— Я пытался вам все объяснить, — прозвучал можаевский голос, — а вы даже не захотели со мной разговаривать.

— Где этот кандидат наук? — завопил Протарзанов. — Дайте мне его!

Вспыхнул свет. Кресло, в котором сидел Хватадзе, было пусто. Кандидат сельскохозяйственных наук исчез так незаметно, словно он был доктором черной магии.

— Закономерность, — сказал Валаамов. — Мистификатор сам всегда становится в конце концов жертвой мистификации. Эффекты — это еще не вся жизнь, Виктор Викторович.

— Скольжение по поверхности приносит пользу преимущественно в конькобежном спорте, — резюмировал Шишигин.

— Меня ввели в заблуждение, — расхаживая вдоль стола, говорил Протарзанов. — Со всяким может случиться. Не надо делать из рокового стечения обстоятельств трагедию в пяти актах. Я был окружен неискренними людьми! Подумать только, Хватадзе! Фениксов!..

— Я полагаю, — предложил Валаамов, — что говорить о фильме «Красногорское руно» нечего. А режиссеру Протарзанову придется посвятить специальное заседание художественного совета!

— Присоединяюсь, — с достоинством произнес Протарзанов, — и даже требую. Уповаю на справедливость. Мы, ведущие мастера, тоже не чужды самокритики.

И вот, наконец, прозвучали долгожданные слова:

— Переходим к просмотру кусков очерка «Дружная семья». Операторы — Юрий Можаев и Мартын Благуша. Автор сценария — Дормидонт Бомаршов! — Шишигин торопливо направился в просмотровую будку, чтобы заменить вышедшего в зал Благушу.

— Интересно, что они там сняли! — зловеще прозвучал голос Протарзанова.

— Ну, будет буря! — негромко сказал Благуша, пожимая руку Юрия.

И все услышали отчетливый голос Можаева:

— Будет буря? Мы поспорим и поборемся мы с ней!

И в который раз за этот вечер в просмотровом зале погас свет.

ИЗ ПИСЬМА МАРТЫНА БЛАГУШИ НАДЕЖДЕ КАЛИНКИНОЙ

«…и вот, наконец, прозвучали роковые слова: «Переходим к просмотру кусков очерка Юрия Можаева и Мартына Благуши «Дружная семья».

Представляешь, Надя, как затрусилось мое мужественное операторское сердце? В этот момент Юра шепчет: «Бесчувственная ты личность! Во мне каждый атом трепещет, а тебе хоть бы что!» Хотел я ему ответить… Но тут меня выручил Костя Шишигин (тот самый, который спалил Фениксова. См. данное письмо стр. 2). Он пробасил из проекционной будки: «Начинаем».

Когда я увидел Тимофея Прохоровича в тени пальм, кактуса и фикуса — как я порадовался, что в зале темно и никто не видит моего лица! Неужели это творение рук моих? И не успел я раскаяться, как во тьме прозвучал голос Протарзанова:

— Вазочки! Пальмочки! Инсценировочка! А ведь разыгрывали из себя голубых ангелочков без страха и упрека!

Но друзья самоотверженно выполняли наши инструкции и продолжали крутить ленту.

Протарзанов пытался хорохориться и в то время, когда Вера в своем экзотическом платье чистила картошку, и во время других кухонных кадров.

— В этом городе нет газа! — кричал он восторженно. — Весь Красногорск стряпает на примусах! Поглядите на эту фифочку! Ей только бального платья не хватает.

Это, Наденька, были самые острые минуты. Справа меня заговорщицки подталкивала в бок Пелагея Терентьевна, слева таранил мои ребра Юркин кулак. А я не мог ответить Можаеву тем же! Во-первых, я всю жизнь страдаю от врожденной вежливости, а во-вторых, мы в разных весовых категориях.

Сколько раз это выручало Юрия!..

Тут Юрий объяснил худсовету, что кадры с пальмами и картошкой снимались строго по бомаршовскому сценарию. И что это — каемся! — инсценировка чистейшей воды.

