В это время в Тютняры с большой помпой в легковом автомобиле (в Тютнярах это был первый автомобиль, и он произвел впечатление) приехал комиссар екатеринбург-челябинского направления Сергей Мрачковский со своим военруком капитаном Осиповым. Не осмотрев позиций, не ознакомившись лично с войсками, он собрал узкое совещание, на которое, как мне помнится, не были даже приглашены все командиры отрядов. На этом совещании Мрачковский сообщил свой план операции. Он приказал ударить из Тютняр двумя отрядами — Кыштымским и Чусовским — на станцию Есаульскую, чтобы отрезать войска противника, скопившиеся в районе Аргаяша.

1-й Рождественский партизанский отряд должен был оставаться на месте для прикрытия фланга и тыла наступающих войск, но так как в отряде имелась сильная конная группа, то мне пришлось половину ее выделить в распоряжение Тимонина, которому было поручено общее руководство войсками, идущими в это наступление.

2-й Рождественский партизанский отряд, как не закончивший своего формирования, должен был оставаться пока в резерве.

Для поддержки этого наступления из района Надырова Моста должен был наступать отряд анархиста Жебенева. Но, как говорится, «гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить».

Ранним утром в день наступления отряды Тимонина с приданной им конной группой 1-го Рождественского партизанского отряда начали движение на Есаульскую. Связи между отрядами почти не было, и мы не знали, как развивались события. Только во второй половине дня стало известно, что наступление на Есаульскую почему-то приостановлено. Эти сведения доставили наши конники, которые были отправлены в распоряжение Тимонина. Они вернулись возмущенные до глубины души тем, что Тимонин, послав их в разведку на Есаульскую, не дождался их возвращения и куда-то исчез со своими отрядами, не оставив никого на исходном пункте даже для связи.

Такие известия нас крайне удивили и показались невероятными. Мы решили немедленно послать разъезд, чтобы разыскать отряды Тимонина, установить с ним связь и выяснить создавшуюся обстановку.

Спустя пару часов послали еще один разъезд, более сильный. Ни первый, ни второй разъезд тимонинских отрядов не обнаружил. Сведения, которые им удалось собрать, были самые разноречивые. По одним сведениям, Тимонин отступил на Кыштым, по другим выходило, что его отряд разбит и рассеялся по лесу. И то и другое было плохо.

Посоветовавшись с комиссаром, мы решили отвести и сосредоточить свой отряд на узком перешейке между озерами Увильды и Малые Ирдиги.

Пока отряд перебирался на новую позицию, я отправился в Кузнецкое, где был расположен 2-й Рождественский отряд, к командиру его Тряпицину, чтобы узнать, что произошло с отрядом Тимонина.

Когда я подъехал к месту расположения отряда, то увидел, что Тряпицин стоит на телеге, запряженной огромным серым жеребцом, и что-то доказывает своим партизанам, а те хором кричат ему что-то в ответ. Шум стоял неимоверный, и слабый голос Тряпицина терялся в нем. Я не мог расслышать, о чем он говорил, и стал пробираться через толпу поближе к Тряпицину. Вскоре я понял, что он требует, чтобы отряд приготовился к немедленному отступлению, а партизаны не соглашались покидать Тютняры. Наконец потеряв самообладание, Тряпицин закричал:

— Кто не хочет идти с нами, должен немедленно сдать оружие!

Эта последняя фраза развязала руки всем случайно попавшим в отряд. Они с наглым видом стали подходить к импровизированной трибуне и со злостью кидали винтовки к ногам Тряпицина.

Не успел Тряпицин опомниться, как половина его людей исчезла. Медленно обведя взглядом остатки своего отряда и посмотрев на телегу, где лежала груда винтовок, он тяжело вздохнул. Потом обернулся ко мне и спросил:

— Как у вас там?

— Ничего, — ответил я. — Мы решили занять перешеек за мельницей. А где Тимонин со своими отрядами? — спросил я Тряпицина.

— Не знаю, — просто ответил он. — Наверно, отошли на Кыштым. От Мрачковского было распоряжение немедленно отступать, — добавил он с поспешностью.

— Куда? — спросил я.

— Не знаю, — ответил Тряпицин. — Мы пойдем тоже к вам на перешеек, а там решим вместе, куда нам отступать.

