— В школе ночует. Слышите, как ветер свистит?

— Почему в школе? — Катерина встревожилась. — Манька сказывала, домой пошел.

— С кем? — насторожился Роман Гаврилович.

— Один вроде… С Генькой что-то не поделил и пошел один.

— На большак? — спросил Емельян.

— Вроде через реку. Ну да. Через реку. Генька большаком пошел, а он через реку.

— Не может быть, — сказал Емельян. — Если бы через реку, давно бы тут был. Считаю, в школу вернулся. Спит там без задних ног… Эва, как в трубе скулит-то…

Замолчали. Прислушались.

— Раньше в такую погоду на колокольне звонили, — Катерина вздохнула. — А ныне загибайся кто хошь. Никому дела нету.

— Закаркала! — возразил Емельян. — Ежели бы попов не разогнали, где бы ты семенной фонд держала?

— Иди ты! Много у тебя фонда? Роман Гаврилыч, зачем встали? Напиться я подам!

Он не ответил. Проковылял к окну, продул отталину, посмотрел на улицу.

— Чего тебе маяться, — подошел к нему Емельян. — Дозволь Гнедка оседлать. В «Усладу» сгоняю. Привезу твоего Митьку.

— Бери. Сам, гляди, не заплутай.

— Небось! Заплутаю, Гнедок на путь наведет… Ты, Катерина, приглядывай за председателем-то.

— Гляди там не загреми! — крикнул Роман Гаврилович. — Ступеньки нету!

— Небось!

Емельян вышел. Наступила тягостная пора ожидания.

— Время так бежит, — проговорила Катерина, глянув на ходики. — Половина двенадцатого.

— Что там копаетесь?

— Хоть ругайте, хоть нет, Роман Гаврилович, а добыла я вам зимнюю поддеву, — она достала из узла добротную ватную телогрейку. — Крепкая. Китайка… Не могу глядеть, как вы в драповом пальтишке по оврагам бегаете. Старухи и те смеются… Рукава узки были, я их отпорола, а там под пальтом все ж таки теплей. Примерьте. Гляди-ка, как влитая! Поворотитесь. И спина хороша…

— И правда, хорошо, — одобрил Роман Гаврилович. — Пуля не пробьет. Сколько я вам должен?

— Нисколько. Она мне дарма досталась.

— Что значит — дарма? Не назовете цену, не возьму.

— Скажу. Только не сейчас. Позже.

— Хорошо. — Роман Гаврилович скинул жилетку. — Позже и возьму.

— Ох и упрямый. Прямо как Иван Ахметович. Участковый. Обещалась, значит, скажу. Только не нынче.

Роман Гаврилович бросил жилетку на плечи Катерины и отошел.

— Ладно, — вздохнула она. — Только Емельяну не говорите.

— Это еще почему?

— Потому что… — она опустила глаза. — Эту телогрейку мне Емельян дал.

— Что значит — дал? Подарил?

— Подарил. Позапрошлый год. На октябрьские. Да вы не думайте. Ни разу не надеванная.

— Я вам вот что скажу, Катерина Васильевна. Если хотите сохранить наши отношения, увяжите эту штуку покрепче и сейчас же отнесите домой. Иначе…

— Да что вы! — Катерина испугалась. — Митьки нет, а я пойду… Как можно! А за поддеву не гневайтесь… По глупости я… Ложитесь, а я обожду.

Роман Гаврилович прикрутил лампу и неподвижно глядел на огонек. Он опасался любого намека на то, что Митю постигла беда, а присутствие Катерины было явным намеком.

— Чего вы ждете? — вскинулся Роман Гаврилович. — У Митьки головы на плечах нет? Он в школе ночует. Ступайте.

— Как скажете.

Что произошло дальше, они поняли не сразу.

Раздался звон осколков. Через разбитое окно винтом ворвался холодный ветер. Лампа потухла. Что-то ударило в печку и стукнуло об пол.

Случилось то, что пророчил Емельян. Кто-то метнул с улицы оледенелый камень. Целил в Романа Гавриловича, но промахнулся. Камень сбил лампу, отломил от угла печи кусок крашеной глины и шлепнулся на пол.

Катерина бросилась к разбитому окну.

— Вон он, паскуда, вон он! Тимоха!

И кинулась искать в темноте валенки.

— Вы куда? — Роман Гаврилович схватил ее за руку.

— Пустите! Уши ему надеру!

— Да вы что? А если он не один?

— А вот поглядим, один или не один. Десятилинейное стекло разбил, дармоед!

Она надела один валенок и пыталась нащупать в темноте другой.

— Не рыпайтесь, — сказал Роман Гаврилович. — Я вас не пущу.

