— Ну, не совсем, — возразила леди Харт. — Он спас Тимоти. Это со счета сбрасывать нельзя.

— Не говори так, мама! — воскликнул Тимоти. — Он притворялся, будто охраняет Джима, а сам ждал случая, чтобы его прикончить. И мне плевать, что он меня спас. Может, я и сам бы тогда выплыл. Надеюсь, вы его арестовали?

— Да, — ответил Ханнасайд. — И ты нам очень помог.

— Я? — удивился Тимоти. — Вы шутите?

— Ты нам действительно помог. Найденный сегодня утром револьвер подтвердил догадку, что преступник, которого мы ищем, Робертс. Но я не был уверен, что удастся выяснить происхождение оружия. Ты рассказал ему о револьвере и петарде, и он понял: нам известно, что Клемента Кейна убили раньше, чем прозвучал звук выстрела, который все слышали. И он понял также, что игра закончилась. Ты заставил его поверить, что я подозреваю Притчарда, и он решил сбежать, пока не поздно. Расставшись с тобой, Робертс помчался в парикмахерскую сбрить бородку, а затем сел на поезд в одиннадцать тридцать до Лондона. Сержант Хемингуэй следовал за ним по пятам и арестовал в три часа дня.

— Ну, какая помощь, — протянул Тимоти. — Я ведь ничего не знал об этом.

— Важно то, что ты заставил его бежать, — заметил инспектор. — А именно это нам и было нужно. — Он принял бокал у Джима. — Спасибо.

Леди Харт подошла и пожала ему руку:

— Мы все в долгу перед вами, инспектор. Раскрыть такое дело… Я потрясена.

К ней присоединились Джим и Патрисия.

— Поздравляю вас, — произнес сэр Адриан. — Преступление было невероятно запутанным.

Ханнасайд немного смутился и начал отвергать похвалы.

— Не надо, — отрывисто произнесла леди Харт.

Вы замечательно выполнили свою работу. Верно, тетя Эмили?

Почтенная дама устало кивнула.

— Робертс оказался умным негодяем. Но я не удивлена. Мне он никогда не нравился. — Она поправила шаль и добавила с довольной улыбкой: — Я всегда говорила — эти австралийские Кейны коварные и хитрые мерзавцы.

Легкий ветерок теребил занавески на стеклянной двери и нес в кабинет аромат глицинии, обвивающей стену дома. Услышав шелест занавесок, полицейский повернул голову. Мутные голубые глаза его смотрели мрачно и подозрительно. Он стоял посреди кабинета, склонившись над человеком, что сидел за письменным столом с двумя тумбами, а тут выпрямился, подошел к стеклянной двери и глянул на вечерний сад. Луч фонаря ощупал силуэты цветущих кустов, но обнаружил лишь невзрачную кошку; сверкнув зелеными глазами, она шмыгнула в кусты. Других признаков жизни не наблюдалось. Полицейский внимательно осмотрел сад и вновь подошел к столу.

Сидящий за столом человек не обратил на это ни малейшего внимания: он был мертв. Голова покойного лежала на раскрытом бюваре, в гладких напомаженных волосах запекалась кровь.

Полицейский тяжело вздохнул. Дрожащая рука застыла над телефоном. Он отдернул ее, стер кровь с ладони и лишь потом взял трубку.

В коридоре послышались шаги. Не выпуская трубку из рук, полицейский повернулся к двери.

Вошел немолодой дворецкий с подносом, на котором стояли сифон, графин с виски и стаканы. Увидев констебля, дворецкий вздрогнул и устремил взгляд на хозяина. Стакан покачнулся, звякнул о графин, но поднос Симмонс не выронил, а по-прежнему держал его в руках, вперив глаза в спину Эрнеста Флетчера.

Констебль Гласс продиктовал телефонистке номер участка. Его ровный, бесстрастный голос заставил Симмонса оторвать взгляд от покойного.

— Господи, он мертв? — пролепетал дворецкий.

— Не поминай имени Господа Бога твоего всуе, — строго пробасил Гласс.

Симмонс принадлежал тому же религиозному течению, что констебль Гласс, поэтому понял его лучше, чем телефонистка — барышня обиделась. Недоразумение разрешили, номер участка повторили, а Симмонс тем временем поставил поднос и боязливо приблизился к телу хозяина. Один взгляд на размозженный череп, и дворецкий отступил. Бледный как полотно, он посмотрел на констебля и дрожащим голосом осведомился:

— Кто мог такое совершить?

