— Эх! Вот бы нам такое!.. — мечтательно говорили они, а некоторые горячие головы решительно предлагали:

— Чего смотреть? Взять эти пушки и пулеметы в наш полк, и вся недолга. Все равно они отдадут их белым.

Но такое самоуправство нельзя было допустить, хотя даже командиры в душе были согласны с бойцами. Было строжайше запрещено что-либо трогать из военного имущества и оружия. Но, невзирая ни на какие запреты, некоторые наши конники самовольно забрали новенькие седла и спрятали их подальше от глаз начальства.

Двигаясь дальше, мы встретили штаб 10-го полка. Командир полка и целая свита щегольски (по тем временам) одетых офицеров спокойно ехала нам навстречу. У каждого офицера было новое, прекрасно сшитое обмундирование, блестящие новенькие желтые ремни. У них были даже термосы для чая. Наши командиры, одетые кто во что, выглядели куда менее эффектно, но самого плохого из них я не променял бы на всю эту свиту.

Преследуя 10-й полк, противник неожиданно напоролся на верхкамцев, которые, пропустив сквозь свои ряды московских парикмахеров и официантов, во встречном бою крепко стукнули разошедшихся беляков.

— Это вам не цирюльники, — приговаривали красноармейцы, осыпая белых градом пуль и ругательств.

Как вскоре выяснилось, против нас действовала Пермская дивизия белых, сформированная ими вскоре после занятия Перми из мобилизованных крестьян Пермской губернии. Тут был и Чердынский полк, оказавшийся в это время против нас. И получилось, что с одной стороны — белые чердынцы, а с другой — краевые. Белые чердынцы большого упорства в наступлении не проявляли. Они пытались еще несколько раз атаковать нас, но каждый раз, получив крепко по зубам, откатывались и отходили к Залазнинскому заводу. Вскоре разведка установила, что белые начинают лихорадочно укрепляться под Залазной, делая засеки и опутываясь колючей проволокой. Это был уже признак того, что от наступления они отказались.

Мы также получили распоряжение укреплять свои позиции. Участок нашего полка здесь тоже был растянут на несколько десятков километров, и нам пришлось применить ту же тактику, что и в кудымкорской обороне.

Однако вскоре условия обороны резко изменились. Дело близилось к весне, и наши ледяные окопы под лучами весеннего солнца стали оседать и таять. Земля же была еще настолько мерзлой, что взять ее походной солдатской лопатой было невозможно. Вспоминается курьезное донесение командира 5-й роты Собянина: «Солнце припекает, снег тает, садится, и окопы наши убегают вместе с ручьями».

Положение усложнялось еще тем, что белые начали проявлять активность. Бывали случаи, когда они по ночам проникали к нам в тыл, пробираясь между опорными пунктами.

Чтобы в какой-то степени обезопасить нас от этих неожиданных визитов или хотя бы предупредить их, красноармеец 2-й роты Губанов Константин предложил оригинальный выход — в промежутках между подразделениями ставить самодельные мины. Делалось это так: укладывалась на землю ручная граната, укреплялась на месте, а за ее предохранительное кольцо привязывалась тонкая проволока или телефонный провод, который туго натягивался и проходил близко к земле в обе стороны от гранаты, параллельно линии фронта. Достаточно было зацепиться за туго натянутую проволоку, как предохранительное кольцо соскакивало и немедленно следовал взрыв гранаты. Это служило сигналом того, что на данном участке появился противник. Тогда с обоих соседних опорных пунктов открывался огонь, и затем к месту взрыва устремлялись дежурные взводы, чтобы окружить и изловить появившегося противника. Правда, изловить и окружить не всегда удавалось, но «граната-патруль», как прозвали эти самодельные мины, почти всегда нас предупреждала о попытке противника пробраться в наш тыл.

В апреле 1919 года обстановка на фронте Особой бригады стала сравнительно спокойной. На самом левом фланге, почти в тылу у нас, в Омутнинском заводе по-прежнему располагался 22-й Кизеловский полк. Он как бы составлял резерв бригады. Правее его, уступом вперед, занимал оборону на подступах к Глазову 23-й Верхкамский полк. Еще правее по фронту располагались 21-й Мусульманский и 61-й Рыбинский полки.

