— Командир, пора возвращаться, — сказал он, показывая на топливомер.
Командир высунулся в блистер, поманил пальцем стоящего недалеко бойца и крикнул ему:
— Зови всех, топливо на исходе!
Боец спокойно кивнул, повернулся лицом к палаткам, и позвал товарищей. Сделал он это предельно просто: поднял свой автомат и нажал на спуск. Очередь — с треть магазина! — ушла вертикально вверх — в небо, как искренне считал боец. Но поскольку он стоял возле командирского блистера, — прямо под вращающимися лопастями несущего винта — то и вся очередь — пуль десять! — на глазах у онемевшего экипажа ушла в лопасти!
Борттехник и командир схватились за головы от ужаса, заорали нечленораздельно. Они грозили бойцу кулаками, тыкали пальцами в небо, вертели ими у висков. Боец удивленно посмотрел на странных летчиков, пожал плечами и отошел на всякий случай подальше.
Пока летели домой, экипаж прислушивался к посвистыванию лопастей, присматривался к кромке винта — но все было штатно.
Прилетели, зарулили, выключились. Борттехник быстро затормозил винт, потом отпустил тормоз, и все трое поднялись наверх. Тщательный поочередный осмотр лопастей показал, что в них нет ни одной дырки!
— Наверное, у этого бойца на калаше установлен прерыватель Фоккера,[14] — пошутил успокоенный (не надо менять лопасти!) борттехник.
— Хорошо, если так, — сказал командир. — А тебе не приходило в голову, что наш спецназ холостыми воюет?
(Всю глубину этой фразы борттехник Ф. не может осознать даже спустя двадцать лет).
Усталый борттехник
12 февраля 1987 года. Пара прилетела из Турагундей, привезла почту. Борттехник Ф. заправил вертолет и собирался идти на обед. Уже закрывая дверь, он увидел несущегося от дежурного домика инженера эскадрильи майора Иванова. Майор махал борттехнику рукой и что-то кричал. Борттехник, матерясь, пошел навстречу инженеру.
— Командира эскадрильи сняли! — подбегая, прохрипел запыхавшийся майор.
— За что? — удивился борттехник, перебирая в уме возможные причины такого события.
— Ты дурака-то выключи, — возмутился инженер. — «За что»! За хер собачий! Сбили его! В районе Диларама колонна в засаду попала — командир, пока ты почту возил, полетел на помощь. Отработал по духам, стал заходить на посадку, раненых забрать, тут ему днище и пропороли. Перебили топливный кран, тягу рулевого винта. Брякнулся возле духов. Ведомый подсел, чтобы их забрать, тут из-за горушки духи полезли, правак через блистер отстреливался. А командир смог все-таки взлететь, и на одном расходном баке дотянул до фарахрудской точки. Теперь, оседлав ведомый борт, он крутится на пяти тысячах, чтобы координировать действия! Не меньше, чем на Знамя замахнулся, а то и на Героя, если еще раз собьют (тьфу-тьфу)! Только что попросил пару прислать, огнем помочь и раненых забрать. Ты борт заправил? — закончил инженер.
Через пять минут пара (у каждого — по шесть полных блоков нурсов) уже неслась на юго-восток, к Дилараму. Перепрыгнули один хребет, прошли, не снижаясь над Даулатабадом («Какого хуя безномерные со спецназом там сидят, не помогут? Две минуты лету…» — зло сказал командир), миновали еще хребет, вышли на развилку дорог с мостиками через разветвившийся Фарахруд. Между этими взорванными мостиками и была зажата колонна, которая сейчас отстреливалась от наседавших духов. Сразу увидели место боя по черному дыму горевших наливников. Снизились до трехсот, связались с колонной, выяснили обстановку — духи и наши сидят по разные стороны дороги.
— Пока я на боевой захожу, работай по правой стороне, чтобы морды не поднимали! — сказал командир.
Борттехник, преодолевая сопротивление пулемета на вираже, открыл огонь по правой обочине дороги, где, размытые дымом и пылью, копошились враги. Трассы кривыми дугами уходили вниз, терялись в дымах, и стрелок не видел, попадают ли они по назначению.
— Воздух, по вам пуск! — сообщила колонна.
