В просветах между ветвями был хорошо виден туфлеобразный белый фаэтон.

— Я слышу речь не мальчика, но еще и не мужа, — шопотом сказал Юрий. — Мне кажется, младший Бомаршов более тяготеет к острым драматургическим конфликтам, чем старший.

— А может, это не Альберт? — засомневался Калинкин. — Машина-то его… Но внешность… Где львиная грива? Где крысиные усики?

— Уже недели две как Альберт перестроился… Под влиянием газетной критики… Завел новую прическу, перешивает гардероб… — усмехнулся Юрий и взял фотоаппарат из рук капитана. — Переходим на документальный жанр.

— Тише, не спугните! — прошептала Надя. — Слушайте!

— Но почему ты меня высаживаешь? Тебе стыдно показаться со мной вместе на людях? — спросила спутница Альберта. — Или ты женат и в паспорте у тебя стоит брачный штамп?

— И ты можешь думать обо мне так дурно? — вое кликнул Бомаршов, предъявляя Диди свой «чистенький» паспорт. — Я волнуюсь за твою жизнь. Ведь здесь работает на выдаче горючего один из Калинкиных! Этот мрачный бензозаправщик может убить нас шлангом…

— Ты преувеличиваешь.

— Ни капли! Обычный акт кровной мести! Калинкины мечтают всеми правдами и неправдами породниться с капиталами моего папы! Если же Калинкин нас увидит вдвоем, он поймет, что их расчеты рушатся… А как тогда мы получим горючее?

— Ах, вот какой разговор! — зловеще прошептал Владимир. — Не мешайте мне. Я сейчас выйду один на дорогу и…

Но тут Надя подмигнула Мартыну, и Благуша, ухватив Владимира за талию, лишил его свободы передвижения.

— Не торопись! — тихо сказала Надежда. — Продолжайте фиксировать Альбертика на пленку. Кажется, у меня есть замысел…

Калинкина взяла у Маломедведицына очки-светофильтры, водрузила их на нос, распушила волосы так, как это делала Вера. Затем, выхватив из кармана Владимира химический карандаш, покрасила губы в фиолетовый цвет.

— Ну, мой выход, — сказала Надя и, раздвинув кусты, шагнула на шоссе.

— Боже! — вскричала она, заломив руки. — Что я вижу! Берт!

Бомаршов оглянулся. Челюсть его отвисла, словно у паралитика. Глаза стали двумя нулями.

— Be… Be… Верусик… — пролепетал Альберт, пряча паспорт. — Я… она… ты… Мы случайно…

— Берт! — Вериным голосом простонала Надя. — Ты разбил наше счастье…

Юный Бомаршов попал меж двух огней. Он то делал шаг вперед, к «Вере», то отступал назад, к Диди.

— Сейчас мы выясним отношения! — сказала Диди и зачем-то погляделась в зеркальце над рулем.

— Что ж, выясним, — согласилась «Вера».

— Папа! — простонал Альбертик, хватаясь то за сердце, то за голову.

— Он вас никогда не любил! — сказала Диди задорно. — Он уже три часа любит меня! И он будет моим! Пусть проигравший плачет, кляня свою судьбу!

— Дайте мне на вас посмотреть хорошенько, — не выдержав, своим голосом сказала Надя. — Не часто приходится носом к носу встречаться с такими откровенными фифочками.

— Пусть я фифочка, — отчеканила Диди, — но вы можете проститься с вашим Альбертиком!

— Это не она! — вдруг закричал драматургов сын. — Это не Вера! Оптический обман! Это Надежда Калинкина! Семейные интриги! Кровная месть! Я…

Неожиданно Альберт осекся. Он увидел выбирающихся со своего наблюдательного пункта операторов, Владимира и капитана.

— Папа! — пискнул юный Бомаршов, хватаясь за рычаги управления.

Белый фаэтон взревел мотором и, взяв с места в карьер, скрылся за поворотом.

— Ставився як лев, а згинув як муха, — усмехнулся Мартын.

— От нас не уйдет! — сказал Владимир. — Горючки не хватит.

