— Ну это сущий пустяк, — успокоил Любченко. — Упоры торцовые повыше сделать и всё! Видишь? — он показал на крайнюю цулагу, — туда вот и сталкивает фрезой ножку. Постой, сейчас сделаем!

И Любченко принялся помогать. Через два часа Валя снова включила станок. Теперь, к ее радости, все пошло гладко.

Был третий час ночи. Валя фрезеровала одну закладку за другой и не могла оторваться от работы. Усталости не чувствовалось. Спать не хотелось. Приятное легкое головокружение, как от быстрого захватывающего полета, она приписывала неожиданной радости. Все в ней звенело, как звенят под напором весеннего ветра ветви деревьев.

Время шло, а Валя никак не могла оторваться от станка.

Кончилась еще одна смена, вторая сегодня для Вали. Цех опустел, а она все не выключала фрезер. Подошел Любченко:

— Светлова, ты что? Ведь ушли все! Отдыхать надо.

— Сейчас… Еще немного осталось.

Покачав головой, Любченко ушел, а она все не отходила от станка, хотелось подольше побыть наедине со своей радостью.

Был уже тот пустой час между ночной и утренней сменами, когда в цехе никого не бывает. Валя выключила, наконец, станок. Она обтерла все до последней пылинки и только теперь почувствовала, что у нее не; осталось ни капельки сил. Невольно она прислонилась к литой колонне станины и прижалась к прохладному металлу щекой. Потом усталость заставила ее присесть на свободный стеллаж возле станка.

Здесь и увидел ее Алексей. Он приехал ночью. От Тани, которая только что пришла со смены, он узнал, что фрезер приспособили совсем для новой работы и что получилось неплохо, но что застряли с другими деталями.

— Ладно, — сказал Алексей. — Я утром выйду поработать, вместо вечерней смены, а Валя пускай так с пяти и выходит.

Утром он пришел в цех.

— Валя? — удивился Алексей. — Ты чего это? Одна… Работала, что ли?

Лицо у Вали было очень усталое и бледное.

— Уж не случилось ли что? — встревожился Алексей и подошел к станку. Тревога постепенно начала переходить в радостное удивление. Он понял все, что делалось на его станке.

— А я ведь работать пришел, — сказал он, снова подходя к Вале, — прорыв закрывать. Только про это мне ничего не говорили, про сдвоенные фрезы. Кто додумался-то?

— Сама, — тихо ответила Валя, чувствуя прилив большого счастья. «Сама!» — повторила она мысленно и добавила вслух: — Любченко наладить помог… ползло все вначале…

— Что ж, — сказал Алексей, присаживаясь рядом. — Выходит, я зря на работу шел. Ты уже все тут за меня сделала. Вот это номер! — Помолчав, Алексей сказал, как показалось Вале, совсем по-особенному: — Ну и молодец ты у меня, Валя!

И эти его слова: «молодец ты у меня» были для Вали самой большой, самой настоящей радостью.

«Это ты у меня молодец! — подумала она. — Это ты заставил меня прийти сюда, научил и еще научишь! Я буду теперь близко от тебя, но никогда ничего не скажу тебе о… своем. Самое важное — жизнь начать и тебя любить!»

Вслух Валя сказала:

— Я еще никогда так не уставала, Алеша, как сегодня, — и подумала: «Зато ты теперь отдохнешь!»

Проект полуавтоматической линии был готов в первых числах января. Гречаник вызвал Алексея и торжественно вручил ему аккуратную пухлую папку с гладкими шуршащими кальками.

— Ну вот, Алексей Иванович, — сказал он, — познакомьтесь, а после скажете свои замечания; строить надо будет начинать!

Алексей долго держал папку в руках, потом раскрыл ее наугад и положил руку на прозрачную кальку — калька была прохладная, но руке как будто стало тепло. Снова закрыв папку, он прочел на корочке: «Проект опытной полуавтоматической станочной линии для механической обработки деталей стула на базе станков общего пользования. Новогорская мебельная фабрика. Автор проекта Соловьев А. И.».

«…Автор проекта Соловьев А. И.», мысленно еще раз повторил Алексей. Он протянул Гречанику руку:

— Спасибо, Александр Степанович! От всего сердца спасибо!

Главный инженер с улыбкой пожал его руку. Смуглое и похудевшее лицо его сейчас было радостным.

