Создатель «красногорского руна» вникал в речи режиссера без воодушевления. Ему было жарко и боязно. Орлы, несмотря на мирный вид, не внушали доверия. Поэтому жгучие черные усики Гавриила Автандиловича, похожие на часовые стрелки, опустились вниз. Если обычно они вытягивались в прямую линию, словно стрелки часов, показывающие без пятнадцати три, то сейчас усики стояли на двадцати минутах восьмого: настроение плохое.

— Товарищ Хватадзе, прошу занять место! — предложил Протарзанов. — Начинаем сцену с орлами! — прорычал он в рупор.

Но тут произошла неожиданная заминка. Гордые птицы, оказывается, передвигались только пешком: у них были подрезаны крылья. Эффектно задуманному кадру грозила гибель.

Виктор Викторович разбушевался. В рупор-усилитель он поносил нехорошими словами местный зоосад, Гиндукушкина и всех пернатых вообще.

В конце концов творческая мысль преодолела конструктивные недостатки орлов. Хищников ухватили под микитки и водрузили на вершину надувной скалы. Дергая за веревки, привязанные к орлиным щиколоткам, добились того, что птицы кое-как помахивали крыльями.

Но когда началась съемка, затюканные ягнятники почему-то не захотели кидаться на блеющих овец. Они изо всех сил цеплялись за скалу. И вдруг раздался странный свист. Птицы испуганно заклекотали. Скала, пронзенная орлиными когтями, неторопливо испускала дух и таяла на глазах.

Производственный ритм был нарушен. Отара заволновалась, как предштормовое море. Белые барашки волнами набегали на ряженых звукооператоров. Смешались в кучу овцы, люди.

Порядок был восстановлен лишь совместными усилиями всех тридцати трех кинобогатырей и их дядьки режиссера. Шоферам, набившим руку на склейке автокамер, поручили спешно залатать пораненную скалу и возвратить ей надувательную способность.

— Чтобы не терять времени, — скомандовал Протарзанов, — мы будем снимать крупный план. Товарищ Хватадзе, давайте сюда ваше подопытное животное. Так! Подымите ей голову, пусть смотрит целеустремленным взглядом. Поймите, она родоначальница той породы овец, которые потрясут меховую промышленность! Да, почему она у вас какая-то серая, какая-то неэстетичная? Гиндукушкин, приведите овцу в человеческий вид!

Власий быстро схватил канистру с питьевой водой и окатил родоначальницу с головы до копыт.

— Вай! — закричал кандидат сельскохозяйственных наук так страстно и скорбно, что весь табор замолк. — Вай! Что вы делаете? Она хрупкая! Она простудится!

Хватадзе стремительно, как абрек, бросился на овцу, закутал ее буркой и, приговаривая: «Сушить надо, кашлять будет», — повлек через поле туда, где виднелась небольшая липовая роща.

— Чорт побери! — сказал Протарзанов. — Пока он ее там приголубит и обогреет, зайдет солнце. Придется готовиться к вечерним съемкам.

Осветители начали снимать чехлы с прожекторов. Электрики потянули провода к столбам. Однако наиболее мощный агрегат, известный под кличкой «Племянник солнца», попрежнему был спеленут: ввиду скудости энергетических ресурсов района его временно оставили в покое.

В этот напряженный момент на режиссерский холм поднялся рослый мужчина и отрекомендовался председателем одного из близлежащих колхозов.

— Овечек пора бы по дворам распустить, — кротко сказал он Протарзанову. — При вашей организации вы еще недельку здесь наверняка провоюете.

— Вы что, враг искусства? — вскричал Виктор Викторович.

— Почему же враг? — удивился председатель. — Мы же вам пошли навстречу. Обеспечили же массовку?.. Но не тощать же из-за вас мелкому рогатому скоту!

— Можете жаловаться в письменной форме, — высокомерно процедил Протарзанов. — Напишите письмо в вашу местную газету, и когда выйдет номер, очень прошу: пришлите экземплярчик!

И он повернулся спиной к колхознику.

— Спасибо за идею! — сказал тот. — Так и сделаем. У нас найдется кому написать! — и неторопливо сошел с холма.

