— Могу подвести, — глухо сказал Илья.

— Неправда. Такие люди, как вы, не, подводят. С вашей волей…

— Полно басни-то рассказывать! Чего вы меня агитируете?

Таня подошла совсем близко и положила руку ему на плечо:

— Послушайте, давайте говорить иначе. Забудьте на минуту, что перед вами мастер. Перед вами обыкновенный человек, такой же, как и вы, и тоже, кстати, видевший в жизни не мало горя. Ну давайте поговорим, как товарищи.

Илья медленно наклонял голову.

— Вы присядьте, — предложила Таня и, когда он неохотно повиновался, продолжала: — Знаете, почему мне хочется, чтобы вы снова были станочником? Да потому что я знаю, трудиться вы станете очень хорошо, ведь вам это радость доставляет. Раньше, до брака, вы ведь хорошо работали?

— Хоть бы один, хоть бы маленький брусочек когда запорол, — угрюмо отозвался Илья.

— Ну вот видите! Вы переживаете, мучаетесь, ведь вы же хороший, добросовестный человек. Сознайтесь, вы очень любите свою работу?

— Для меня только здесь и житье, — проговорил Илья, — неподвижно уставившись в угол. — Загудят станки, запахнет стружкой, и сразу тут вот отпускает будто. — Он положил руку на грудь, потом рывком вскинул голову и спросил: — А вы знаете, что меня здесь блатным прозвали? — Его губы болезненно искривились.

— Успокойтесь, Новиков, и прошу вас, никогда не произносите это дикое слово.

— Нет, я такой, — с неожиданной твердостью сказал он. — Я все могу! Что не по мне — и нагрубить могу… Вот вам вчера нагрубил.

— Бросьте вы, — улыбнулась Таня. — Думаете, я не понимаю: все это оттого, что вам самому-то очень, очень больно. Правда ведь? Ну скажите…

Илья ничего не ответил, но Тане показалось: что-то вдруг произошло, потому что в глазах его, где-то в самой глубине, как будто осторожно зажглись две далекие тоненькие свечечки.

Боков испортил полтораста комплектов ящичных стенок. Он знал уже по опыту, что незамеченным это не останется, шлифовщицы не примут от него детали.

«Дьявол с ним, с заработком, — думал он, — вот за материал удержат, натурально!». Записать работу в «маршрутку» в надежде на то, что «авось пройдет!», было делом совершенно пустым: «раскопают, черти!» Гораздо проще было уничтожить маршрутный лист. Правда, детали никуда не денешь, но при отсутствии расписки в «маршрутке» можно еще попытаться вывернуться. А если долежит партия до конца смены, так чего проще — перетащить все куда-нибудь в дальний угол цеха, где еще не убрали штабеля забракованных в прошлом месяце деталей, а там пускай ищут и доказывают.

И маршрутку Боков порвал. Он великолепно знал, что теперь пропадает работа всех его предшественников; им не заплатят даже частично, как за брак не по их вине, но для него это был сущий пустяк.

Возможно, ему удалось бы спрятать следы, если бы не Нюра Козырькова. В обед в ночной смене она видела, как Боков, разорвав маршрутный лист, вышел из цеха и выбросил обрывки в водосточный желоб. Нюра сразу побежала к Тане и взволнованно сказала, что «никак Боков маршрутку-то напрочь изорвал!»

Таня пришла к станку.

— Где маршрутка на стенки, Боков? — строго спросила она.

Боков нахально таращил глаза и молчал. Таня позвала его в конторку. Он, на удивление, послушно пошел за ней.

«Сейчас акт писать станет, гадюка», — подумал он, входя и затворяя за собой дверь.

Но Таня акт писать не стала.

— Всё с вами, Боков, — сказала она. — Люди устали от ваших вывертов. На фрезере больше работать не будете, пока не измените отношение к делу. Пойдете подручным к Шадрину.

— А… этого куда? — криво усмехнулся Боков. — На мое место?

— Новикова, — строго поправила Таня. — Вы догадливый. Да, на ваше бывшее место.

— Не выйдет! — огрызнулся Нюрка.

— Выйдет, — со спокойной твердостью ответила Таня.

— А я не встану подручным, и все!

— Ну что ж! Упрашивать я не буду, но с фрезера вас снимаю. Образумитесь — видно будет.

— Натурально! Любимчикам первый почет, — съязвил Боков. — Вошли в доверие! У меня таланту нету подлизываться, вот! У меня талант на работу! Пятый разряд у меня еще до вашей фабрики, слыхали? Я на любом станке могу! Не думайте, по самые ноздри этими талантами начинен!

