— Это евреи, монсеньер, — начал он объяснять, однако рыцарь прервал его:

— Что за глупости, они ведь паломники! Во всяком случае, путешествовали в группе паломников, я сопровождал их до Тура. Их предводитель хотел помолиться у могилы святого Мартина.

Другой стражник, не такой почтительный, рассмеялся.

— Ну, этот вряд ли молится на могилах христианских святых! — заметил он, достал нож и одним резким движением разрезал короткую тунику Авраама, его кожаные штаны и брэ^[11].

Авраам скорчился, пытаясь удержать разорванные штаны, чтобы прикрыть наготу. Однако мужчины уже заметили доказательство его принадлежности к иудаизму. Стражи радостно завопили.

Однако Чарльз де Сент-Мену только нахмурился.

— Вы можете это объяснить, госпожа Линдис? И где ваш супруг?

Герлин начала лихорадочно соображать, однако ей не приходили в голову никакие подходящие объяснения. Поэтому она умоляюще взглянула на юного рыцаря.

— Господин Чарльз… я… я не могу… но я не еврейка… я… Господин, эти мужчины помогли мне… и они… ради Христа, поверьте мне…. и моему ребенку… вы должны… вы должны забрать ребенка…

Герлин больше не могла говорить. Она совсем обессилела. Только сейчас она осознала, что Соломон, возможно, мертв. А Дитмар был у еврейки, обращенной в христианство, до которой так же могут добраться, как добрались до хозяйки миквы ранним утром.

— Довольно! — прервал ее предводитель стражей. — Вы убедились, монсеньер, что это евреи. Очевидно, в купальне они совершали запрещенные обряды, несколько рыцарей короля застали их за этим — и эти евреи убили по крайней мере двоих из них, пытаясь замести следы. Они будут повешены или же сожжены на костре. Из-за того или другого или за оба преступления. Поэтому позвольте нам отвести их теперь в тюрьму, пока они опять не улизнули от нас!

Стражник снова попытался схватить Герлин, однако она бросилась к ногам Чарльза де Сент-Мену. Раздосадованный рыцарь поднял ее на ноги.

— Сударь, вы должны мне помочь, — успела она шепнуть ему. — Ради вашей дамы сердца… во имя госпожи Алиеноры…

В отчаянии Герлин пыталась говорить на древнем провансальском языке трубадуров. Окситанский язык на самом деле употреблялся только при дворах певцами и поэтами. Герлин не владела им в совершенстве, однако знание этого языка доказывало ее благородное происхождение и то, что она была воспитана при «дворе любви».

Чарльз де Сент-Мену в изумлении уставился на нее. Городской страж воспользовался его замешательством, чтобы утащить ее вслед за Авраамом, когда рыцарь пришел в себя.

— Крепитесь, госпожа! — прокричал он ей вслед. — Я разузнаю, куда они вас поместят, а лучше всего мы последуем за вами. Бертранд…

Рыцарь, который сопровождал его и, ничего не понимая, наблюдал за этой сценой, пошел за ним.

Позже Герлин не могла припомнить, по каким улицам ее тащили, ей не удавалось перевести дух и, похоже, она совсем обессилела и едва переставляла ноги. И все же к ней отнеслись с некоторой снисходительностью, похоже, стражи опасались гнева господина Чарльза и его друга, которые неотступно следовали за ними. Авраама же, напротив, постоянно подгоняли, били и пинали, когда он путался в своих разорванных одеждах.

Дорога показалась Герлин бесконечной, однако в конце концов она очутилась перед королевским дворцом. Возможно ли, что ее привели к королю? Несколько мгновений она питала надежду на это, однако затем поняла, что глупо было так думать. Во-первых, короля не было в городе — он уже выступил во главе своих войск против Ричарда Львиное Сердце. К тому же вряд ли его станут беспокоить из-за пойманной еврейки. И действительно, Герлин и Авраама повели не к воротам дворца, а к одной из прилегающих к нему башен, полуразрушенной. В комнатушке прямо у входа сидели за столом двое стражей и пили вино с французским рыцарем, который участвовал в сражении у купальни. При виде пленников они расхохотались. Двое других толкали хозяйку купальни вверх по лестнице. Женщина истерически всхлипывала. Она хотела что-то крикнуть Герлин, однако стражи начали колотить ее, и та умолкла.