Разрыв между 22-м и 23-м полками составлял около 30 километров и охранялся он только подвижными патрулями. Телефонная связь со штабом бригады и между 22-м и 23-м полками проходила недалеко от линии фронта, поэтому часто подвергалась порче со стороны противника. Были случаи, когда противник включался в нашу телефонную связь и подслушивал служебные разговоры.

Надо отдать должное разведывательной службе белых: они были прекрасно осведомлены не только о наших частях, но и знали хорошо фамилии, имена и отчества всех командиров и комиссаров, до командиров полков включительно. Один раз мы даже получили по телефону провокационный приказ. Нам предлагалось от имени командования Особой бригады отойти на новые позиции. Но составители этого приказа немного пересолили и этим выдали себя. Перед подписью комбрига и комиссара они вставили слово «товарищ». Когда я стал читать приказ — телефонограмму, мне бросилось в глаза это не совсем кстати упомянутое слово «товарищ». В порядке проверки решили позвонить в штаб бригады, но обнаружили, что связь с ней прервана. Тогда я попросил к себе комиссара, чтобы поделиться с ним моими сомнениями. Комиссар полка Рычков был человеком новым у нас, его только что прислали вместо Кесарева, переведенного в бригаду с повышением. Рычков был в полку шестым комиссаром, со всеми предыдущими я срабатывался хорошо, потому что они, как и я, ставили выше всего интересы общего дела, а Рычков выставлял основным принципом личное «я». Мне это с первого же дня не понравилось, и я ему прямо сказал об этом. Он обиделся. И в этот раз, когда я попросил его зайти в штаб, чтобы обсудить создавшуюся обстановку, он зашел, но, не выслушав, начал возмущаться:

— Я комиссар и вам не подчинен, вы не имеете права меня вызывать!

Стараясь быть спокойным, я заявил ему:

— Я пригласил вас по делу, чтобы посоветоваться. Получен приказ из штаба бригады об отходе, — и передал ему телефонограмму. — Мне кажется он подозрительным, проверить нет возможности: линия не работает. Разрыв линии произошел вскоре после передачи этого приказа.

Рычков прочел телефонограмму и, возвращая ее мне, назидательно заявил:

— Что же тут подозрительного? Приказ есть приказ. Мы обязаны его выполнять.

— Я это знаю не хуже вас. А если это ложный приказ? — спросил я его.

— По-вашему, командование лжет? Комиссар бригады подписывает ложные приказы? — горячился Рычков, выходя из себя. — Как вы можете не доверять командованию бригады?

— Напрасно горячитесь, товарищ комиссар! — сказал я, стараясь не повышать голоса. — Давайте спокойно разберемся. Прежде всего надо подождать: по линии посланы люди, чтобы восстановить связь. Когда связь будет восстановлена, мы будем иметь возможность проверить правильность приказа. Кроме того, обратите внимание на одну мелочь: при подписях комбрига и военкома ни к селу ни к городу вставлено слово «товарищ».

— Это могли перепутать телефонисты, — продолжал упорствовать Рычков.

— Нет. Это перепутали не телефонисты, а белые генштабисты, — сказал я уверенно.

В это время адъютант Подраменский доложил, что связь восстановлена. Когда я подошел к трубке, то услышал мощный голос Королева, командира 22-го полка.

— Сволочи! Ловко придумали!.. — закричал он в трубку, когда узнал от меня о лжеприказе. — Меня ведь тоже пытались угостить подобной стряпней, но я-то мог проверить, у меня связь с бригадой работает исправно.

Рычков был обескуражен, и видно было, что он недоволен, что так кончилось.

К концу дня белые решили проверить действие своего приказа — не ушли ли мы? Выслали усиленную разведку. Комбаты, заранее предупрежденные и проинструктированные, подготовили красноармейцев. Наши позиции как будто вымерли. Когда же белые, обманутые тишиной, подошли совсем близко, наши ударили так, что мало кто из них ушел обратно в Залазну. Обман белым вышел боком.