— Есть еще пленка! — бодро закричал Гиндукушкин. — Не затуманены объективы! Еще ярче будут гореть софиты!

— Ну, тогда трогай, — скомандовал Виктор Викторович. — Вперед! Навстречу суровой правде жизни!

В это время к Протарзанову подбежал Шишигин:

— Виктор Викторович, директор распорядился, чтобы Можаев и Благуша присоединились к вам. Я им должен сообщить, где раскинется наш лагерь.

— Подле Красногорского кожкомбината есть Синтетическо-аналитическая лаборатория Хватадзе. Пусть там спросят меня. Ну, до свидания, мой друг! — и Виктор Викторович распахнул дверцу своей машины.

Власий Гиндукушкин долго тискал руку мэтра, потом демонстративно отер набежавшую слезу. Лимузин укатил.

— А я еду завтра, — почтительно поворачиваясь к Шишигину, сказал Гиндукушкин. — Получил важное задание. Надо провернуть одно дельце в самом Красногорске.

— В Красногорске? — обрадовался Костя. — Отлично! Я тебе дам записку для Можаева и Благуши. Сейчас только напишу название гостиницы. У тебя есть ручка? Они остановились в «Тянь-Шане».

— К чему эти светские условности? — поморщился Гиндукушкин. — Во-первых, в Красногорске один-единственный приличный отель. Во-вторых, Мартына и Юрия я знаю еще с пеленок. Впрочем, может быть, вы мне не доверяете? Тогда посылайте по почте! Но Гиндукушкин еще пользуется доверием! Даже сам Виктор Викторович поручил мне дело деликатного свойства. Между нами, в красногорском зоопарке я должен раздобыть для съемок десяток орлов-беркутов.

И Власий, спрятав конверт в карман, снисходительно оглядел расходящуюся толпу провожающих.

— Местное время восемнадцать часов, — объявило радио. — Начинаем концерт для детей ясельного возраста. Слушайте, детки, песенки из кинокартинок!

— Мы парни бравые, бравые, бравые… — забасил хор.

— Правильно подмечено, — ухмыльнулся Гиндукушкин. — Уж кто-кто, а мы, протарзановцы, бравый народ. Ну кто бы еще на нашей студии мог так подготовить экспедицию, а? Учтите сложность сюжета — короткометражная новелла об овце «Золотое руно»?

— Пора в путь-дорогу, — советовал хор, — в дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю…

— Верно, — сказал Власий, — пора. И я отплываю! Да скорых встреч.

И Гиндукушкин сбежал с крыльца-перрона.

Шишигин вспомнил, как уезжали Мартын и Юрий, — просто ушли из студии, захватив по аппарату. И ведь они ехали на съемку большой и важной темы. А здесь новелла об овце — и уйма техники, десятки машин…

…На этот раз Костя шел по студии без очередного сценария в руках, но по прежнему не замечая ничего вокруг: он был погружен в размышления об очередном номере многотиражной газеты…

На тридцатом километре, где с автобуса сошли Пелагея Терентьевна и операторы, дорога раздваивалась. Тут стоял полосатый столб, похожий на пограничный знак:

ДО БОМАРШОВКИ 3 км

НЕ СИГНАЛИТЬ:

ИДЕТ ТВОРЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС!

— Начинается личный бомаршовский шлях, — отметил Юрий, закуривая трубку. — Троллейбусное сообщение еще не налажено?

— А вы к нему? — спросил старичок в ватнике. — Тогда пойдемте, нам по пути. Я у них, у Бомаршова то-есть, садовником работаю…

Пелагея Терентьевна с интересом смотрела на аккуратные полянки вдоль шоссе, на стога сена, заботливо прикрытые брезентовыми попонками на случай ненастья. Молодые елочки были подстрижены под кипарисы и стояли вдоль дороги, как свернутые знамена в зеленых чехлах. На поворотах белые палочки: чтоб не заехать в канаву.

Юрий был мрачен. Его не умиляли ни попонки, ни елочки, ни палочки.

— А моя дочь за сына этого собственника замуж выходит, — задумчиво произнесла Пелагея Терентьевна. — Весь в папу, видно.

— За что ж вы так моего хозяина честите? — общительно улыбаясь, вклинился в разговор старичок. — Он человек хороший. Труд, то-есть, любит. Сам иной раз цветок посадит. Босиком ходит. Все жалеет, что сохи нет. Хочу, говорит, по примеру великих, то-есть, писателей за сохой походить.

— Но великие писатели, — заметил Юрий, — еще изредка и писали. А что написал ваш хозяин?

