Начинает хотеться спать, а спать сейчас нельзя, мы уже подъезжаем, и близость немцев не сулит возможности подремать, ты не знаешь, где и когда встретишь врага, и потому должен все время быть в готовности, в любую секунду быть свежим и реактивным. Все договорено, что делать в любом случае, но это все предположения, а как оно будет на самом деле? — всегда остаются тысячи неожиданностей, и надо на них реагировать. Мы с Хотько уже знаем, куда и как лучше подъехать, и сейчас договариваемся, что будем ждать Игната у крайнего сарая, пока он будет готовить арбу, потом подъедем и будем сзади сопровождать обоз. Да, вот тут-то и важно, чтобы никто из патрулей, дежурящих ночью в поселке, не встретился, в арбе будут ехать пятеро, и за ней пойдут корова и овечка, не бросать же все этим гадам фашистским, а вдруг овечка подаст голос, и корова может зареветь… Метель все метет, и все лучше скользят санки. Но ведь у нас будет арба на колесах, они будут скрипеть. Хотя у такого, как Игнат, должно быть все в порядке. Семью надо вывезти — это приказ; да и нельзя, чтобы семья была как бы в залоге у власовцев, а Игнат — в безопасности, сейчас мы не считаем, что он в партизанах тоже рискует, нам кажется, что он в безопасности…

Мы уже не разговариваем, впереди темнеют избы Боровки. Хотько трогает за плечо Игната, мы съезжаем с дороги и вскоре останавливаемся у знакомого сарая. Игнат сходит с саней и как бы исчезает, пропадает в темноте.

Ждем… Иногда я выглядываю за угол, но там по-прежнему только белая мгла с ветром, и кажется, уже долго-долго нет Игната. Колени уже деревянные, и ступни в сапогах превратились в бесчувственные ледяшки, стараюсь постукивать, но потихоньку, нога об ногу; Павел лучше меня одет, но и он замерз. Начинаю сжимать и разжимать пальцы ног, и, удивительно, делается теплее. Надо теперь руки отогреть, а то, если стрелять, плохо слушаться будут, прицельно не выстрелишь, будешь рывком дергать, а надо плавно. Тру пальцы, хукаю на них. Лошадь ест сено, но и она переминается, наверно, тоже замерзла. Поправляю на ней рядно и опять выглядываю за угол. Слышны голоса и ругань, видно, власовцы идут, потому что ругаются матом. Ветер немного лег, и стало легче, а может, это только кажется. Как мы перевезем все на одной лошади? А с другой стороны, перевозил же я маму с сестрой и бабушкой и со всеми вещами, Лилькой и бабушкой на одной арбе, и корова тоже была. Игнат говорил, что у него добрый конь. Хорошо, если его не забрали немцы, но он надеется, что еще дома. Конь у него в сарае запрятан; когда входишь, видишь корову и овечку, а дальше — сено, но это только перегородка из сена, а за ней конь стоит. Решено не курить, но мучительно хочется. Может, все-таки закрыться и прикурить? Но спичек у меня нет, а выбивать кресалом очень звучно, да и Хотько против. Оставляю на будущее свое желание. Кажется, можно уже дом разобрать и погрузить, а Игната все нет…

Совсем с другой стороны внезапно вырастает мощная фигура Игната в полушубке, за поясом топор, хотя он вооружен винтовкой, наверно, взял для надежности, на случай впритык встретить караульных. Садимся с Хотько в санки, чтобы не маячить большой группой, Игнат берет коня за уздечку.

Выезжаем на улицу. Минуем хату с темными окнами. Теперь сарай длинный… Глухой забор… Еще хата… Сворачиваем за угол и наконец останавливаемся у открытых во рот. Спрыгиваем с санок и входим во двор. Стоит арба, нагруженная вещами, возле нее женщина с ребенком на руках, вся закутанная, это жена Игната, а мать уже сидит в арбе позади сундука, рядом с ней, мне показалось, мешок, но это овечка, и, притулившись к ней, сидят двое детей. Осмотревшись, замечаю мешок на земле, спрашиваю придирчиво:

— Это что, тоже с собой?

— Да то порося, — смутился Игнат, — зарезал его, боялся, пищать буде.

Тут только доходит до меня! Пока мы стояли за сараем, сколько же ему нужно было сделать, собирая семью в дорогу! — в темноте, без лучины и чтобы не заметили, не услышали соседи, прохожие; и конь уже запряжен, и корова к арбе привязана.

