— Вот так, — подытожил Хок Лай. — А с тобой, Мэн, лучше не связываться. Из-за тебя мы так и не поехали в Седили. Анна как узнала, что ты не едешь, сразу начала говорить — я тоже не поеду. А Сесилия не поехала без Анны. Так что ты мне воскресенье погубил, парень. Только все начало устраиваться, а ты все сорвал. Дружок, называется.

— Извини. Я ж тебе сказал, что мы с Люси договорились.

— Люси, Люси, Люси. Влюбился ты в нее, что ли?

— И так до сих пор и не спал с ней! — поразился Порция.

— Это не проблема, — авторитетно сказал Хок Лай. — Пятьдесят долларов, и все дела. Мне Мэри говорила. Вы же знаете, Мэри у них в баре за бандершу. Там все девушки так подрабатывают. Полета — и можешь иметь эту свою Люси.

— Иди ты! Надо мне ее попробовать! — воодушевился Порция. — На вид она такая аппетитная. Ты не против, Мэн?

Куан Мэн онемел.

— Не против?

— А что ты его спрашиваешь? — выручил Хок Лай. — При чем тут Куан Мэн? Если она готова на все за пятьдесят долларов. Ей же без разницы. Разве что она таких индусов, как ты, не любит.

И Хок Лай рассмеялся.

— Еще не хватало! — притворно возмутился Порция. — Все мы живем в свободной стране, в свободном, терпимом, многонациональном обществе. Не так, что ли?

Хок Лай продолжал смеяться.

— Слушай, Хок Лай! А ты с Люси спал? Она действительно ничего или только кажется?

— Не знаю, парень. С ней не спал. Вот с Нэнси — да. Не ах, я тебе скажу, за полсотни-то.

— Надо думать, пятьдесят долларов — это деньги. Вот вернутся мои старики от родственников, надо будет добыть у них денег. Полсотни. Но я думаю, Люси стоит того. Хоть разок — чтобы знать.

— Пусть Куан Мэн сперва.

— Мысль! А потом пусть нам расскажет, тянет она на пятьдесят долларов или нет. Идет, Мэн?

Они ждали его ответа. Ему хотелось кричать, плакать, вопить или врезать кулаком прямо в смеющееся лицо Порции и бить, и бить, пока не вылетят все его сверкающие зубы. Но Куан Мэн просто слабо кивнул.

Этому не было конца. Он продолжал сидеть с ними, что-то ел, выпил чашку некрепкого растворимого кофе, взял сигарету, когда Хок Лай протянул ее.

Наконец он остался один. Солнце сжигало город. Солнце сжигало его. Ночь была — ужас! — сказала она вчера утром, когда он заехал за ней. Ночь была ужас. Так она и сказала. Она сама так сказала.

Возвращаться на работу Куан Мэну не хотелось. Не хотелось — просто невмоготу было — и идти за справкой к доктору Чану.

Конечно, придется за это отдуваться завтра. Или потом.

Куан Мэн осознавал странную раздвоенность — будто в нем одном оказались двое. Один твердил: «Помни, когда ты вернешься на работу, с тебя спросят за прогул». Другой вздыхал: «Теперь все это невозможно, теперь, когда… что? Что?»

Все внезапно сделалось странным, почти бредовым. По улице спешили люди, они были поглощены чем-то, чего он теперь совсем не мог взять в толк; уличное движение, столбы, светофоры, мигающие разными огнями, звук его собственных шагов — все будто отдалилось. Он шел, как лунатик, застигнутый дневным светом. Осталось только одно желание — сильное, отчетливое: убежать из города, убежать от шума и толпы. О реки с водой голубой и зеленой, о далекие чужие города! Недостижимо. Осталось только море.

И Куан Мэн почти панически заторопился к морю. Он подозвал такси, сел в машину, надеясь, что шофер не затеет с ним разговор. Шофер оказался мрачным, неразговорчивым, нелюбезным — как многие из его племени. Такие, наверное, мешают развитию туризма.

Подъехали к пляжу.

— Здесь, — сказал он таксисту.

Он дождался, пока затихнет вдали тарахтенье мотора, и только потом пересек неширокую дорогу. Мягкий песок податливо захрустел под ногами. Он разулся и зашагал босиком по песчаному ковру, но мелкий белый песок у внешнего края пляжа был невыносимо горяч, и Куан Мэну пришлось спуститься к морской кромке, к плотному, влажному, гладкому песку, облизываемому волной. По такому можно даже на велосипеде проехать.

