— На лыжах? — вопросительно спросил воспитатель, в упор глядя на кадет.

— Снег очень хороший… хотим попробовать, — искусственно прозвучал ответ Брагина.

— Гм… снег хороший? — с улыбкой сказал Дмитрий Васильевич, постукивая по столу карандашом и продолжая смотреть на кадет.

«Все знает», — промелькнуло в мозгу лыжников.

Воспитатель оторвал от блокнота очередной листок и размашистым почерком написал:

— Обратно не позднее пяти, — спокойно про говорил воспитатель, подавая записку Брагину.

— Слушаемся, господин полковник, — весело ответили друзья.

Быстро захватив заранее приготовленные лыжи, они, радостные, сбежали в швейцарскую, торжественно предъявили «дедушке крокодилу» пропускной билет, но неторопливый и спокойный швейцар открыл им дверь только после того, как надел на сизый нос очки и, не торопясь, прочитал содержание записки.

Друзья перебежали дорогу и очутились на снежном поле переднего плаца. Надевая лыжи, они жадно вдыхали аромат чистого снега. Легкий, веселый мороз приятно пощипывал нежные мочки ушей. Неуклюжие движения быстро разогрели молодую кровь, и их тела в своем поступательном движении к заветной цели — к забору, казалось, не чувствовали своего собственного веса. Они шли по аллее, которая была как раз в створе с окном, у которого стоял полковник Гусев и с высоты третьего этажа наблюдал за двумя черными фигурами, резко выделяющимися на белом снегу обласканным нежно розоватыми вечерними сумерками.

Отважные лыжники, волею судьбы поставленные в рамки очень ограниченного времени и предстоящего рискованного пути, где на полукварталах Чебоксарской и Гончаровской улиц они совершенно случайно могут попасть в нежелательные для себя объятия какого-либо преподавателя или воспитателя, на полпути сняли лыжи и, утопая в рыхлом снегу быстро приблизились к забору.

Полковник Гусев улыбнулся себе в усы…

Каменный забор, по верхнему краю обрамленный словно сбитыми сливками толстым слоем снега, представлял внушительное препятствие, но не для лыжников, смелых и отличных гимнастов. Первым, словно резиновый мячик, вспрыгнул на забор Упорников. Он всмотрелся в серую мглу улицы и, крикнув: — «Путь свободен», легко перебросил свое эластичное тело в запретную зону улицы Брагин легко взял препятствие с короткого разбега и, перебрасывая радостное тело через забор, услышал сзади себя резкий треск рвущейся материи. Сомнений не было. Новые брюки только что полученные от каптенармуса лопнули сзади по шву.

— Николай, я не могу идти, — убитым полушепотом прошипел Брагин.

— Почему?

— Смотри…

Брагин повернулся спиной к Упорникову, нагнулся… На фоне черного сукна через большую трещину резко сквозило кремовое трикотажное белье.

— Пустяки… Я тебя буду закрывать… ты старайся ходить задом… понимаешь? — увлекая за собой друга торопливо убеждал Упорников. Они благополучно пробежали Чебоксарскую улицу и свернули на главную…

— Ей!.. Ей!.. Поберегись! — резко прорезало воздух, и серый в яблоках, разгоряченный бегом конь, высоко подымая передние ноги и в такт дыхания выбрасывая из ноздрей клубы пара, стрелой промчался около посторонившихся кадет, унося в черную даль улицы уланского корнета.

Брагин был подавлен происшедшим… Мысленно он проклинал и суконную фабрику за гнилой материал, и каптенармуса — за новые брюки. Предстоящая встреча с Машей, которую он ждал с таким трепетом, потеряла для него свою прелесть. Он бежал за Упорниковым, движимый просто товарищеским инстинктом, в мыслях своих желая, чтобы кто-нибудь из воспитателей поймал их. Лучше три шесть месяцев без отпуска, чем этот позор, думал он, ежесекундно касаясь руками огромной дыры, в которую назойливо врывался морозный воздух. На леснице он еще раз пытался убедить Упорникова в том, что не может идти, что наконец можно сказать, что он болен, но просвете открывшейся двери показались обе сестры, очевидно сгоравшие от нетерпения и ожидавшие их прихода.