— Это выяснять не нам, — ответил Гласс. — Мистер Симмонс, будьте любезны, закройте дверь.

— Если не возражаете, мистер Гласс, я закрою ее с другой стороны, — отозвался дворецкий. — Зрелище весьма неприятное. Признаюсь, мне не по себе.

— Вы останетесь, пока я не исполню профессиональный долг и не задам вам пару вопросов.

— Что я могу рассказать? Я тут ни при чем.

Гласс не ответил: его наконец соединили с участком. Симмонс нервно сглотнул, закрыл дверь и застыл неподалеку, чтобы видеть лишь спину мистера Флетчера.

Констебль Гласс назвал свое имя, месторасположение и доложил сержанту об убийстве.

«Бездушные полицейские! — думал Симмонс, возмущенный спокойствием Гласса. — У нас что, трупы с проломленными головами на каждом шагу встречаются? Этот Гласс, сухарь бесчувственный, стоит в шаге от трупа и соловьем по телефону заливается, точно на суде показания дает. И все это, глядя на покойника. Нормального человека стошнит от такого зрелища!»

Гласс положил трубку и спрятал носовой платок в карман.

— Вот муж, который уповал не на милость Господню, а на богатство свое, — произнес он.

Мрачное утверждение вывело Симмонса из задумчивости — он захрипел в знак согласия.

— Святая правда, мистер Гласс. «Горе венцу гордыни»![1] Но как это случилось? Как вы сюда попали? Вот так история, не чаял, что окажусь в самом центре подобного!

— Я пришел по дорожке. — Гласс показал на стеклянную дверь, потом достал из кармана блокнот, огрызок карандаша и пригвоздил дворецкого типично полицейским взглядом. — С вашего позволения, мистер Симмонс, начнем.

— Что толку начинать, мистер Гласс? Я не знаю ровным счетом ничего.

— Вы знаете, когда в последний раз видели мистера Флетчера живым, — гнул свое Гласс, не замечая паники дворецкого.

— Пожалуй, когда проводил сюда мистера Эйбрахама Бадда.

— Когда это было?

— Точно не скажу. Наверное, час назад. — Дворецкий не без труда собрался с мыслями и добавил: — Около девяти. Не позднее: я как раз убирал посуду в столовой.

— Вы знакомы с этим мистером Баддом? — спросил Гласс, не отрывая взгляда от блокнота.

— Нет, прежде я его не видел… кажется, не видел.

— Ясно. И когда он ушел?

— Не знаю. Он, наверное, ушел через сад, той же дорожкой, что пришли сюда вы, мистер Гласс.

— Это у вас в порядке вещей?

— Да… то есть нет, — ответил Симмонс. — Мистер Гласс, вы понимаете, о чем я?

— Нет, — категорично заявил Гласс.

— У хозяина были знакомые, которые ходили к нему через сад. Симмонс тяжело вздохнул. — Женщины, мистер Гласс.

— «Ты живешь среди коварства»[2], — проговорил Гласс, с неодобрением оглядывая уютный кабинет.

— Святая правда. Сколько горячих молитв я…

Договорить не дала открывшаяся дверь. Ни Симмонс, ни Гласс не слышали приближающихся шагов и не помешали войти стройному юноше в дурно сидящем смокинге. Тот застыл на пороге, а при виде полицейского захлопал длинными ресницами и неодобрительно улыбнулся.

— Ой, простите! — воскликнул юноша. — Странно вас здесь видеть.

Говорил он низким голосом и довольно быстро — сразу не разберешь. Вялая прядь темных волос рассыпалась по лбу, рубашка с плоеной грудью, невообразимый галстук… «Все как у бездельников-поэтов», — подумал Гласс.

— Почему меня странно здесь видеть? — подозрительно спросил полицейский. — Сэр, разве мы знакомы?

— Нет-нет! — Юноша покачал головой. Его нервный взгляд обежал кабинет и остановился на трупе Эрнеста Флетчера. — Если меня вырвет, будет очень не по-мужски? Что же делать? — Юноша искал ответ в глазах Симмонса и Гласса, наткнулся на холодное равнодушие и посмотрел на поднос. — Да, вот что. — Юноша шагнул к подносу, щедро плеснул в стакан виски и буквально капнул содовую.