— Перестаньте шуметь и слушайте меня, — попробовала остановить его Таня, но Нюрка расходился все больше и больше, и не потому, что был обижен или не понимал, за что наказание, просто, это была, так сказать, «психическая атака».

— У вас к человеку подходу настоящего нет! — не унимался он. — Вы людей не воспитываете, а малюете по смешному для паники: ты, мол, такой разэтакий, «плюнуть вслед вам каждый рад!» — процитировал он памятные строки из первого номера «Шарошки». — Проплюетесь! А ваш контроль все равно накроется. Поиграют в игрушки и бросят.

— Хватит, Боков! — Таня подошла к двери и, выглянув в цех, попросила одну из девушек сходить за Шадриным.

А Боков все кипятился. Когда вошел Шадрин, Таня сидела за столом, подперев рукой щеку. Нюрка разглагольствовал:

— Все равно без нас ком-му-низь-ма не построите! Шагу без нашего брата, без простого человека, не шагнете, и ко мне обязаны особый подход иметь, принимая во внимание мои душевные склонности!

— Петр Гаврилович, — громко, чтобы боковская трескотня не заглушила ее слов, сказала Таня. — Боков с завтрашнего дня пойдет к вам в подручные, прошу иметь это в виду.

Боков на эти слова не обратил внимания, как будто они вовсе не относились к нему. Он стоял, разухабисто привалившись плечом к конторскому шкафу и закинув ногу за ногу. Шадрин подошел сзади и легонько ткнул его в спину.

— К себе внимания требуешь, а перед мастером стоишь как у пивной стойки! — грозно пробасил он.

— На вытяжку прикажешь? — скривил длинные губы Боков, не меняя позы. — Я простой человек, без интеллигентских замашек, закон и точка!

Эва ты что знаешь, герой! — награждая Нюрку презрительной усмешкой, сказал Шадрин. — Нет уж, Боков, не ври! Знаем мы тебя не первый день. Вовсе ты не простой человек, а пока еще довольно замысловатая дрянь. До тебя в каком месте ни коснись — на руке след останется. — Шадрин положил свою тяжелую длинную руку на плечо Бокова и, стиснув, рванул его, заставив выпрямиться. Боков слегка опешил, но сразу вновь принял независимый вид.

— Долго мы тебя терпим, — продолжал Шадрин, — только ты еще жил маловато, не знаешь, что такое, когда долгое терпение лопается. Это, я тебе доложу, штука — не приведи бог! Ну, а насчет коммунизма ты тут обмолвился, так запомни: мы его без тебя, такого вот, построим и туда на порог не пустим. Не ступишь! Вот тебе и закон, и точка! А насчет подходу особого, что ж, уважим, коли уж больно здорово запросишь. Только смотри, чтобы без обиды после!

— А ты не запугивай, не страшно!

— Да знаю, что не страшно. Чего мне тебя пугать? Дурака зеркалом не запугаешь — глянет и залюбуется. А особый подход, коль потребуется к таким, вроде тебя, один: через строгальный разов десяток без передыху прогнать на полную стружку, чтобы разом лишаи сдернуло, и всё!

— Ну, хватит играть на моих нервах, — попробовал отмахнуться Боков. — Не уговаривай, все равно никто меня к тебе идти не заставит.

— Сам придешь, — успокоил Шадрин. — А вы, Татьяна Григорьевна, нервы с ним не тратьте. Нас-то ведь больше — научим, как по земле ходить. Говорить с ним без толку, слов-то у него больше нашего с вами, только сам он как пустое ведро. Чужие мысли о стенки брякают: звон да гром…

— А ты не слушай, коли грому не любишь, — продолжал язвить Нюрка. — Идти в подручные у меня желания нету, закон и точка!

— Ну вот чего, — строго и таким сочным басом прогудел Шадрин, видимо, теряя терпение, что Нюрка вдруг трусливо съежился. — Рассусоливать с тобой не будем. Желания, говоришь, нету? Ну, ну! А у нас, у рабочего коллектива, — слышишь ты? — у всего цеха, значит, нету никакого желания при работе об дубовые чурбаки ногами запинываться, да притом, заметь, здорово трухлявые! Силой не поволокем, но уж, слово даю от имени всего цеха, завтра к директору отправлюсь и заявлю: нам тебя больше такого не надо! Ни нам, ни мастеру нашему крови больше не портить! Как думаешь, что выйдет?..