— Скорее… скорее… только тихо… папа и мама ничего не знают, — шопотом сказала возбужденная Маша, беря Брагина под руку и увлекая его за собой в тускло освещенную переднюю. К удивлению Маши Брагин уперся, как осел. Он с растерянной улыбкой предлагал Вале и Упорникову пройти вперед, возмущался тупостью друга, не понимавшего того, что если хохотуша Валя останется позади, его позор неминуемо будет открыт, станет достоянием всей Мариинской гимназии, корпуса, всего города, и его трепетная любовь будет безжалостно отвергнута Машей.

Они, крадучись прошли полутемный корридор и вошли в просторную комнату сестер. Пахнуло ароматом девичьей чистоты… По диагонали в углах стояли две опрятные кровати, словно близнецы, словно две розы с одного куста. Два одинаковых письменных стола с горкой аккуратно сложенных книг и тетрадей, два одинаковых кресла дополняли обстановку комнаты, освещенную мягким светом двух настольных ламп под густо пунцовыми абажурами. Брагин вздохнул облегченно только тогда, когда опустился в маленькое кресло, спинка которого закрывала сто от Вали, сидящей с Упорниковым в противоположном углу комнаты.

— Что с вами Жоржик? Я вас не узнаю… вы чем то расстроены?

— Нет, я просто немного нездоров, — слукавил Брагин.

— Зачем же вы рисковали?… В одном мундире… так легко простудиться. Я сердита на вас, — капризно закончила Маша, опуская теплую руку на лоб Брагина.

— Температуры нет, — уверенно и вместе с тем заботливо сказала она смотря в бегающие глаза Брагина.

Искреннее участие Маши так приятно кружило голову, хотелось именно сейчас так много сказать ей, но злосчастная дыра на брюках приклеила язык Брагина к гортани и лишила его дара речи.

Через минуту Валя внесла в комнату дымящееся легким паром, ароматное кофе и домашнее печенье-песочники. Все столпились у стола Маши, только Брагин сидел, словно приклеенный к сиденью кресла. Говорили полушопотом, тихо смеялись, отпивая мелкими глотками вкусное кофе и хрустя свежим печением. Для сестер, эта короткая запретная встреча была овеяна сладостью рыцарства. Упорников красноречиво и образно нарисовал сестрам картину Брагинского плана, язвительно коснулся форточки и пожарной лестницы и отнес успех сегодняшнего побега за счет своей гениальности. Валя до слез хохотала, когда Упорников представил Брагина, сидящим на узкой пожарной лестнице, в зимнюю стужу перед закрытой форточкой. Маша заступилась за Брагина.

— Во всяком случае сидеть на пожарной лестнице я считаю более рыцарским поступком, чем украдкой лазить через заборы, — с сердцем сказала она, дабы остановить смех Вали и издевательства Упорникова.

— Быть по сему, принцесса!.. Пусть рыцарь без страха и упрека возвращается в корпус по пожарной лестнице, а я, уронив в ваших прелестных глазах свое рыцарское достоинство, уж как нибудь перелезу через забор, — обиженно закончил Упорников. Друзья стали прощаться… Брагин, сделав какой-то вольт, быстро начал пятиться к двери.

— Ну что вы пятитесь, как рак? — с капризным раздражением спросила Маша решительно наступая на Брагина.

— Я ничего, Маша… мне просто так удобнее, я люблю так ходить, — растерянно бормотал Брагин, продолжая пятиться к выходной двери. Упорников опередил друга и широко открыл парадную дверь.

— До воскресенья! — с улыбкой проговорил овладевший собой Брагин.

— Нет, до субботы, — одновременно ответили сестры.

— Если нас не поймают на обратном пути, — шутливо бросил Упорников.

Тяжелая дверь закрылась, оставив по одну сторону недоумевающую Машу, а по другую, весело сбегавших по крутой лестнице, друзей.

Обратный путь друзей под покровом ранних зимних сумерок прошел так же благополучно. Они не встретили ни одного «зверя», никем не замеченные перелезли через забор, захватили лыжи и веселые возвращались в корпус. Упорников убедил друга; что ни Валя, ни Маша не заметили его злосчастной дыры на брюках и вернул ему его обычный задор и юмор.