Дома Алексей до поздней ночи, сидел над проектом, перелистывая и внимательно разглядывая чертежи. Все это было продумано, исправлено, изменено, согласовано с ним, с его мыслью. Он прекрасно знает, что именно и как изменено. Закрыв глаза, ясно представляет себе эту будущую линию, как будто видел ее сегодня в цехе. Вот она — стройная шеренга машин! Именно такой она будет! Но…

Алексей перелистывает и закрывает чертеж общего вида линии. Перед ним другие чертежи: узлы, детали, разрезы… Напряженный мозг вдруг окунается в мир непонятного. Сложные сечения… совмещенные разрезы, многочисленные и запутанные… выносные, осевые и прочие линии… контуры, наложенные один на другой… вид по стрелке А… по стрелке К… Переложенное в чертежи, расчлененное на тысячу тысяч отдельных частей его творение перестает быть понятным, уходит от него, не дается в руки.

Алексей долго не мог уснуть. Он лежал на спине, положив руки под голову, и смотрел на темный потолок, на коротенькую косую полоску света, пробивавшуюся через занавеску на двери рабочей комнаты отца. Иван Филиппович, тихонько напевая что-то себе в усы, трудился над своей последней скрипкой, которую собирался отправлять в Москву. Слышалось ровное дыхание Варвары Степановны, всего полчаса назад окончившей дневные хлопоты. За дверью Таниной комнаты стояла тишина.

Алексей вспоминал все, что происходило с ним, пока Создавался проект. С ним согласовывали изменения, улучшения, замену отдельных конструкций. Часто, продумывая их, он ночью шел на фабрику и ходил возле станков, присматриваясь то к одному, то к другому. Иногда ночью поднимал с постели Васю Трефелова. Вася не обижался, он знал: Алексею нужна его помощь. Сколько раз советовался Алексей с Таней, с Горном. И вот теперь все это в чертежах, в которых он никак не может разобраться до конца. Можно опять попросить помощи, разъяснения, подсказки, но Алексей не хочет: «Неужели сам не разберусь?»

— Дожил, называется! — с досадой сказал Алексей. Встал. Не зажигая света, оделся, сунул ноги в валенки. Вышел на улицу.

В окошке Таниной комнаты горел свет. Мороз заметно сдал. Узоры на стеклах обтаяли, и Алексей разглядел Таню. Она сидела, очевидно, над книгой, а может быть, писала что-то: рук ее не было видно. Зато хорошо видны были косы, развязанные, но еще не расплетенные. Одна из них опускалась через плечо к столу.

«Не спит еще, — подумал Алексей, — может, письмо пишет». Давно был тот разговор с Таней, положивший конец всему, а она до сих пор не идет из сердца. Нет, видно, не вышло сразу, как говорил, все обрубить в себе! Надо вот, страшно надо обрубить! А сил нет…

Алексей медленно пошел к фабрике. Нужно было куда-то себя деть, побыть рядом с людьми, проветрить голову. Он стал бродить по цехам. В фанеровочном неожиданно встретил Горна. Главного механика вызвали экстренно: не ладилось с гидравлическим прессом.

— С добрым утром, изобретатель, — кивнул Горн. — Не спится? Какая из трех причин мешает?

— Из каких трех? — не понял Алексей.

— Существуют три причины бессонницы, зарегистрированные наукой, — ответил Александр Иванович, вытирая руки о тряпку и бросив короткое: «Можете включать!»— Три причины, я говорю: творчество, любовь и блохи. Причем последнее — самое безобидное.

— Вы все шутите, Александр Иванович, — покачал головой Алексей. — Спать ночью не дали, а вам и горя мало.

— Запомните, юноша! — для чего-то запихивая тряпку в карман, торжественно проговорил главный механик. Он остановился и взял Алексея за пуговицу ватника. — Запомните, только три вида живых существ на нашей планете живут дольше остальных: слон, ворон и человек, наделенный чувством юмора! Да, да! Рекомендую этот витамин всем. А теперь прошу растолковать причину ночной прогулки и вашего жеваного вида, ну-с!

Горн отпустил пуговицу и, взяв Алексея под руку, повел по цеху.

— Да так, Александр Иванович, — ответил Алексей, — признаться, просто девать себя некуда. Большущее дело сделано, как будто полегчать должно, а я прочитал сегодня на папке: «Автор проекта Соловьев А. И.» и такое чувство стало, будто я притворялся, что тянул; знаете, как лентяй несет бревно «втроем». Идет он между двух работяг, на чьи плечи оно взвалено, и пыжится — вот, мол, я какой! А сам едва плечом касается. Вот и я тоже… «Соловьев А. И.»!