Вспомните, война тогда еще не началась, и большинство пока не понимало, как опасно выступать против императора Сулакана. Именно в тот день мир и узнал об этой опасности.

Воины генерала Куно внимательно следили, кто как голосовал, а потом разделили горожан. Те, кто решил покориться императору Сулакану, оказались на одной стороне площади, те, кто не захотел – на другой. Тогда среди людей вспыхнула паника. Воины хватали всякого, кто пытался сбежать, и удерживали обе толпы силой оружия. Нескольких пытавшихся удрать жестоко изрубили на куски у всех на глазах, чтобы отбить у остальных охоту следовать их примеру.

Тех, кто голосовал против подчинения императору, воины погнали рыть ямы вдоль дороги в Гранденгарт. Потом их заставили устанавливать столбы из бревен, которыми торговали горожане.

Для полной острастки большинство голосовавших против и их семьи подвесили за запястья к этим столбам. В живых оставили лишь немногих стариков из их числа – и заставили смотреть, как воины генерала Куно идут по обочинам дороги вдоль этих столбов и секут подвешенных к ним запуганных людей. С одних сдирали полосы кожи, обнажая мышцы и ребра. Другим пронзали ноги или животы, но не добивали, оставляя, к их ужасу, беспомощно мучиться.

Остальных горожан, решивших перейти на сторону императора Сулакана и увидевших, как поступили с их друзьями и соседями, угнали в рабство на юг.

Нескольких стариков – тех, кого заставили все это наблюдать, – отпустили. Они разбежались, разнося повсюду ужасные вести, сея в других городах панический страх перед наступающими войсками генерала Куно, чтобы никто не смел противиться воле императора Сулакана.

Когда я вернулась туда – на следующий день после ухода войск Куно, – по обе стороны дороги в Гранденгарт стояли ряды столбов и на каждом висела жертва. Мужчины, женщины, дети – со всеми обошлись одинаково жестоко. Там было более полутора тысяч столбов, и на каждом висел человек – одинокий в своих мучениях, но достаточно близко от соседей, друзей и родственников, чтобы видеть их страдания и смерть.

Матери, видя, как их дети кричат от ужаса и боли, винили мужей в том, что те голосовали против присоединения к Древнему миру. Мужьям же из-за решения, которое они приняли, пришлось столкнуться со смертельной ненавистью своих жен и видеть невообразимые страдания детей.

В конце дороги, там, где кончались эти столбы, в неподвижном воздухе высоко поднимался в голубое небо дым от тлеющих руин города. Ни одного целого здания не осталось. Воины Куно сожгли все дотла.

Собаки и койоты, набрасываясь на подвергнутых истязаниям, вгрызались в плоть, отрывая куски. В основном они терзали уже мертвых. Я разогнала их искрящимися огненными вспышками. Стаи птиц слетелись на пир. Я воспользовалась громовыми воздушными стрелами и разогнала почти всех.

На ярком солнце обнажившиеся ребра жертв резко выделялись белыми пятнами среди остатков красного мяса. Многие кости уже были обглоданы дочиста. Большинство людей были мертвы, их животы разорваны; падальщики могли добраться до внутренностей. Из-за пролитой крови и прочих телесных жидкостей смрад стоял ужасный.

Хотя за ночь умерли многие, немало жертв – наверное, каждый четвертый – были еще живы. Большинство давно потеряли голос от криков. Но они стонали, плакали и шептали молитвы, которые оставались без ответа.

Я шла по дороге между столбами, а те, в ком еще теплилась жизнь, смотрели на меня в надежде на то, что я, их верная колдунья, смогу чем-то помочь. Некоторые из последних сил взывали о помощи.

Черные как ночь вороны сидели на столбах и с опаской наблюдали, как я прохожу по дороге, ожидая, когда я проследую мимо, чтобы продолжить пиршество. Некоторые громко каркали, надеясь отогнать меня от добычи, которую уже считали своей.

Исидора повернула голову чуть в сторону, будто вглядывалась куда-то мысленным взором. Дышала она с трудом, прерывисто.

– Что вы сделали для тех висящих на столбах, кто был еще жив? – наконец спросила Магда. – Удалось чем-то помочь? Вы смогли с помощью своего дара спасти хоть кого-то?