— Ну, это ты брось, Юра, — забасил Мартын. — Его фамилия знакома и по газетам и по журналам. То под некрологами встречается, то под приветствиями по случаю…

— А может, он расстроит свадьбу эту? — задумчиво проговорила Пелагея Терентьевна. — Ведь умный, наверное, человек. Поймет, что к чему.

— Что касается популярности бомаршовской, — усмехнулся Можаев, — то про него метко сказано: «автор нашумевшей сберкнижки». О деньгах его я слышал много, а книги, кроме «Старого звона», что-то не припомню.

— Понапрасну вы это все, — сказал садовник, — Дормидонт Сигизмундович такой хозяин, что лучше и не надо… Вычеты из зарплаты не делает, отгулы за сверхурочные дает. Хорошо у него работать… А я в хорошем толк знаю: сам в свое время неплохо жил, собственную цветочную торговлю имел… Бывшая жена хозяина, Марья Поликарповна, то-есть, которая в запрошлом году от него сбежала, меня очень уважала. Красивая была женщина. Пожила всего с хозяином годика три и к другому ушла… Говорят, не вынесла…

Пешеходов догнала легковая машина. Благуша вышел на середину дороги. Сигналить шофер боялся, поэтому он затормозил у ног Мартына и принялся ругаться шопотом.

— Подвези, Вася, — сказал старичок. И представил водителя: — это механик нашего гаража, в Бомаршовке, то-есть, Вася, подвези гостей!

— Ну, садитесь, — милостиво разрешил Вася, — только поскорее устраивайтесь, а то я спешу: у нас сейчас профсоюзное собрание идет, выборы месткома. Дормидонт Сигизмундович уже выговор получил от обкома профсоюза: у него в opraнизации два года собрания не было.

Пелагея Терентьевна и операторы недоумевающе переглянулись.

— Я что-то ничего не соображу, — сознался Юрий. — Вы ведь не на государственной службе, у вас же не учреждение… При чем тут местком?

— Э, мил-человек, законов не знаешь! — усмехнулся старичок.

— Очень просто, — сказал Вася, небрежно, одним пальцем, ведя машину, — даже домработницу и ту профсоюз к себе принимает, хоть она у частного лица служит… А нас у хозяина двадцать человек. А как по закону положено? Если на любом предприятии имеется более шести, кажется, членов профсоюза, то они объединяются в низовую профгруппу… А там уже и местком и все такое прочее.

— Больших денег стоит такой персонал, — сказал Юрий. — Фонд зарплаты, наверное, не один десяток тысяч составляет.

Деревья расступились, и машина подкатила к светлосинему высокому забору. Из-за него виднелись двухэтажные резные хоромы с петушками на гребне крыши.

— Отгородился от жизни, — вздохнул Юрий. — Чтобы поменьше заглядывали в душу те, кто не имеет дач и заборов.

— Это, во-первых, для творческой обстановки, — сказал Вася, — во-вторых, не от народа, а от знакомых, а в-третьих, слезайте, дорогие гости, приехали… Дальше ворот никого посторонних возить не имею права…

Пелагея Терентьевна и операторы вышли из машины. Садовник, по прежнему общительно улыбаясь, вылез тоже, помахал ручкой Васе, и автомобиль уехал к другим, невидимым с дороги, боковым воротам.

Главный въезд был увешан грозными надписями:

«ЗЛЫЕ СОБАКИ»,

«БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ НЕ ВХОДИТЬ»,

«ПРИЕМ ПО ПОНЕДЕЛЬНИКАМ ОТ ДВУХ ДО ТРЕХ».

Мартын сильно постучал в дубовую, крепостного образца калитку. В разных концах Бомаршовки тренированными головами залаяли псы.

Показался сторож.

— Дед Аким, — пояснил садовник. — Так сказать, первая инстанция. Здорово, дидусь! Вот гостей привез.

— Гости — это хорошо, — откликнулся Аким. — А хозяин-то про них знает? Или они так прибыли, самотеком? Тогда не примут. Творят они нынче, с утра творят…

— Это родственники, — понизив голос, сообщил садовник. — Я так понял, что нашего молодого хозяина невесты родная мать.

— Ну, насчет родственников это еще не известно, — бросила Пелагея Терентьевна.

— Никого не приказано, — грустно сказал дед Аким. — Сегодня творческий день объявлен. Приезжал тут один родственник, не то двоюродный, не то молочный брат. Сегодня не пустили. У хозяина настроение на литературу. Я вам лучше управляющего вызову…