На пляже не было ни души. Один мусор, вынесенный на песок прибоем, сломанные пластмассовые игрушки, куклы, розовые и неприличные в своей обнаженной беззащитности, бутылки из-под кока-колы, пивные жестянки, детская лопатка, позабытая в песке, мертвые водоросли, палки, ветки. И больше ничего. Живым здесь было только море. Куан Мэн подвернул брюки, вошел по икры в воду, и море ласково зашипело вокруг его ног. Жалко, плавки не захватил. А откуда было знать? Вот именно — откуда было знать?!

Он далеко прошел вдоль пустынного пляжа, повернул, двинулся обратно. Узнал деревцо, под которым они расположились вчера. Одиноко стоящее деревцо, стволом прямо в песок. Наверняка под песком есть земля, размышлял Куан Мэн, а то бы оно не могло здесь вырасти. Он сел под деревом и долго чертил по песку палкой. Подошла собака, понюхала и задрала правую заднюю ногу на куст неподалеку. Интересно, бывают собаки-левши? — подумал Куан Мэн. А почему бы нет?

Собака закончила свои дела и с любопытством уставилась на Куан Мэна, будто спрашивая: «Ты что тут делаешь один? Я все обнюхала — тут больше никого нет».

Удивилась бы ты, если б я тебе сказал, подумал Куан Мэн. Ты вроде собака понятливая.

Все так, но я не могу тебе помочь — я никогда не понимала вас, людей, возразила собака и потрусила в сторону. Эй, куда же ты? — хотелось крикнуть Куан Мэну. Я тоже людей не понимаю, мы с тобой похожи!

Собака скрылась из виду.

Оставшись опять один, Куан Мэн повалился на песок.

Он проснулся оттого, что стало зябко. Громадное солнце скатывалось на запад, день свертывался. Куда уходит день? На Цейлон, в Индию, в другие страны. Где-то сейчас наступает утро. А где-то уже день. А здесь вечереет. Пора идти. Время «Тигра».

Он долго вышагиввал по шоссе, потом поймал машину, которая отвезла его в город. Домой идти не хотелось — там сейчас ужинают. Ни домой не хотелось, ни есть не хотелось. Не хотелось и в «Райский бар». Особенно в «Райский бар».

Куан Мэн решил походить по другим барам. В конце концов, в Сингапуре до черта баров. Он вышел из машины в Танджонг-Пагаре, в районе доков. Матросская сторона. Уж тут-то бары должны быть в изобилии. Матросы — народ простой, проще, чем клерки.

Он пошел по улице, вдоль которой уже зажглись фонари, хотя стемнело еще не совсем — размытые тропические сумерки. Минуты межвременья: между эпохой дня и совсем другой эпохой — ночи, когда неясный свет и холодеющий воздух полны чем-то схожим с нерешительностью. Как раз под настроение. Его ли состояние передалось освещению и окружающему миру, или вот этот свет и этот мир привели его в такое настроение? Он колебался. Сумерки, неясное время.

А квартал был совсем не похож на другие улицы города — бесчисленные лавочки, где торговали всем, что может нравиться матросам. И названия «Магазин подарков Миранды», «Сувениры друга моряков» и тому подобное. Японские транзисторные приемники, магнитофоны, фотоаппараты, бинокли, чемоданы из искусственной кожи, обувь, бумажники, дамские сумочки, крикливые открытки с видами Сингапура, темные очки — все, что покупают матросы за границей. И бары, конечно. И моторикши — как нигде больше в Сингапуре, — и по нескольку матросов в каждой тележке. Корабли здесь всегда близко, сто и одна пароходная труба, все цвета радуги — портовый район, выдавшийся далеко в море за рядами старых двухэтажных лавок.

Куан Мэн пристроился к группе матросов-англичан и пришел вместе с ними в заведение под названием «Счастливый бар». Лампы в баре были затенены тяжелыми абажурами, и темнота казалась ощутимо плотной. Нащупывая дорогу между столиками, он пробрался в уголок. В баре, видно, выступали танцовщицы — для них был приготовлен круг посредине зала, а сбоку расположился оркестр из нескольких музыкантов, которые сейчас отдыхали между номерами. По кругу сидели девушки, платные партнерши, ожидая желающих потанцевать. Вид у них был довольно тоскливый. Они были одеты в розовые, зеленые или цветастые китайские платья, известные под именем «Сюзи Вонг» — в облипочку, как вторая кожа, с разрезами по бокам до самых бедер. Когда они закидывали ногу на ногу, зрелище было завлекательное. Китаянки вообще не стесняются выставлять ноги на обозрение, но очень старательно закрывают груди. Может быть, это потому, что ноги — самое красивое у них. Среди девушек были и метиски, и несколько малаек, одетых в элегантно модернизированные малайские национальные костюмы. Куан вспомнил, что ему кто-то рассказывал, будто все малайские проститутки и девушки из баров — брошенные жены.