— А если они и на это не обратят внимания?

— Я что-нибудь предприму, — ответил Саймон. — Что-нибудь сделаю.

Пятница, день перед концертом, ознаменовалась пронзительным крещендо в Wai-ata-tapu. Дело было за завтраком. Лондонский бюллетень новостей оказался более зловещим, чем обычно, и чувство депрессии, и так почти не покидавшее сознание каждого новозеландца, на этот раз казалось еще острее. Полковник Клейр с рассеянным видом молча ел. Квестинг и Саймон появились в столовой с опозданием. Дикону было достаточно одного взгляда в лицо юноши, чтобы понять, что произошло какое-то событие, сильно его взволновавшее. Вокруг глаз Саймона виднелись темные круги, и всем своим видом он выражал злое удовлетворение. Мистер Квестинг тоже выглядел невыспавшимся. На этот раз он пощадил всех и не подал обычных натянуто игривых реплик.

Два дня после поездки в Хэрпун Дикон пытался свыкнуться с мыслью воспринимать бизнесмена как вражеского агента. Молодой человек даже спать ложился теперь на час или два позже обычного для себя времени и наблюдал за Пиком Рэнджи. Но хотя мистер Квестинг объявлял каждый вечер о своем намерении пообедать в гостинице в Хэрпуне и не возвращался в «Источники», пока остальные постояльцы не лягут в постели, гора за окном Дикона меняла окраску с цвета красного вина до пурпурного, затем с пурпурного до черного, но на ее бархатной поверхности не появлялось ни одной искорки света. В конце концов молодой человек терял терпение и засыпал. В оба эти утра его будил слабый звук автомобиля, огибающего угол дома и направляющегося к гаражу. Насколько он знал, Саймон следил за Пиком каждую ночь, и сейчас ему показалось, что бодрствование принесло результат. По наблюдениям Дикона, Квестинг, видимо, провел заключительную атаку на Клейров, поскольку в пятницу за завтраком они своим видом здорово напоминали заблудившихся в лесу детей. Супруги почти ничего не ели, бросая друг на друга взгляды, в которых легко читались замешательство и отчаяние.

Смит, казавшийся в самом деле потрясенным после прыжка с моста, завтракал рано. Эта привычка превратилась у него в своего рода традицию, обусловленную тем, что он работал за еду.

Общая атмосфера дискомфорта и беспокойства усугубилась поведением Хайи, которая, поставив перед полковником тарелку овсянки, разразилась слезами и с рыданиями выбежала из столовой.

— Что такое? Что происходит с девчонкой? — возмутился тот. — Я же ничего не сказал.

— Это из-за Эру Саула, — пояснила Барбара. — Он опять стал поджидать ее, когда она возвращается домой, мама.

— Да, милая. Т-с-с! — Миссис Клейр наклонилась к мужу и многозначительным тоном произнесла: — Думаю, дорогой, тебе надо бы поговорить с Саулом. Он очень неприятный тип.

— О, проклятье! — пробормотал полковник.

Мистер Квестинг оттолкнул назад свой стул и стремительно покинул комнату.

— С кем ты должен поговорить, папа, так это с нашим шутником, — сказал Саймон, кивнув на дверь. — Только обрати внимание, с каким он видом…

— Пожалуйста, дорогой! — взмолилась миссис Клейр, и столовая погрузилась в тишину.

Гонт завтракал у себя в комнате. Вчера вечером актер был возбужден, нервозен и не способен работать или читать. Он бросил Дикона за печатной машинкой и, подчинившись какому-то необъяснимому порыву, решил прокатиться в одиночестве по прибрежному шоссе в северном направлении. Гонт находился в состоянии беспокойства, которое Дикон находил странным и тревожным. В течение шести лет службы молодой человек считал их содружество с актером приятным и забавным. Его преклонение перед патроном вначале давно сменилось терпеливой и какой-то четко осязаемой привязанностью, но десять дней в Wai-ata-tapu внесли в эти отношения тревожные изменения. Казалось, будто рассеянные, любезные, возможно, немного глуповатые Клейры явились неким берегом, к которому прибило актера, после чего выяснилось, что именно к такому берегу его всегда и тянуло.

