— Ну, Мельгунов, говори… порази всех…

— Пре… Преобра… браже…

— Ну… не томи… говори, — поощряя Мельгунова, нетерпеливо сказал отец Михаил.

— Прео… бра… женский… пу… пускает… на ме… меня… мыш… я… бо… боюсь…

Владыка еще ниже опустил голову, желая скрыть перед классом то ли гнев, то ли мирскую улыбку, не подобающую его высокому сану. Ключарь собора едва сдерживал смех. Батюшка был подавлен происшедшим.

— Отец Михаил, позовите кадета сюда, — кротко сказал владыка.

— Мельгунов, иди сюда, — с досадой в голосе приказал о. Михаил, предчувствуя дальнейший позор.

Кадет, не сознавая своей вины, быстро подошел к экзаменационному столу.

— Подойди ко мне, — немощно тихо сказал епископ.

Мельгунов обошел стол и остановился возле архиерея, лицом к классу.

— Как тебя зовут?

— Ко… Констан… тин… — сильно заикаясь, ответил кадет.

— Константин, — повторил владыка, кладя прозрачную, сухую, с зелеными четками, руку на голову кадета.

— Ты знаешь, Константин, прекрасный праздник Преображения Господня?

— Зна… знаю…

— Скажи мне, как умеешь, в чем заключается христианская сущность этого праздника… о чем нам напоминает этот праздник…

Мельгунов сильно заикаясь и путаясь, изложил перед экзаменационной комиссией и затаившим дыхание классом свои несложные познания праздника.

— Хороший мальчик… хорошо знаешь праздник, — кротко сказал епископ Гурий, ставя в журнал в графу Мельгунова 11 баллов. Владыка благословил кадета, поднес к его губам безжизненную добрую руку и через стол обратился к Вачнадзе.

— Как тебя зовут?

— Николай…

— Теперь ты, Николай, расскажи мне, что знаешь, про праздник Преображения Господня.

Овладевший собой Вачнадзе, к удивлению епископа, о. Михаила и всей комиссии, без остановки ответил вызубренный им на зубок праздник. Ведь он только путался в названии праздника и очевидно потому, что по этому празднику бегали белые мышки.

— Хорошие познания класса, — обращаясь к о. Михаилу, смиренно сказал поднимающийся с кресла епископ Гурий.

— «Ис полла эти деспота,» — начало трио, в которое включилось духовенство.

Сгорбленный старичек, показавший пример христианской доброты и кротости, покинул класс, оставив в сердцах присутствующих след неугасимой памяти.

В семи верстах от Симбирска, влево от железной дороги, по которой в сторону Рузаевки торопятся скорые и тяжело ползут товарные поезда, привольно раскинулось красочное имение помещиков Киндяковых — «Киндяковка». Широкая шоссейная дорога ведет в прохладу смешанного леса, с западной стороны окаймляющего двухэтажное белое здание с крытой верандой, фасадом смотревшей на быстрые воды Волги, бегущие внизу. Перед домом разноцветными огнями редкостных роз, тюльпанов, ириса, петуньи, львиного зева, анютиных глазок, горел большой цветник. Прямо за ним белизной сверкал расчищенный березняк, улыбающийся молодым побегам ольхи и клена, и подходивший вплотную к обрыву, таящему в себе легенду о каком то страшном злодеянии. С этого обрыва открывалась широкая панорама Волги, а в ясные, чистые дни даль меловых гор Сенгилея, за которыми синел горизонт последними отрогами Жигулей. Весной, Волга бурно выходила из берегов и бросала по сторонам маленькие и большие зеркала воды, соединенные серебряными нитями смеющихся солнцу протоков и ручейков. Волга щедро раздавала дары избытка своих вод, чтобы напоить красотой и душистой свежестью будущие просторы заливных лугов, утолить жажду путника, напоить изнемогающий от летнего зноя скот, дать жизнь рыбам, да несмолкаемым журчанием пошалить с задумчивым лесом. Стоишь зачарованный и взора оторвать не можешь… Стоишь подавленный безбрежной водной стихией, могущей в гневе все погубить, разрушить, уничтожить, а она благословенная Волга, как родная сестра земле, кругом несет дары жизни…

Влево от здания, если смотреть на Волгу, расположились небольшие, чистенькие постройки служб, к которым сзади примыкал огороженный забором двор с просторной конюшней небольшого конского завода. Вдали на пригорке приютился скотный и птичий двор, огороды и ровными рядами уходили вдаль деревья фруктовых садов.