…Когда Пелагее Терентьевне, уже приготовившейся к отъезду, рассказали эту эпопею, она развела руками:

— Что поделаешь, в семье не без урода… Эх, жалко мне Вероиду!.. Ну, Вова, домой не опаздывай… Золотая ведь свадьба все-таки…

И воздух снова наполнился мощным гулом моторов. Мимо станции мчались грандиозные двадцатипятитонные машины, и казалось, шоссе прогибается под ними. Многие автомобили, в том числе и «Победа», в которой сидел Юрий, выехали на шоссе и устремились за грузовиками.

Прежде дом был знаменит только своими пузатыми, как самовары, колоннами. В нем мирно обитали два взаимоисключающих учреждения — «Облводка» и «Горводопровод». Потом неведомо зачем их слили. Новый гибрид был назван трестом «Буфет-ларек». В результате проведенной реформы нижний этаж здания высвободился, и туда перекочевала местная филармония. С тех пор этот особняк иначе, как «домом с музыкой», никто в городе не называл.

Перед фасадом внутри загончика, обрамленного литой чугунной оградой, целыми днями толпились представители концертно-эстрадных жанров. Работники треста «Буфет-ларек» из своего бельэтажа слышали увлекательные разговоры об отгадывании мыслей на расстоянии, заниженных ставках, репертуарном кризисе и о пантомимах для детей дошкольного возраста.

На сей раз здесь шумели более обычного. Уже три дня формировалась концертная бригада Елизаветы Калинкиной для гастролей в колхозах области. И сегодня дирекция филармонии в лице товарища Какаду должна была окончательно решить, кто же, наконец, отправится в дальний вояж. Происшествие это не было рядовым. Актерским коллективам редко дозволялось удаляться от областного центра.

— Творческая масса не должна отрываться от руководства, — назидательно говаривал товарищ Какаду. — Если она уедет далеко, как я буду осуществлять повседневный контроль?

К счастью, после того как в «Красногорской правде» появилось письмо сельских зрителей, истосковавшихся по культ-обслуживанию, решено было направить бригаду в самый отдаленный район.

Филармонисты страстно мечтали о поездке, втайне опасаясь, что многих могут не включить в программу. Естественный репертуарный отбор производил сам товарищ Какаду, и это осложняло ситуацию. О чем бы сегодня ни беседовали артисты, все в конце концов сводилось к одному: возьмут или не возьмут…

В глубине аллейки сосредоточенно прогуливалась почтенная дама в накладных буклях — бабушка местного чревовещания Турнепсова-Ратмирская. Время от времени она беседовала сама с собой по поводу предстоящих гастролей. В последнем сезоне ее оригинальный жанр испытывал репертуарный голод. Специфика чревовещания устрашала известных авторов, и Турнепсовой в основном приходилось пробавляться продукцией крючника-малоформиста Взимаева.

Вот и сейчас, уловив на величавом лице Ратмирской признаки уныния, малоформист быстро подбежал к ней. Вкрадчивым голосом человека, продающего товар из-под полы, Взимаев произнес:

— Уймите волнения страсти. Взимаев о вас позаботится! Есть стихотворный скетч специально для вашего жанра. «Экскаватор и новатор». За новатора вы говорите, а за экскаватора вы вещаете, понятно? Публика впервые услышит голос шагающего экскаватора! Чудный утробный юмор!

— Я подумаю! — ошеломленно сказала Турнепсова. Ей не хотелось осложнять отношения с универсальным Взимаевым.

— Пятнадцать минут на размышление, — ультимативно произнес литературный крючник и побежал на другой конец сквера.

Беспокойство творческих работников по поводу предстоящих гастролей имело под собой фундамент. Никогда нельзя было угадать, чего потребует товарищ Какаду в текущий момент. Все зависело от того, какую передовую статью сегодня утром он прочитал, какой разговор имел с начальством, кто что ему сказал по телефону. И он тут же, не переводя духа, кидался «проводить в жизнь» руководящее указание. Но проводником он все же не являлся. Если говорить языком физики, то его скорее можно было назвать трансформатором, так как все, что он читал и слышал, странным образом трансформировалось в его голове и зачастую обращалось в свою противоположность.