Исидора сидела неподвижно, уставившись слепыми глазницами в никуда, воскрешая в памяти картины того ужасного дня.

– Исцелить их было невозможно, – наконец прошептала она. – Те, кто еще был жив, из последних сил умоляли меня избавить их от невыносимой боли. Просили о смерти.

– Вы не могли исцелить никого из них?

– Все, кроме одного, давно были за гранью исцеления; даже гораздо более одаренные волшебники не вернули бы их к жизни. Я ничего не могла сделать для их спасения. Ничего.

Магда наклонила к ней голову.

– И что же вы сделали?

Исидора наугад повернулась к Магде.

– Все, что я могла, – это избавить их от предсмертных мучений, облегчить их душам последнее путешествие в мир духов. Торопливо пройдя вдоль дороги, я сначала использовала вспышки моей силы, хлестнула, чтобы разорвать веревки, удерживавшие их на столбах. Вися в таком положении, трудно дышать. Многие уже умерли от удушья. Когда я разрывала веревки, все они, один за другим, падали на землю.

Потом я ходила от одного выжившего к другому, брала их за руки и говорила каждому тихие слова утешения и сочувствия, обещая легкое избавление от страданий.

Казалось, я вышла из своего тела и наблюдаю со стороны за своими хождениями от человека к человеку, за тем, как я беру их за руку и говорю слова утешения, а затем останавливаю их сердца. Мне не верилось, что я так поступаю. Я никогда не предполагала, что применю свои способности, чтобы оборвать жизнь тех, кого должна защищать.

Но я знала, что должна это сделать. Я ведь жила среди этих людей, чтобы служить им, хотя они редко благодарили меня за заботу. Теперь осталась единственная услуга, какую я могла им оказать. Подумать только, за все время, что я прожила в городе, никто из них не благодарил меня так, как в эти минуты за то, что я для них теперь делала. Они плакали от радости и шепотом горячо благодарили – за то, что я обрывала их жизни.

Исидора с трудом отдышалась и попыталась продолжить рассказ.

– Затем я стала использовать свой дар, чтобы останавливать их сердца, каждое отдельно, одно за другим. Мне пришлось сделать это более четырехсот раз.

– Стемнело, но потребовалось еще много времени, чтобы я избавила от мучений всех жителей Гранденгарта – за одним исключением. Я не могла успокоиться, пока эта работа не была завершена. Я уняла стоны и остановила все сердца, кроме одного.

– Луна уже давно должна была стоять высоко в небе, когда я наконец добралась до последнего человека, – сказала Исидора. – Но луны не было видно из-за густых облаков, затянувших небо, как накрывающий покойного саван серой тьмы. Я знала, что скоро пойдет дождь.

Последний выживший дрожал и тяжело дышал. Его звали Джоэл. Он был пекарем. Обычно он каждый день приносил мне маленькую буханку. И никогда не брал денег. Джоэл утверждал – таков его скромный вклад в уверенность в том, что гранденгартская колдунья не голодает.

Честно говоря, Джоэл испытывал ко мне чувства, хотя никогда не говорил о них и ничего не предпринимал, только приносил эту буханку. Думаю, это был предлог, чтобы видеться со мной.

Жена Джоэла умерла родами еще до того, как я попала в Гранденгарт. Ему было одиноко и ужасно грустно. Мне он нравился тем, что в нем было еще что-то помимо грусти, но, зная о смерти его жены и нерожденного ребенка, я не могла вести с ним долгие беседы – разве что поинтересоваться на правах городской колдуньи, как его дела и не могу ли я чем-то помочь. Он всегда отвечал, что у него все в порядке, и отвергал любую помощь.

Со временем мои чувства к нему крепли, но мне казалось, что из-за его утраты не следует заговаривать о таких вещах. Я знала – нужно еще много времени, чтобы боль смягчилась, и чувствовала, что следует уважать его скорбь и не вмешиваться. Так что, как бы мне ни хотелось рассказать ему о своих чувствах, я держала дистанцию. А он каждый день приносил мне буханку, как будто это был единственный повод увидеться со мной.