— О… ты здесь, — промолвил он.

Она встала и запахнулась в плащ:

— Уже ухожу. Не буду мешать.

Бран поднял голову.

— Аса, ты… — начал он, но она перебила:

— Нет, я потом… как-нибудь потом. Попозже. Спокойной ночи.

Она пошла к порогу.

— Спокойной ночи, — растерянно промолвил Грани. Взглянул на Брана. Тот отвел глаза и промолчал.

В поселке только и разговоров было, что о новой сходке.

Погода испортилась. Упали морозы, день и ночь мела метель. Люди сидели по домам, лишь изредка высовывая нос наружу.

И — с утра до вечера они судачили.

Больше всего споров было о том, отменит конунг сходку, или нет, выдержит ли он, хватит ли смелости. Устроят ли им с дочкой Божий Суд, а если да — что будет? А вдруг окажется, что Видар прав? Кто тогда станет конунгом? Сигурд? Или, пронеси нас боги, Видар? Или, чего уж хуже, им придется меж собою воевать?!

Три дня до сходки поселок не затихал. Большинство не сомневалось: то, что говорят про конунга и Асу — правда. Доказательством им был не Видар, а Уллины слова. Улла еще никогда не ошибалась, говорили они. Надо устроить Божий Суд, говорили они. Ведь это боги велели ясновидящей сказать то, что она давеча сказала! Ясно, как день: конунг в связи с дочерью.

Бран не знал, верить в это, или нет, голова была занята другим. Все эти дни он почти не видел Асу. Она замкнулась, избегала людей, безвылазно сидела дома, не оставалась под одной крышей с Уллой — а там, где была Улла, был и Бран. Видар же, наоборот, слонялся по всему поселку, никого не боялся, ничего не стеснялся. Сторонников за эти дни у него прибавилось.

В канун сходки погода не улучшилась, потому, как было уговорено, клан собрался в одном из домов Сигурда.

Спозаранку рабы принялись за дело: разобрали и вынесли стол, расставили стулья и скамейки и постелили наземь шкуры — мест на стульях все равно бы не хватило. И как только посветлело, к дому Сигурда потянулись люди.

Бран пришел вместе с Уллой и Раннвейг. Было шумно, и было полно народу. Шагнув через порог, Улла остановилась, глаза сделались, словно у косули, напуганной собаками. Кажется, она была готова убежать, но Бран захлопнул дверь. Любопытные таращились на них.

— Идем, — Раннвейг взяла Уллу за руку. Та закуталась в платок, короткие волосы упали на лицо. Под взглядами многих глаз они зашагали по проходу.

— Идите-ка сюда, — Сигурд поднялся и указал им на места на лавке у стены, за очагом, напротив входа. Там была вся его семья. Конунг тоже был, была и Аса. Она забилась в угол, поодаль от всех, сидела, ссутулившись, будто старалась казаться меньше ростом. Бран помедлил возле лавки, и они обменялись взглядами. В глазах у Асы застыли неуверенность и страх. Она вдруг растеряла свою обычную гордость.

Отвернувшись, Бран сел на лавку подле Уллы, рядом с Арнором. Улла глядела в землю. Бран попытался взять ее за руку, но она отстранилась.

— Видара еще нет, — промолвил Арнор. Бран не ответил, озираясь. Сигурд и конунг сидели на стульях возле очага и о чем-то тихо разговаривали. Эйвинд тоже был там, и старший Харалдсон, и еще человек двадцать из дружины Сигурда. Бран заметил, что они вооружены.

Дверь стукнула, и люди обернулись. В толпе возникло движение, многие вскочили с мест, вытягивая шеи.

— Видар… Видар… гляньте-ка, Видар пришел!

Дверь снова отворилась. Метель проникла в дом, словно кто-то с улицы швырял пригоршни снега. Люди отодвинулись, освобождая вход, а конунг и Сигурд замолчали.

Их была целая толпа, и все с оружием. Они вошли, растолкав стоящих у порога, переговариваясь и отряхивая снег.

— Занимайте места, — велел Видар.

Он прошел вперед. Лицо раскраснелось от мороза. Откинув плащ, он снял меховую шапку и, не глядя, швырнул в толпу. Подошел к лавке у стены. Люди, что сидели там, вскочили.

— Сюда, — приказал он своим.

Его сторонники начали рассаживаться, пихаясь и смеясь. Всем места не хватило, и они было зашумели, но Видар одним лишь поворотом головы утихомирил ссору. Они замолчали и опустились на шкуры на полу. Видар остался стоять, заложив за спину руки. Посмотрел на отца. Усмехнулся. Нашел глазами Асу, сплюнул на пол и растер плевок сапогом.