У самой же Герлин не осталось сил на слезы, но при виде пойманной еврейки и ухмыляющегося рыцаря к ней вернулась способность мыслить, и она осознала, чем все это может обернуться. Этот рыцарь знал о существовании миквы, и женщина едва ли сможет опровергнуть его обвинения. Особенно если ее будут пытать. К тому же существование ритуальной купальни доказывало, что хозяин и хозяйка были не единственными мнимыми христианами, что в Париже их много, и власти непременно захотят узнать их имена. Значит, не может быть сомнений в том, что хозяйку купальни будут пытать — и она выдаст хозяйку постоялого двора и ее супруга, равно как и торговцев и ремесленников, чьи жены посещали микву. Но что же тогда будет с Дитмаром? Герлин попыталась собраться с мыслями. Надо было что-то придумать, найти какой-то выход…

Городские стражи сначала подкрепились вином, а затем рассказали о преследовании и задержании Герлин и Авраама. Авраам все еще пытался удерживать свою одежду, однако один из стражей поднял дубинку и с силой ударил его по рукам. Авраам вскрикнул от боли и отдернул руки. Его штаны снова спали и обнажили доказательство его еврейства, что вызвало у мужчин хохот. Чарльз де Сент-Мену, который следом за стражами и их жертвами проскользнул в служебное помещение, молча протянул юноше свой плащ. Авраам неловко закутался в него. Герлин надеялась, что удар стража не раздробил ему кости.

— Состав преступления налицо! — ухмыльнулся писарь. — Мне бы еще узнать имена — ах да, вы можете пока бросить жребий, кто будет обыскивать девчонку. Она так хорошо одета, наверняка припрятала еще какие-нибудь украшения и золото!

Сначала мужчины обыскали Авраама, забрали у него нож и сапоги, а деньги поделили между собой. Их все равно не хватило бы, чтобы кого-нибудь подкупить… Герлин подумала, не стоит ли ей спрятать, по крайней мере, браслеты — подарок Дитриха, однако в этот момент страж грязной рукой схватил ее медальон.

— Что у нас тут вместо крестика, который добропорядочная христианка носит на груди?

Мужчина раскрыл медальон, однако явно не мог понять, что изображено на его внутренней стороне. Писарь забрал у него украшение.

— Странно! — произнес он, нахмурившись, после того как взглянул на него.

— Эта штука стоит денег! — рассмеялся другой. — И неважно, кто там на картинке, все равно понятно, что еврейка. Я в любом случае оставлю его себе. Я его нашел!

Писарь покачал головой.

— Эта картинка, — медленно произнес он, — может стоить тебе головы за предательство! Если я не ошибаюсь, это мать английского короля!

Герлин и Авраама не заставили подняться по лестнице вслед за хозяйкой миквы. Вместо этого их отвели в подвал башни. Когда они шли мимо орудий пыток, у Герлин застыла в жилах кровь. Вообще-то допросов здесь не проводили. Самых опасных преступников, из которых надеялись выбить важные показания, сразу же отправляли в подземелья Лувра, где имелись самые современные орудия пыток.

Герлин содрогнулась, когда ее втолкнули в убогую, устланную сеном камеру. Она наконец перевела дух и ощутила боль в ногах от долгого бега. Пот еще не высох на ее теле, и вскоре ей стало холодно. На ней было только легкое летнее платье, плащ она потеряла, когда они с Авраамом убегали от преследователей. Дрожа, она ощупала стены и пол камеры. Здесь царила такая непроглядная тьма, что она не могла различить своих рук, поднеся их к глазам, а когда выпрямлялась, ударялась головой о потолок. Камера представляла собой каменный мешок с железной решеткой на одной его стороне. Возможно, через нее хоть воду поставили. В горле у нее пересохло, там будто полыхал огонь, а голова раскалывалась.

Герлин все же нашла кувшин с водой и жадно стала пить, хоть жидкость застоялась и имела тухлый привкус. В этот момент она услышала стоны за стеной. Она с трудом вспомнила, что Авраама затолкнули в соседнюю каморку. Смогут ли они поговорить друг с другом через решетку?