— Пуск подтверждаю! — упало сверху слово командира. — Маневрируйте!
— Правый, АСО![15] — сказал командир и ввинтил машину в небо, заворачивая на солнце.
Обе машины, из которых, как из простреленных бочек, лились огненные струи тепловых ловушек, ушли на солнце с набором, развернулись, и с этой горки по очереди отработали по духовским позициям залпами по два блока. Справа от дороги все покрылось черными тюльпанами взрывов. Борттехник палил в клубы дыма, пока не кончилась лента.
— Что за еб твою мать? — вдруг спросил командир, ерзая коленями. — Педали заело, блядь! Подстрелили, все-таки. И что за гиблое место попалось!
Борттехник, возившийся над ствольной коробкой с новой лентой, скосил глаза и увидел, что мешок для гильз под тяжестью последних двухсот сполз с выходного раструба, и крайние штук пятьдесят при стрельбе летели прямо в кабину. Большинство их завалилось за парашюты, уложенные в носовом остеклении под ногами борттехника, но несколько штук попало под ноги командира — и одна гильза сейчас застряла под правой педалью, заклинив ее.
— Погоди, командир, — сказал борттехник и, согнувшись, потянулся рукой к торчащей из-под педали гильзе. Попытался вытянуть пальцами, но ее зажало намертво.
— Да убери ты ногу, — борттехник ткнул кулаком в командирскую голень. Командир выдернул ботинок из стремени, борттехник вынул гильзу, смел с пола еще несколько и выпрямился. — Все, педалируй!
— Ну, слава богу! — вздохнул командир. — Пошла, родимая!
Снизились, зашли на левую сторону, сели за горушкой. За холмом гремело, ахало и трещало. Загрузили убитых и раненых. Борттехник таскал, укладывал. Когда погрузка была закончена, солдат, помогавший борттехнику таскать тела, сел на скамейку и вцепился в нее грязными окровавленными пальцами.
— Ты ранен, брат? — спросил борттехник, заглядывая в лицо солдата. Но солдат молчал, бессмысленно глядя перед собой. Заскочил потный старлей, потряс солдата за плечо, сказал:
— Что с тобой, Сережа?
И коротко ударил солдата кулаком по лицу.
— Беги к нашим, — сказал он.
Солдат, словно проснувшись, вскочил и выбежал.
— Спасибо вам! — сказал старлей, пожимая руку борттехнику.
Высунулся из кабины командир:
— Держитесь, мужики, «свистки» сейчас здесь будут, перепашут все к ебаной матери. Уходите от дороги, чтобы вам не досталось. Мы скоро вернемся…
Взлетели, и низко, прикрываясь горушкой, ушли на север. Перепрыгнули хребет, сели на точке под Даулатабадом, где базировался спецназ ГРУ, забрали еще двоих раненых, которых привезла первая пара, ушли домой.
Сверху навстречу промчались «свистки», крикнули: «Привет „вертикальным“!» «Летите, голуби» — ответил приветливо командир. Через несколько минут в эфире уже слышалось растянутое перегрузками рычание:
— Сбр-р-ро-ос!.. — и успокаивающее: — Вы-ы-во-од!
И голос командира эскадрильи сверху:
— Вроде, хорошо положили…
И голос колонны:
— Лучше не бывает. Нас тоже чуть не стерли…
Долетели, подсели к госпиталю, разгрузились, перелетели на стоянку.
Борттехник Ф. вышел из вертолета и увидел, что уже вечереет. Стоянка и машины были красными от закатного солнца. Длинные-длинные тени…
Его встречал лейтенант М. с автоматом и защитным шлемом в руках. На вопрос борттехника Ф., что он здесь делает в такое позднее время, борттехник М. ответил, что инженер приказал ему сменить борттехника Ф. Сейчас обратно полетит другой экипаж.
— Да ладно, — сказал борттехник Ф. — Я в хорошей форме. Я бодр, как никогда…
Он чувствовал непонятное возбуждение — ему хотелось назад. Он нервно расхаживал по стоянке, курил и рассказывал лейтенанту М. подробности полета.
— Надо бы в этот раз ниже пройтись, если там кто остался. Далековато для пулемета было, ни черта не понятно. Так и в своих недолго залупить! — размышлял вслух борттехник Ф.
