— Да разве можно так говорить? Буль… буль… Там, знаете, кто руководит? На кого напраслину возводите? На председателя лучшей артели! Да он рационализатор… буль… механизатор, инициатор — высокого качества личность. Вот, например, кто «Резинсоюзу» мысль подал радиоподушки делать? Он. Вот она, подушечка, — надувается, а в ней наушники: лежишь, а у тебя оркестр словно в ухе мурлычет. Душа-человек. Выпить, верно, буль… буль… любит. Я с ним борюсь в этом плане… Как лектор общества по распространению… А вообще это человек проверенный: анкета у него абсолютно чистая… И личное дело без единой кляксы…

— Я сам проверю, что за деятель ваш этот передовой председатель, — сказал Юрий. — По роду занятий я буду в Кудеярове и зайду в артель. Вот видите, не надо быть работником сыска, чтобы установить личность.

— Это скорее более, чем менее, — пробормотал Поплавок и почесал затылок карандашом. Тут только Можаев заметил, что похожая на биллиардный шар голова Поплавка в районе затылка исчерчена фиолетовыми полосами: карандаш, которым почесывал голову Поплавок, был химический.

— Я вот только не понял еще, — с ударением сказал Юрий, — к какой категории руководителей вы относитесь…

— Областного масштаба, — быстро вставил председатель.

— …лодырей по убеждению или разгильдяев по заблуждению?

И Можаев вышел из кабинета.

— У этого парня энергичные мозги, — сказал Иннокентий Петрович.

А в это время обладатель энергичных мозгов уже возвращал папку Таточке и говорил ей:

— Следующий раз не давайте документации кому попало. Вот вам влетит от начальства.

И тут впервые Таточка улыбнулась, а Наточка удивилась так, что забыла улыбнуться.

— Ей влететь не может: ведь Иннокентий Петрович родной брат Таточки Петровны! — пояснила Наточка. — Разве вы не знали? Тогда, значит, вы не местный, приезжий…

Юрий получил от гардеробщика-официанта пиджак и вышел на улицу.

— Ого, я опаздываю на съемку! — взглянув на часы, молвил он.

— Дорогой, — крикнул кто-то сверху, — вы захватили не ту папочку!

В окне второго этажа лоснился биллиардный шар.

— У меня на столе была папочка с более или менее закрытым материалом, а вы ее захватили, оставив свою, дорогой.

— Своей у меня не было, а ту папку я отдал вашей сестре, — сказал Юрий. — Я, очевидно, перепутал их — папочки одинаковые. Зря, зря вы не поставили на выставке той скамейки, о которой я вам говорил… Напомнила бы!

— Это, более или менее, правильно, — сказал Поплавок громким голосом, так что прохожие на улице подняли головы. — На всякий случай распоряжусь, чтобы все бумаги заперли в сейф и никому не давали.

— Вот это проявление бдительности! — обрадовался Юрий. — Расскажите-ка об этом на своей лекции… Тем более, что ключ от сейфа у вас, кажется, потерян!

Когда Юрий вошел в квартиру Тимофея Калинкина, съемка была в разгаре. Казалось, что десять минут назад тут состоялось землетрясение в одиннадцать баллов. Обеденный стол лежал на боку, протянув ножки. Кушетка в углу стала на дыбы. Посреди комнаты, развернутый в три четверти, высился шкаф. С него свешивались ноги Благуши.

— Вот она, та точка, которую я шукаю уже целый час! — раздался из поднебесья голос Мартына. — Левее. Опять правее. Нет, опять левее. Фиксируйте эту позу! Внимание! Начали! Пошли!

Аппарат дал короткую очередь.

Юрий обошел шкаф. Перед ним за маленьким столиком в окружении книг сидела Вера Калинкина. В руках она держала толстый том.

— Ага, — сказал Юрий. — Кадр номер семьдесят восемь. Вера — член научного студенческого общества лингвистов. Дома она погружена в подбор цитат для своего доклада. Какова же тема доклада?

— Я… я не помню, — зардевшись, сказала Вера. — Но что-то захватывающее.

— Надо, Юра, внимательно читать сценарий, — нервно бросил Мартын с высоты своего положения.

— Верочка, скажите положа руку на книгу: когда вы были в последний раз на заседаниях этого уважаемого общества?

— Это было давно, — вздохнула Вера.

