— Разве это дело касается только начальника цеха? — вспылил было Цинь Дэ-гуй, но тут же понизил голос и уже мягче продолжал: — Старина Ли, ты пойми: ведь то, что мы не смогли своевременно пробить выпускное отверстие, нанесло большой ущерб государству, одного только кислорода перерасходовали три баллона. А добавь к этому еще потерю времени да другие убытки…

— Тут можно обвинять только неумелых рабочих из третьей смены! — И Ли Цзин-мин развел руками. — А ко мне это не имеет никакого отношения!

— Ладно, пусть к тебе это не имеет отношения, — согласился Цинь Дэ-гуй. — Но ты понимаешь, что заводу нанесен ущерб, неужели тебя это не волнует?

Ли Цзи-мин ничего не ответил и устремил глаза куда-то в пространство. Уже вечерело, небо стало темно-синим. Кругом возвышались заводские трубы, домны, ряды коксовых батарей, огромные здания новостроек. В лучах заходящего солнца подымались к небу черные, золотые, белые клубы дыма. Нельзя было не залюбоваться этой величественной картиной, постепенно затягивающейся вечерней дымкой.

Цинь Дэ-гуй, так и не дождавшись ответа на свой вопрос, посмотрел на заводской пейзаж, возбужденно заговорил:

— Старина Ли, ты посмотри только, каким стал наш завод! В первое время после Освобождения здесь все было в развалинах, все травой позарастало. Я как-то вечером проходил здесь, и у меня из-под ног выскочил заяц… А сейчас вот каким стал завод! Вот мы все работаем, и никто, конечно, не обязан вмешиваться в чужие дела. Но мы не можем закрывать глаза на те случаи, когда заводу наносится ущерб. И поэтому ты не должен мои замечания расценивать как личное оскорбление.

Мягкий и искренний тон Цинь Дэ-гуя не мог не подействовать на Ли Цзи-мина, однако ответил он все же с недовольством в голосе:

— Все это так, но ты говорил таким тоном, будто стал начальником цеха. — И он со смехом добавил: — Причем бестолковым начальником.

— Бестолковым, говоришь?

— Конечно. Умный начальник не так начал бы разговор…

— Старина Ли, прошу тебя, не обижайся, — понизив голос, сказал Цинь Дэ-гуй, не желая, чтобы кто-нибудь услышал его слова: — Но как же ты в конце концов заделывал летку?

Ли Цзи-мин помолчал немного и, наконец, ответил:

— Да так же, как и вы это делаете. Разве есть какой-нибудь особый способ?

Цинь Дэ-гуй с сомнением посмотрел на улыбающееся лицо Ли Цзи-мина и резко сказал:

— Дело в том, что сегодня я сам вскрывал выпускное отверстие на вашей печи и поэтому знаю, что ты врешь. Она была заделана необычным способом.

— Может быть, в нее проник расплавленный металл и застыл там? — посерьезнев, проговорил Ли Цзи-мин.

— Нет, — отрицательно покачал головой Цинь Дэ-гуй, — если бы в ней затвердел металл, то все равно ее было бы легче вскрыть, чем в этом случае.

Ли Цзи-мин сокрушенно развел руками и с кислой миной сказал:

— Тогда я не знаю, что там случилось…. Ну ладно, мне пора идти спать — ночью надо заступать на смену.

Цинь Дэ-гуй не стал его задерживать. Сам же он не пошел спать, а достал из кармана письмо сестры и стал читать его. Сестра все письмо написала под диктовку отца и матери. В нем говорилось, что Цинь Дэ-гую уже исполнилось двадцать три года и что сейчас ему самое время жениться. Отец и мать очень беспокоятся о нем и уже подыскали для него девушку. Она живет в деревне Динцзятунь, и ее семья рада будет иметь его зятем. Так что теперь стоит ему сказать слово — и дело будет улажено. Но так как сейчас соблюдается свобода брака и сами родители не могут решить этот вопрос по своему усмотрению, то пусть он приедет домой и сам посмотрит на эту девушку. Он должен будет во что бы то ни стало выбрать время и приехать, ибо с женой ему придется жить всю жизнь. В конце письма была приписка от сестры:

Иероглифы «гарантирую» были обведены жирными кружочками, как будто без этого ее гарантия не имела бы силы. Цинь Дэ-гуй словно наяву увидел перед собой свою озорную сестру со смешинками в глазах и с двумя прыгающими на плечах косами и не удержался от возгласа:

— Вот ведь бесенок!

