Иллюстрации Е. Ведерникова

Здание студии документальных фильмов носило транспортный отпечаток. Вестибюль был холоден и гулок, как зал ожидания пассажиров дальнего следования.

На студии стоял вокзальный гомон. Прибыл из командировки очередной кинообоз. Приехавшие метались среди колонн фасада. Механики из фонотеки, пользуясь случаем, записывали шум приезда: создавалась коллекция звуковых консервов. Грохот заготовлялся впрок для озвучивания кинофильма «Тише едешь — дальше будешь».

Творцы фильмов со сноровкой бывалых транзитников волокли предметы съемочного обихода. Не посвященный в тайны хроникально-документального производства увидел бы здесь однородную творческую массу. Студийный же старожил с первого взгляда определил бы, на какой ступеньке служебной лестницы застряли те или иные кинотруженики. Все определялось вещью, при которой они находились.

Уделом румяных стажеров была тяжелая осветительная аппаратура. Веру, надежду и любовь излучали их сверкающие, как софиты, глаза. Ассистенты горделиво тащили штативы. Это была следующая степень творческого доверия. Ее заслуживали отдельные лица, достигшие, как правило, тридцатилетнего возраста, имеющие высшее образование и прослужившие на студии не менее трех лет беспорочно. Точная оптика находилась в руках вторых операторов, людей выше среднего возраста. Многие из них втайне от сослуживцев уже писали мемуары «Узник съемочной камеры». Первые операторы — пожилые мужчины с проплешью — расхаживали налегке, размахивая, словно кадилами, ручными киноаппаратами. И все-таки самый тяжелый груз выпал на долю режиссеров, хотя в руках у них ничего не было. Они несли ответственность.

Остроносый блондинчик стажерского возраста бодро лавировал среди студийной сутолоки. Вместо полагающейся ему по рангу тяжести он почему-то держал в руке обыкновенную папиросную коробку. Заметив брошенный посреди вестибюля ящик, блондинчик нахмурился и грозно повел носиком.

— Эй, старики! — крикнул он. — Работа есть! Можаев, Благуша! Быстро!

Двое молодых людей направились к блондинчику. Первым подоспел Можаев, кудрявый брюнет с трубкой в зубах. Высокий юноша в больших роговых очках — Благуша — шагал степенно и неторопливо. Его мощным плечам, прикрытым спортивной двухцветной курточкой, мог позавидовать любой тяжелоатлет.

— Благуша прибыл! — доложил очкастый.

— Вот, — сказал блондинчик и повел носом в сторону ящика. — Надо быстро оттащить в подвал. Работа сдельная, хи-хи… Я бы в сам отнес, да некогда. Протарзанов папирос ждет.

И блондинчик, подхихикнув, умчался.

— Глумится, — добродушно улыбаясь, произнес Благуша. — Знает Власий: в последней экспедиции меня опять использовали как грубую тягловую силу. Установил я межстудийный рекорд по тасканию штативов.

— Гиндукушкину этот номер безболезненно не пройдет, — сердито сказал кудрявый брюнет. — Но ящичек-то действительно нужный предмет обихода. Раз-два — взяли…

Ящик поплыл по лестнице, ведущей в подвал.

— Помнишь, Юра, год назад, когда мы получали операторские дипломы, — пустился в лирические воспоминания Благуша, — нам казалось, что до создания хроникальных шедевров рукой подать. — Он браво нес ящик одной рукой, а другой отпихивал чересчур близко пробегающих кинодокументалистов. — Как говорят у нас в Виннице, «помазали губы медом, а облизати не дали».

— Давным-давно нам, Мартын, пора в самостоятельную путь-дорогу, — сказал Можаев со вздохом. — Надо коллективно таранить начальство… Хотя бы один сюжетик получить на двоих… В противном случае придется перейти работать на эстраду. Ты будешь вроде Тарапуньки…

Оттащив ящик, Можаев и Благуша вернулись в вестибюль. Народу значительно поубавилось: прибывшие уже разбежались по студии.

Прямо на операторов двигался полный молодой человек в мохнатом демисезонном костюме. Из бортов пиджака густо выпирал подкладочный волос. Начинающий толстяк утопал носом в раскрытой папке.