— Она же записана в это общество, значит, все в порядке, — вновь раздался голос сверху, и Мартын спрыгнул со шкафа. — Перейдем к следующему эпизоду, — продолжал он, двигая шкаф на место. — Съемка на кухне. Учтите — вы готовите на газовой плите ужин брату, воротившемуся с собрания актива работников торговли.

Юрий взял в руки толстую книгу, которую Вера старательно читала при съемке. «Производство макарон в древней Хиве (по воспоминаниям современников и литературным источникам). Издание научно-исследовательской лаборатории экспериментального института вермишельной промышленности».

— Тема вашего доклада, — догадливо сказал Юрий, — макаронизмы древневосточных языков?

— Книгу дал я, — вмешался Мартын, ставя кушетку на место. — Я нашел этот реквизит под шкафом, и он мне сразу сподобился своей солидностью. Я думал, это какой-нибудь словарь.

Послышался скрип двери. Из-за шкафа донесся голос Пелагеи Терентьевны:

— Ну, кончили спектакль? Можно домой возвращаться? — и она поставила на стул сумку с покупками.

— Вы застали нас в переходный период, — сказал Мартын. — Мы переходим к варке ужина.

— А потом, — сказал Юрий, — раз мы решили строго придерживаться сценария, мы вас отобразим в кресле с вязаньем в руках… Такой свежий, новаторский кадрик.

— Верочка, наденьте передник, — распорядился Мартын, — вы будете хозяйничать.

Пелагея Терентьевна испытующе посмотрела на операторов:

— Передник? Откуда он у нее? И потом что ты, Вера, можешь приготовить?

— Чайник поставить могу, — уклончиво ответила Вера. — На примус.

— Примус — это первая половина двадцатого века, — сказал Мартын. — При чем здесь керосин, когда есть газ? Вот плита.

— Плиту-то нам поставили, — ответила Пелагея Терентьевна, разбирая покупки, — а газ все еще не подвели.

Этим заявлением Мартын был выбит из седла. Лихорадочно перелистав сценарий, он несмело сказал:

— Значит, вы, Вера, в принципе что-то делаете к приходу брата и в принципе газовая плита есть? Тогда возьмите полкило бульбы. Вы ее начистите и будете поджаривать.

Вера с печалью освидетельствовала свой фиолетовый маникюр.

— Для экрана я готова на все жертвы… Но чистить картошку не могу. От корнеплодов портятся руки.

— Жарьте мясо, — вздохнул Мартын.

— Отличный кадр, — поддержал Юрий: — справа — вы, слева — сковородка!

— Кстати, мясо я принесла, — сказала Калинкина-старшая. — Вот, пожалуйста. Только, Вероида, не забудь его помыть и разрубить на части.

— Все что угодно, — сказала Вера, — но не мясо Это умеет только мама.

— Мама умеет все, — авторитетно заявила Пелагея Терентьевна. — Но жарить она сейчас не будет: ей положено сниматься в кресле… Ах, Вероида! Скоро ты станешь женой, хозяйкой, а мясо поджарить не можешь. А ведь Альберт такие бифштексы-рамштексы с тебя потребует, что держись… У него вкус тонкий и кровь голубая… Недаром он столько невест побросал.

— Оставьте, мама, ваши колкости. Он меня любит! Он готов на все… Он благороден и, слава богу, свою жену чистить картошку не заставит… А что касается гнусной записки, которую притащила из парка моя благоверная сестрица, так Бертик вам же сказал, что это подлог.

— Дай срок, я сама вас с этой Лелей сведу. Наговоришься всласть.

— Ах, мама! Это просто смешно. Вы меня пугаете какой-то несуществующей Лелей, точно букой. А вы-то ее сами видели? Надежда, наверное, две пары каблуков сносила, рыская по всему Красногорску.

— А ты не огорчайся, Вероида. Разыщем. Жаль, Надежда в парке промашку дала — у студентов адреса не прознала. А пришли мы в институт — все на каникулы разбежались… — Она помолчала и после паузы добавила: — Но ужин за тебя я все-таки готовить не буду. Вот и весь сказ.

И Пелагея Терентьевна рассерженно удалилась на кухню.

— Придется тебе, Мартын, самому возиться с картошкой и мыть мясо, — предложил Юрий. — Это будет оригинально: оператор-стажер за чисткой корнеплодов.