Далеко за пределами Симбирской губернии и даже в блистательной столице дом Киндяковых почитался гостеприимным, широким, хлебосольным. Киндяковы были на редкость культурными людьми и безграничными почитателями и охранителями отечественной культуры. В стенах их дома находили частый и долгий приют поэты, музыканты, художники, писатели и ученые. Личным другом семьи Киндяковых был И. С. Гончаров, вдохновленный Волгой, написавший роман — «Обрыв».

Единственная дочь Киндяковых, Соня, по окончании Симбирской гимназии была увезена родителями в Петербург для продолжения музыкального образования и изучения прикладных искусств, к коим имела влечение. Она радушно была встречена чопорной, влиятельной и принятой при дворе теткой, взявшей в свои руки полную заботу о племяннице. Скоро на одном из фешенебельных балов молодой Киндяковой был представлен чиновник английского посольства Максимилиан Перси Френч. Гордый ирландец, с ярко выраженной англо-саксонской красотой, с отличными манерами прирожденного аристократа, оставил в мыслях и сердце Киндяковой больше чем приятное впечатление. Через два года Перси Френч к неудовольствию английского парламента навсегда оставил дипломатическую карьеру, приехал в Киндяковку, где и состоялась пышная свадьба. Вскоре после свадьбы молодые уехали в северную Ирландию, в родовое майоратное имение Френча — «Manywau». Максимилиан окружил молодую жену искренним вниманием, заботой, любовью, но русское сердце молодой Френч не могло понять и полюбить суровой, туманной Ирландии. Скоро ее потянуло на родину, на Волгу, в Симбирск, и объехав Англию, Францию, Италию они через Германию вернулись в Киндяковку. Через полтора года у Перси Френч родилась первая и последняя дочь, названная в честь бабушки, Екатериной.

В Киндяковке начала свой жизненный путь: полуирландка- полурусская, полукатоличка-полуправославная, Екатерина Максимилиановна Перси-Френч.

Легко и беззаботно текло раннее детство Кати, овеянное любовью, лаской и баловством отца, матери, дедушки, бабушки, да старушки няни Марковны, когда то вынянчившей ее мать, и сейчас являющейся равноправным членом семьи Киндяковых. С шести лет Катю начали учить музыке и, к большому огорчению Марковны, приставили к ней двух гувернанток: француженку и англичанку. К десяти годам Катюша, силою своей усидчивости и способностей, в одинаковой детской мере свободно владела русским, французским и английским языками и родители повезли дочь в Лондон для определения в закрытый аристократический пансион, где суждено было ей получить свое образование и воспитание. Последующие до окончания образования годы, Катюша приезжала в Киндяковку только на три летних месяца составлявшие ее каникулы, и если в Англии, в пансионе, она постепенно познавала, впитывала в себя благотворное влияние английских классиков, на каникулах, в дедовском кабинете, она старалась наверстать потерянное, и все свободное время отдавала русским, любимым из которых был Пушкин. Английский Шекспир и русский Пушкин на всю жизнь оставили глубокий след в душе и сердце будущей мисс Френч.

От отца она постепенно воспринимала любовь к спорту и лошади. Под руководством его она очень скоро выработалась в отличную, смелую и хорошо знающую психологию лошади, наездницу. Отец, сам страстный любитель конского спорта, обещал дочери, что, по окончании образования, он возмет ее в Москву для участия на concours hippique. Френч сдержал свое обещание, но к спортивному разочарованию Кати, хотя и отлично выезжанная, но не в меру горячая кобылица Linua должна была удовольствоваться третьим призом, уступив первый М-me Захарченко на непобедимом Алькаде и второе М-me Вороновой на рыжем красавце Центурионе.

Волга еще в раннем детстве оставила в душе Кати след какого то обожания, выражавшегося в том, что она с разбега, смело бросала в воду свое хрупкое тельце, радостно ловила взлетающие наверх алмазные брызги, и детскими губами целовала шипящие гребни набегающих волн, ровными перекатами идущих от несущегося на всех парах парохода.