И еще Дикон, расстроенный переменами в патроне, не мог прийти к соглашению с собственным здравым смыслом. Дело касалось платья для Барбары. Молодой человек признавал, что оно сильно беспокоит его. Он осуждал Гонта за грубый недостаток вкуса, в то время как сам уже научился не доверять и насмехаться над складом ума, который был характерен для Клейров. В самом деле, разве благородна эта позиция запрета в отношении принятия щедрого подарка, позиция самодовольного снобизма? Исследуя в мрачном состоянии духа приливы своих эмоций, Дикон наконец задал себе вопрос, уж не является ли причиной его негодования по поводу подарка то, что не он автор данной идеи?

Местный почтовый фургон проезжал по шоссе около одиннадцати часов, и любые письма, адресованные в «Источники», оставлялись в крошечном, прибитом к воротам ящичке. Слишком большие для него посылки просто складывались внизу под ним.

Утро выдалось пасмурное, и Гонт очень волновался, как бы Клейры не промедлили с походом к воротам, а посылка от Сары Снэйп не промокла бы под дождем. Дикон пришел к выводу, что лицо, сделавшее подарок, должно остаться анонимным, однако сомневался в способности актера отказаться от удовольствия сыграть роль доброго крестного папаши. «Он уронит какое-нибудь лукавое замечание и выдаст себя, — сердито подумал молодой человек. — И даже если девушка откажется от платья, она будет одурманена Гонтом еще больше».

После завтрака миссис Клейр и Барбара в сопровождении явно скучающей Хайи погрузились в свои домашние дела с привычным видом прислушивающихся, занявших выжидательную позицию людей. Саймон, который обычно ходил за почтой, куда-то исчез, и наконец пошел дождь.

— Болван! — негодовал Гонт. — Он будет тащиться на своем фургоне в гору целый час и привезет сюда кучу гадкого тряпья!

— Я могу пойти ему навстречу, сэр. Почтальон всегда нажимает на клаксон, когда у него есть что-нибудь для нас. Я могу выйти, как только услышу сигнал.

— Они подумают, будто мы чего-то ждем. Даже Колли… Нет, пусть сами привезут свою проклятую почту. Девушка должна получить посылку в собственные руки. Однако я тоже хочу взглянуть на нее. Я могу выйти за своей корреспонденцией. Боже милостивый, на нас надвигается второй потоп! Все-таки, Дикон, вам, вероятно, лучше прогуляться и случайно захватить почту.

Молодой человек взглянул на струи дождя, которые сейчас хлестали с такой силой, что веером разлетались от пемзового пригорка, и спросил патрона, не будет ли, по его мнению, выглядеть немного странным человек, гуляющий в такую погоду.

— Кроме того, сэр, — заметил он, — почтовый фургон, возможно, не сможет подъехать сюда еще часа два и моя прогулка сильно затянется.

— Вы против меня с самого начала, — проворчал Гонт. — Очень хорошо. Я подиктую вам часок.

Дикон последовал за патроном к рабочему месту и достал блокнот, буквально умирая от желания спросить Саймона об успехах его слежки.

Вышагивая взад и вперед по комнате, Гонт начал диктовать.

— «Актер, — произнес он, — это скромный, сердечный человек. Будучи, возможно, более высокочувствительным, чем обычные люди, он сильнее чувствителен…» — Дикон замешкался. — Что-то не так? — спросил Гонт.

— Чувствительным, чувствителен!

— Черт! Проклятье! «… он является более остро реагирующим», а потом — «на более утонченные…».

— Получается два раза «более», сэр.

— Тогда уберите второе «более». Сколько я буду умолять вас делать мелкие исправления, не обращаясь ко мне? «… на утонченные нюансы, нежные полутона эмоций. И я всегда осознавал сей дар, если можно его так назвать, в себе».

— Не будете ли вы так любезны повторить, сэр? Дождь так громко барабанит по крыше, что вас едва слышно. Я записал до «утонченных нюансов».

— Значит, я должен собрать всю силу моих легких?

— Но я же успевал за вами с простым блокнотом в руках.

— Нелепейшее сравнение.

— Оставим это, сэр.