…Юрию хотелось побыть одному. Все более удаляясь от кинолагеря, он сначала бродил вдоль шумных палаток звуковиков, потом скитался среди осветительных агрегатов, затем решил добраться до виднеющейся вдали рощи.

— Спокойнее, спокойнее, — уговаривал Юрий себя. — Вот сейчас доберусь до этого липового базиса и приведу свои нервы в штилевое состояние… Корабли сожжены. Мосты тоже. Будем снимать фильм до победного конца!.. А как быть с Мартыном? Сказать? Не сказать? А вдруг у него опустятся руки? Лучше сказать, но… когда кончим съемки. Будет, конечно, буря… Что ж, поспорим и поборемся мы с ней…

В тишине и покое, среди почтенных лип приютилась голубая дачка, обнесенная крепостным забором.

Над воротцами была приколочена металлическая вывеска:

НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ СИНТЕТИЧЕСКО-АНАЛИТИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ ЛАБОРАТОРИЯ

Размышляя об универсальной обтекаемости надписи, Юрий присел на скамью подле калитки. Зазвенела щеколда, и наружу высунулась похожая на кочанок цветной капусты седоватая голова с круглой лысинкой.

— А что вы тут делаете, добрый человек?

— Сижу, — ответил Юрий. — А что, строго воспрещается?

— Посторонним — категорически! — фыркнула голова. — А вы из кино будете? Я всех ваших по аппаратикам угадываю. Товарища Хватадзе небось ждете? Сейчас доложу!

Цветная капуста исчезла.

«Загадочный человек этот Хватадзе, — подумал Юрий. — Приравнял своих овечек к государственной тайне. Спецсторожа, предварительный опрос. Хорошо еще, что анкеты не заставили заполнять».

Снова брякнула щеколда. Седенький вахтер, выйдя за ворота, сделал приглашающий жест:

— Гавриил Автандилович немного задерживается. Просит вас подождать. Зайдите.

— Ну что ж, — усмехнулся Юрий, — не будем обижать хозяев. — И тут же подумал: «Интересно, какие волшебства скрываются под этой вывеской-ребусом».

Вопреки ожиданиям, кроме старичка вахтера, внутри ограды не было видно ни лаборантов, ни старших барановедов, ни младших овцеводов. Очевидно, весь личный состав лаборатории находился на месте съемок великого открытия.

Дверь веранды распахнулась, и навстречу Юрию вышел сам кандидат наук. Хватадзе был в медицинском халате и держал в руке желтый солдатский ремень с пряжкой, похожей на электросчетчик. Усы-стрелки показывали без десяти два: руководитель лаборатории пребывал в хорошем настроении.

— Зачем пришел, дорогой? — спросил он. — Почему, дорогой, от своей киноотары отбился? Наверное, товарищ Протарзаношвили прислал?

— Я об овечке беспокоился. Жалко овечку.

— Сейчас она подсохнет — назад пойдем. Сниматься будем. Садись пока тут. Ожидай Хватадзе. Никуда не ходи — не мешай изобретать. Кругом, дорогой, ток имеется высокого напряжения. Один шаг не туда — угольком станешь. У нас даже баран и тот в резиновой обуви ходит. Научная среда, ничего не поделаешь! Сиди смирно, дорогой, смотри на мое учреждение… Хороший дом, а? — И Хватадзе исчез, ключом заперев за собой дверь.

Юрий покорно сел на скамейку.

Слева из маленького, поросшею мхом погребка тянуло запахом винных бочек. Справа, из полуоткрытого окна дачки струился тонкий аромат свежего шашлыка и жареного лука. У Юрия начал разыгрываться аппетит.

— Хорошо, что Мартына тут нет, — пробормотал он и, решив прогуляться вокруг дачи, встал со скамьи. — Благуша не выдержал бы этой кулинарной пытки!

С задней стороны дома, подле большого трехстворчатого окна Юрий остановился. Его привлекли треск и вспышки света. Так сильно пахло озоном, будто только-только закончилась бурная летняя гроза.

Зная, что любопытство большой порок, Юрий все же не выдержал и заглянул в окно. Заглянул и… обомлел.