Дорогой, пытаясь оправдаться передо мной, почему он потребовал сдать оружие, Тряпицин сказал:

— Боялся я, что они уйдут с оружием и оно попадет к противнику.

За мельницей на опушке соснового бора нас встретил комиссар 1-го отряда Димитрин. Видя, что людей пришло мало, он, недоумевая, спросил Тряпицина:

— А где ваши люди, Иван Васильевич?

Тряпицин безнадежно махнул рукой в сторону Тютняр и, стараясь казаться спокойным, заявил:

— Ушли защищать свои огороды.

Димитрин, увидев на телеге кучу винтовок, все понял и не стал больше расспрашивать.

Уже начало темнеть, когда оба Рождественских отряда собрались на узком перешейке озер у опушки соснового бора.

Исчезновение отрядов Тимонина и неясность обстановки поставили нас в трудное положение. После долгих споров все согласились, что Тютняры придется оставить. Решили объединить первый и второй отряды в один и следовать на Кыштым, где соединиться с другими частями екатеринбургского направления.

Наступила темная, непроглядная ночь, все небо заволокло черными, грозовыми тучами. Тьма хоть глаз выколи. Слышались раскаты грома, и небо бороздили молнии. Вспышки их, хотя и короткие, помогали нам ориентироваться в темноте. Путь до Кыштыма пролегал по грудной лесной дороге, изрезанной ухабами, пересеченной выступавшими корнями сосен; часто встречались вязкие болотистые низины, где с трудом проходил наш обоз.

На рассвете, усталые и голодные, мы подошли к Кыштыму. Каждый из нас думал, что здесь сможет немного отдохнуть и подкрепиться. Но не успели мы войти в Кыштым, как нас ошеломила неожиданная новость: станцию Кыштым еще вчера вечером заняли чехи, Занята и дорога на Касли. Путь на соединение с частями екатеринбургского направления был окончательно отрезан. Оставался единственный путь — идти через Уральский хребет на соединение со златоустовскими отрядами. С помощью разведки мы установили, что станция узкоколейной железной дороги Кыштым — Карабаш еще не занята чехами. Мы решили захватить ее и, так как путь на Златоуст лежал через Карабаш, часть нашего громоздкого обоза отправить по узкоколейке на Карабаш. Таким образом, избавившись от громоздкого обоза, мы сделали отряд более боеспособным и подвижным.

Расстояние от Кыштыма до Карабаша (около 30 километров) прошли спокойно. Чехи нас не преследовали. К концу дня мы подошли к Карабашу. Разведка донесла, что хотя Карабаш и не занят противником, но Совета там уже нет, он, видимо, эвакуировался, а управляющий заводом Рихтер организует отряд из военнопленных в помощь чехам.

Посоветовавшись, решили в Карабаше не останавливаться, а сделать ночлег в лесу между Карабашем и Рассыпухой. Вперед были посланы опытные, хорошо знающие местность квартирьеры.

По Карабашу прошли в сомкнутом строю, стараясь показать, что мы еще не разбиты. Население реагировало по-разному: одни смотрели на нас с тоской, другие — как злые псы из-под подворотни, готовые растерзать каждого из нас.

В районе озера Гардяш, где раньше прятались раскольники в своих скитах, мы устроили первый за двое суток похода отдых. Часть партизан разместилась в землянках лесорубов, некоторые наскоро построили себе шалаши из еловых веток. Здесь мы сделали первую проверку личному составу. В сводном отряде у нас осталось не больше двухсот человек, но народ подобрался надежный, смелый и преданный. Отсюда от нас ушел всего один человек, Афонька Лебедок. Он был другом моего детства, и я долго его уговаривал, но Афонька, видимо, не верил в наше дело и при первой неудаче спасовал.

Ночь прошла в тяжелых думах. Несмотря на усталость, я долго не мог заснуть. Возникали в памяти картины безрадостного детства, тяжелые годы юности. Вспоминалось, как батрачил у тютнярских толстосумов, работая от зари до зари, получая за это три рубля в месяц и пуд прогорклой муки для голодной семьи отца. Вспомнилась работа на Карабашском заводе, где я гнул спину больше пяти лет.