— Костя! — обрадованно закричал Благуша. — Подними глаза!

«За-за-за!» — подхватило эхо под вокзальными сводами.

— Приветствую в вашем лице, товарищ Шишигин, — произнес Можаев скучной скороговоркой, — не только редакторский актив студии в целом, но и персонально главу сценарного отдела…

«Дела-дела-дела…» — подтвердило эхо.

— Минуточку, — не отрываясь от чтения, сказал Костя Шишигин и быстро забубнил: — «Крупным планом ее лицо. Она улыбается, глядя на произведенную ею шайбу. Аппарат отходит. Затемнение». Все!.. A-а! Здорово, ребята! Вы вместе — ходячая диаграмма: долговязый Мартын Благуша — количество художественных фильмов в сороковом году, а недомерок Юрий Можаев — урожай прошлого года.

— Ах, краще было бы наоборот! — печально улыбнулся Мартын.

— Чего же тут удивительного, — взмахнул погасшей трубкой Юрий, — если даже такие мастера, как мы с Мартыном, находимся в простое? Правда, мы к художественным фильмам прямого отношения не имеем, но…

Обычно округлое лицо Шишигина от улыбки стало овальным.

— Подумаешь, какой-нибудь годик не доверяют самостоятельного сюжета! Другие по пять лет бьют баклуши. Ибо сказано, чада мои, в священном писании — вы, конечно, по необразованности не читали этого альманаха: «оставайтесь в Иерихоне, пока не отрастут бороды ваши».

— Зажимают молодых, — беззлобно сказал Благуша. — Ты бы, Костя, как член художественного совета, устроил нам сценарий! Вспомни молодость и общежитие, в котором мы провели три года…

Мартын умоляюще улыбнулся.

— Сто тринадцатый вариант мартыновской улыбки, — заметил Юрий, поглядев на своего товарища. — Никто, Костя, не умеет улыбаться так, как Мартын. От его улыбки тают сердца девушек. Но, к сожалению, на начальство она не действует… И на тебя тоже…

Мартын снова улыбнулся, на этот раз смущенно, и, чтобы чем-то заполнить паузу, сказал:

— Помоги, Костя, мы же старые-престарые товарищи. Вспомни…

— При чем тут воспоминания? Зачем здесь лирика? — воскликнул Шишигин, и глаза его засветились лукавством. — Для чего же я стал руководящим товарищем?! Мой первейший долг угнетать молодых.

— Ну, это мы еще посмотрим, кто кого, — сказал Можаев. — Меня лично начальство уже пугается. По самым скромным подсчетам, я общался с Леденцовым тридцать два раза, с Фениксовым — шестнадцать.

— И в конечном счете, — добавил Мартын, — получается какая-то ерунда.

«Да-да-да…» — охотно поддержало эхо.

Шишигин оглядел многоголосые своды.

— Каждый раз удивляюсь, почему наш уважаемый директор товарищ Фениксов не проводит здесь заседания худсовета. С таким эхо вопрос о молодых мы решили бы сразу… Ну что ж, загляну к директору… А пока не мешайте изучать творческие заявки. — И Шишигин, уткнувшись носом в очередной лист сценария, побрел дальше по вестибюлю.

Из-за угла выскочил остроносый блондинчик.

— A-а, Гиндукушкин! — схватили его за руки Мартын и Юрий.

— Как жизнь в искусстве, старики? — невинно глядя на операторов, спросил Гиндукушкин. — Все еще мечтаете о персональных сюжетах? Тогда можете считать, что я самой судьбой послан вам навстречу…

— Еще бы! — сказал Юрий, не выпуская Гиндукушкина. — Ты вхож в поднебесные сферы. При светиле в спутниках-адъютантах состоишь. Пусть он нам поможет в горе-злосчастье.

— Давно бы так, — почему-то обрадовался Гиндукушкин. — Я похлопочу. Мэтр прислушивается к моему мнению… Можете считать, что суточные и гостиничные у вас в бумажнике. Виктор Викторович отыщет пути… Мастерство, находчивость, опыт! Хотите, расскажу потеху об одном режиссере? Только, старик, чтоб это было между нами.

Не дожидаясь согласия, Гиндукушкин подхватил молодых людей под локотки и, увлекая за собой, что-то жарко зашептал.