Тотчас же был прокручен эпизод, где я, жертва протарзановского метода, чищу картошку для Веры. Физиономия у меня, очевидно, была настолько одухотворенной, что весь зал смеялся четыре с половиной минуты. Пелагея Терентьевна пыталась утешить меня тем, что я в жизни якобы выгляжу лучше и умнее. А как тебе кажется, мама права? (Специально для выяснения этого вопроса посылаю тебе свою фотографию. Кстати, Пелагея Терентьевна передаст тебе квитанции Красногорского ломбарда — ты выкупи Юркины и мои часы. Деньги я высылаю переводом.)

Такой же теплый прием получил кусок ленты, где роскошный кабинет Тимофея превращался в обычную рабочую комнату. Сваргунихин и Умудренский в поте лица вытаскивали пальмы и прочую бутафорию. У твоего братца был такой смущенный вид, словно ему вынесли общественное порицание. Пелагея Терентьевна тяжко вздыхала…

— Представляете, — сказал Юрий, — сколько подлогов нам пришлось бы сделать, если б мы продолжали снимать по Бомаршову?

Тогда один из членов худсовета — впрочем, он не заслуживает того, чтобы его описывали, — запаниковал: «А что, мол, будет, если все начнут снимать без сценариев, по-своему? Это, дескать, гибель кино, крах жанра и даже падение нравов…»

Твоя мама не выдержала, встала и…

— Если бы я была вашей матерью, гражданин хороший…

Ну, словом, тебе известно, как она вступает в бой!

Она выложила все. И то, что у нее большой опыт съемок, и что о вашей семье всегда пишут только в двух цветах — голубом и розовом, а внутрисемейные дела далеко не в порядке… Откровенно было сказано и о «светской» Вериной жизни…

Как ты уже догадываешься, поединок кончился в пользу мамы. И мы показали все остальные куски.

Мне немного неловко писать о дальнейших событиях, а то ты подумаешь, что среди всех моих недостатков основное место занимает нескромность. Но мама тебе может подтвердить, что даже Валаамов жал руки мне и Юрию. Одним словом, имели место кое-какие поздравления. Я до сих пор как-то не догадывался, что это довольно приятное чувство, когда тебе говорят теплые слова…

Но не думай, что добродетель (то-есть мы с Юрой) торжествовала на все сто процентов. Нет, нам дали много поправок и упрекали за ряд технических промашек.

Виктор Викторович с заседания величественно удалился, даже не подойдя к нам.

— Я берегу здоровье молодежи! — объяснил он окружающим. — У меня грипп!

Вот скала! Как говорят у нас в Виннице: «Хоч помирае, а все-таки пальцем кивае».

Уже в коридоре нас с Юрием снова задержал Валаамов и спросил, что мы думаем о новой работе и какие у нас планы.

План-то у нас был. А вот говорить о нем на совете мы не решались. Уж очень мысль крамольная: снять кинофельетон. Наткнулись мы на эту идею во время поездок по Красногорью. И даже — видишь, как я стойко хранил тайну: ты и то ничего не знала! — сняли несколько кадров. Закусил-Удилова c его «садами Восьмирамиды», преображенный град Кудеяров и еще кое-что. Конечно, эти снимки самостоятельного значения не имеют. Но они показывают сатирические возможности документального кино. Представляешь, вдруг в журнале «Новости дня» появляется небольшой фельетонный сюжет. Какой эффект будет! А результаты? Ведь ты учти, что газетный фельетон в лучшем случае прочтут несколько миллионов, а кино увидит в десять раз большее количество людей!

Вот эти фантастические думки мы и выложили Валаамову. И, представь, он не особенно удивился. Скорее наоборот: мы удивились тому, что он не удивился.

Друг Шишигин предложил нам показать завтра отснятые куски и поговорить на худсовете о перспективах жанра.

Неужели это возможно? Кинофельетон на экране! Представляешь, какая это победа прогрессивных сил нашей кинематографии! В каждом выпуске «Новостей дня» — постоянный отдел! Словом, на то й лихо, щоб з ним битись.

И мы уже придумали для него название. Это девиз Юрия. Это теперь и… мой девиз (!). Девиз тех, кто активно участвует в жизни, кто считает все происходящее вокруг своим личным делом, кто не прощает равнодушия к недостаткам:

НЕ ПРОХОДИТЕ МИМО!

Итак…[3]

В каждом деле самое главное — вовремя поставить точку. Из-за этого знака препинания у соавторов возникли споры: развивать ли жизнеописание героев и их потомков до седьмого колена включительно или ограничиться вышеописанным?