Мать крестит Игната, нас, крестится сама. Игнат берется за уздечку, и мы трогаемся — они впереди, мы на своих саночках за ними. Предстоит проехать четыре-пять километров полем, дальше ложбиной, потом пересечь дорогу, а там, проселками, на Воронь, за Воронью — наша зона, там мы сможем вздохнуть спокойнее. Но сейчас надо выехать из поселка, где шныряют власовцы и где в любую минуту можно наткнуться на караульных или просто солдат, идущих с попойки. К счастью, колеса один только раз скрипнули и теперь мягко катятся по снегу. Минуем сарай, сворачиваем и выезжаем на улицу. Самое острое чувство сейчас — вера в судьбу, что она проведет и никто не встретится. Каждый оборот колеса проходит у тебя как полжизни… Еще… Еще… Еще… Кажется, руку под колесо готов подложить, чтобы не стукнуло оно, не скрипнуло и мы прошли незамеченными. В случае встречи уйти мы не можем, нас догонят с таким обозом, а если принять бой, то тут же не только из казарм, из любой хаты, где они ночуют, выскочат солдаты. В арбе доверенные нам судьбы матери с грудным младенцем, старухи, детей, а вся надежда наша — на судьбу и на крестное знамение, которым осенила нас мать Игната, другой защиты — ни в оружии, ни в храбрости — у нас нет. Когда ты один и нет этих беспомощных, за которых ты отвечаешь, у тебя надежда на свои силы, ты можешь отбиться и уйти или даже погибнуть — но ты в ответе только за себя; а сейчас ты отвечаешь за всех, а они не способны даже двигаться, не могут ни убежать, ни спрятаться…

Наше счастье! В эти минуты темнота и тишина полная. Мы выезжаем из поселка, никого не встретив.

Начинается поле. Опять нас скрывают только ночь и редкие кусты у дороги, но казармы Боровки остаются позади, и с нас спадает тяжесть ожидания чего-то страшного и безвыходного. Игнат все не садится, ведет лошадь, чтобы сохранить ее силы, и выбирает дорогу. Спустились в ложбину, и он остановился, надо дать передохнуть коню и проверить веревки на поклаже. Опять все сжимается внутри — предстоит пересечь большак; дорога сильно патрулируется, это бойкая магистраль, соединяющая гарнизон в Боровке с городом, я много раз пересекал эту дорогу с Хотько, но всегда сердце замирало — ты готовился к внезапной встрече с противником.

Не доезжая большака, Хотько обогнал арбу и остановил саночки. Весь наш обоз замирает, вслушиваясь… Пора! Первыми с Хотько проскакиваем опасное место, оставляем коня в кустах и быстро возвращаемся к дороге. Опять мы стоим и слушаем. Шуршит поземка снежной крупой… Скрипнет снег под сапогом… Тихо… Павел поднял руку с автоматом. Темное пятно за дорогой заколыхалось, сдвинулось и медленно поплыло к нам. Высокий, тяжелый воз, поскрипывая и переваливаясь, выкатывает на большак, на секунду останавливается, перегородив собой все полотно дороги, но Игнат идет рядом с конем и понукает, и вся процессия тягостно медленно начинает спускаться на другую сторону, мы с Хотько стоим на дороге и ждем, держа оружие наготове. И когда все сливается с мраком и уже совсем ничего не видно, вешаем автоматы на шею и бежим к своим саночкам. Опять нас судьба провела по самому лезвию и не дала оступиться.

Но успокаиваемся мы, только въехав в лес за Воронью, и Игнат наконец садится в арбу. Проселки здесь накатанные, село большое, но быстро все равно не поедешь, не гнать же корову рысью. Мы ехали всю ночь и к утру, еще по темноте, приехали в Антуново.

Как только мы с Хотько вернулись из Боровки после встречи с комбатом власовцев, в кузнице закипела лихорадочная работа над необычной осью. Выковали огромную ось для орудия, укрепили мощным деревянным брусом и надели на нее задние (большие) колеса телеги, усилив ободья и шины. Получился сильный передок, к нему тросом прикрутят станины орудия, и поедет оно на своих и наших колесах. Все надо делать будет в считаные минуты, поэтому готовились к взятию орудия тщательно. Подобрали шестерку сильных лошадей; долго подгоняли упряжь и седла для ездовых. Придумали, как замотать копыта коням, для чего шорники сделали специальные «башмаки», чтобы не слышно было топота и легко было сбросить их, когда придется уходить с орудием от преследования. Придумали, как завязать храпы, чтобы не ржали лошади. И вот, собрав все снаряжение, Митя Короленко со взводом своего отряда и мы с Хотько как проводники отправились за орудием.