Справиться с ней было непросто. Роман Гаврилович обладал железной хваткой, а она была хоть грузновата, но ловка. А Роману Гавриловичу приходилось беречь распухшую ногу и соблюдать в схватке с женщиной определенную деликатность.

Катерина не помышляла о сдаче. Резко повернувшись, она вырвалась, и Роман Гаврилович едва успел поймать ее сзади. Сцепив на тугой пояснице мертвым замком руки, он оттащил ее от двери и поволок к простенку. Стекло хрустело под ногами. Оба ударились о стол.

— Не балуйте, Роман Гаврилович, — выкручивалась Катерина. — Пустите. Его нельзя упускать… Пустите, не то покорябаю…

Она рванулась. Острая боль пронзила ногу Романа Гавриловича. Он стал падать, но упал не на пол, а на скамью и увлек за собой Катерину.

Она оказалась у него на коленях. Обручи мужских рук охватывали ее. Она чего-то испугалась.

— Тише, — увещевал Роман Гаврилович. — Нога болит. Войдите в положение.

— А мне что. Пустите! — дергалась и вывертывалась она.

— Да ловить некого. Он давно убежал.

Они тяжело дышали. Катерина внезапно обмякла и покорилась.

— Ну все, — сказала она. — Пустите.

— Уйметесь, пущу.

— Унялась. Гляди-ка, блузку порвали.

— Сиди.

— Не тискайте.

— Ты жила с Тихомировым?

— Да.

— А с Шевырдяевым?

— Я его любила, — она спохватилась. — И долго мне так сидеть?

— Сколько пожелаешь.

— Лучше встану. Ногу-то небось натрудили.

Она поднялась и, внезапно перейдя на «ты», проговорила:

— Хорошо мы с тобой поработали. Кофту всю как есть располосовали.

Она поправила волосы. И Роман Гаврилович знал, что она улыбается.

— А нога, похоже, зажила. Могу «цыганочку» дробить, — сказал Роман Гаврилович. Он попробовал встать, но охнул.

— Вот тебе и «цыганочка»! — Катерина подошла к нему. — Пойдем, ляжешь. Давай-ка вот так, потихонечку. Прыгай давай. Здоровой ногой прыгай, а ту подогни… Вот так… Вот так… Лягешь, накроешься потеплей, и полегчает.

— Посидишь?

— Поддеву возьмешь, посижу.

— Что с тобой поделаешь. Возьму. Ты куда?

— Двери замкну. Ложись. Разбирайся.

— Не убежишь?

— Куда мне бежать.

Роман Гаврилович разделся и лег. Сердце его колотилось.

О ноге он стал было забывать, а она снова заныла. Он поднялся на локоть, прислушался. Хлопнула дверь в сенцы, хлопнула дверь на улицу. Равнодушно стучали ходики. В трубе завывал ветер.

— Катерина! — крикнул он во всю мочь.

В ответ, словно передразнивая, взвизгнул ветер.

«Так и знал, — подумал Роман Гаврилович. — Обманула. Вот она, бабья порода… А может быть, так и надо?.. Я тоже хорош гусь: Емельяну за рюмку водки выговаривал, а сам только почуял бабу и заскакал вокруг нее, одноногий козел. И с чего это она должна к тебе в постель лезть? Ты хоть одно ласковое слово ей сказал? Боевая девка. Отшила без шума и без обмана. Разве бы я тронул ее без разрешения? Сидела же до того, Митьку дожидалась. Никто ее не трогал… А я-то распалился и про родного сына забыл. Отец, называется. Правильно сделала, что ушла. От таких кобелей не уходить надо, а галопом бежать надо… Может, все-таки передумает, вернется? Нет, такие не возвращаются… Ушла, и черт с ней… А что, если все-таки Митьки в школе нет? Что тогда?»

Он снова, уже в страхе стал прислушиваться, опершись на локоть.

Кажется, хлопнула входная дверь… Ну да, она, Катерина. Вытаскивает из рамы обломки стекла. Заметает осколки.

«Ну вот и все, — подумал Роман Гаврилович, успокаиваясь. — И нечего было паниковать. И Митька, конечно, спит в школе… Так и должно быть».

— Катерина! — позвал он. — Брось возиться! Потом!

— Иду.

Прошла еще одна очень долгая минута.

— Чего ты там копаешься?

Она возникла в темноте, босая, беззвучная, сняла блузку, юбку, бережно повесила на спинку стула, не торопясь, забралась под одеяло и обняла Романа Гавриловича.

— Ну и копуха, — попрекнул он полушутя, полусерьезно. — Ясно, почему колхоз из прорыва не вылезает. Черепашьи темпы.