Сигурд встал, вышел к очагу, и разговоры тут же смолкли. Сигурд низко поклонился.

— Ну, вот, родичи, — промолвил он. — Мы и собрались. Не секрет, што все того хотели. Потому мы посовещались тут с Торгримом и решили прямо щас, значит, сходку и собрать, не мешкая. Не то — сами знаете, какой разброд идет, до беды недалеко. Да и сплетни эти грязные унять надобно, весь наш род они позорят.

— Ошибаешься, родич. Это не сплетни род позорят, — Видар шагнул вперед. Встал посреди прохода, усмехаясь. Золотая серьга тускло блеснула в ухе, как единственный волчий глаз. — Сплетни тут ни при чем. Позорит род кое-кто другой, — Видар смерил взглядом конунга, и улыбка сделалась похожей на оскал. Конунг потемнел, ноздри широко раздулись…

— Ты бы поперек старших не лез, племянник, — посоветовал Сигурд. — Придет время, и тебе слово дадим, уж будь спокоен. Садись покудова, не стой. В ногах, слышь, правды нет.

Видар усмехнулся. Поклонился Сигурду: не то почтительно, не то с издевкой, отступил к скамье и сел.

— Так вот, стало быть, — сказал Сигурд. — Про сплетни, чай, объяснять никому не надобно, все слышали, все знают. На прошлой сходке, почитай, весь род собрался, тоже рассказывать не надо. Да только сплетни-то эти много раньше в поселке поползли, как нынче выясняется. Кто их распускает, да почему, не знаю, и знать не хочу. Сплетни — бабье дело, воину позор в такой пакости участвовать, и стыдно в наговоры верить. Собака лает — ветер носит. От себя одно скажу: вранье это все, и боле ничего. Языки у людей поганые, молотят ими без толку, а ты теперь изволь, в этом болоте кувыркайся.

— Што ж, вранье, выходит? — со своего места, от стены, подал голос Старый Бьорн. Сигурд ответил:

— Да ты, родич, не хуже моего то знаешь.

— Знаю, говоришь? — старик поднялся с лавки. Погладил белую бороду. Посмотрел вокруг. — Кабы я знал, брат ты мой, я бы тут козленочком не скакал, народ на сходку собирая. Потому как, коли то вранье, то, выходит, и племяшка твоя, дочка нареченная, тоже врунья. Выходит, она тоже соврала, родич, а? Што скажешь?

— Што это ты Уллу сюда приплел, старик? — с расстановкой молвил Сигурд. — Я што-то тебя не пойму.

— Да неужто? — не смотря на иронию, что звучала в голосе, Бьорну явно было не до смеха. — На давешней-то сходке ты, родич, вроде пьяным не был, што ж это память-то отшибло? Ты же ишо вроде молодой.

— Уллины слова можно всяко толковать, — ответил Сигурд. — И не обязательно так грязно… родич.

Бьорн открыл было рот, чтобы возразить, однако не успел.

— Где грязно, там и грязь, — Видар встал и скинул плащ. Положил ладонь на рукоять меча. — Это как раз то, что и было сказано, ее слова. Она про грязь говорила, и про черную кровь… про черные перья, про ходящих по пути греха! — Видар полоснул отца яростым взглядом. — Чего ж тебе еще, родич? И это тоже, по-твоему, можно по-разному толковать? "Беспутная дочь безумного отца", — вот она чего сказала. Что же вам еще? Она вас хоть раз обманывала? Я вас спрашиваю! Сколько раз она вам врала? Кто посмеет сказать, что моя сестра — врунья?

Никто не отозвался. Видар произнес:

— Она ни разу не ошибалась. Я ей верю. На то она и ясновидящая, а ты, кстати, нет, — закончил Видар, обращаясь к Сигурду.

— Все? — осведомился ярл.

— Пока что все, — Видар усмехнулся. Воротившись к лавке, сел.

— Так вот што, — Сигурд выглядел спокойным, точно речь Видара его ни капли не задела. — Звучит, конешно, ярко. Хорошо. Уж не знаю, кто тебя, племянник, научил говорить так ладно да забористо, да только все это слова. А словам — им грош цена в базарный день. И я опять повторяю: все, што Улла говорила, толковать можно по-разному. Кому, конешно, ближе грязь, так он в пользу грязи и толкует. Когда свидетелей нету, можно часами балаболить, да так ни до чего и не договориться. Да только, родичи, за одни слова грех конунга тащить на эшафот. Слова они и есть слова, хотя бы даже и ясновидящей. Коли были бы свидетели, тогда бы мы и стали разговаривать. А так, — Сигурд махнул рукой. — Время только тратим.