Однако письмо заинтересовало его. «Чья же это девушка? Видел я ее когда-нибудь или нет? Почему сестра не написала ее фамилии и имени?» — гадать не имело смысла, и он, решив, что все выяснится при встрече, сложил письмо и спрятал его в карман. Но когда он сможет поехать домой? В очередной выходной день? Он стоял и смотрел на юг. Где-то там вдали, на равнине за горами, находится его родная деревня, в которой он уже не был несколько месяцев. И ему надо было поехать — не столько для того, чтобы встретиться с девушкой, сколько для того, чтобы повидать родителей.

Снизу донесся звонок — начиналась лекция по химии, и Цинь Дэ-гуй поспешно спустился с крыши.

С южной стороны к мартеновскому цеху примыкал шихтовый двор. Он не был ничем огорожен, и в ветреные дни сюда заносило пух тополей и цветы одуванчиков. А по вечерам с площадки шихтового двора была видна россыпь бесчисленных огней. Пронзительные гудки проносящихся по равнине поездов с рудой врезались в заводской гул; а прожектор паровоза вырывал из темноты деревья, и их причудливые тени быстро проплывали по стенам цехов.

Перед началом выпуска плавки Юань Тин-фа любил на две-три минуты выйти на площадку шихтового двора, расстегнуть спецовку и подставить свою грудь под освежающий ночной ветерок. Затем он снова торопился к мартену. Этот высокий крепкий человек с покрасневшим от жары лицом всегда был сдержанным и спокойным. Но сегодня он выглядел хмурым и задумчивым: он не выходил подышать свежим воздухом — свод печи начал течь, и за ним надо было внимательно следить. Если в мартене температура повысится, то кирпичи могут размякнуть, покрыться «сосульками» — и свод окончательно выйдет из строя. Поэтому Юань Тин-фа ни на минуту не отходил от мартена. Стоило ему заметить, что кирпичи начинают течь, как он приказывал уменьшить подачу газа в печь, чтобы хоть немного понизить температуру и не допустить появления на своде новых «сосулек». Как только свод несколько остывал, он снова приказывал увеличить подачу газа и повысить температуру плавки. Сейчас в мартене стояла температура около тысячи семисот градусов, и хотя стенки его не пропускали наружу эту жару, однако стоять все время около них и непрерывно следить за сводом печи было очень трудно. С мастера градом лил пот, во рту у него пересохло, но он ни на минуту не мог отойти от печи. Стоило ему увидеть на своде новые пузыри, как его охватывало чувство гнева и он вспоминал недобрым словом Цинь Дэ-гуя: «Чтоб ты провалился! Только о себе думаешь, ветрогон!»

Когда к мартену подходил кто-нибудь из технологов, Юань Тин-фа принимался ворчать:

— Если думать только о рекордах, то печь вскоре и вовсе развалим. Когда люди варят пищу, и то котел берегут. А мы? Хотим побыстрее кашу сварить, а на котел плюем?!

Его также очень раздражало то, что начальство, по его мнению, слишком уж много внимания обращало на рекорд Цинь Дэ-гуя. Старый мастер и прежде в душе был недоволен тем, что Хэ Цзы-сюе и другие руководители цеха нянчатся с молодыми рабочими, а позорный случай с Цинь Дэ-гуем совсем лишил Юань Тин-фа покоя. Его не так беспокоила потеря премии, как то, что на этой печи теперь трудно будет выдать скоростную плавку.

Обычно он перебрасывался с парторгом цеха Хэ Цзы-сюе несколькими ничего не значащими фразами и шутками. Но когда сегодня перед окончанием смены Хэ Цзы-сюе, как обычно, подошел к девятому мартену, Юань Тин-фа не стал разговаривать с ним, притворившись занятым.