Один раз в году, обычно в один из будних дней последней недели Апреля, на плацу торжественно проводился спортивный праздник корпуса, при участии кадет всех трех рот. Часть плаца, предназначенная для спортивных состязаний и изрезанная в разных направлениях меловыми широкими линиями, украшалась флагами. Разноцветные, большие тенты защищали публику от лучистого весеннего солнца. Обширная программа состояла из всех видов спорта культивируемых в корпусе, начиная от вольных групповых движений, бега, прыжков, аппаратной гимнастики и вольного боя на рапирах кадет 7-го класса. На праздник приглашались представители военных и гражданских властей, старшие классы гимназий, реального училища, дворянского пансиона и духовной семинарии. Не был забыт, конечно, и прекрасный пол, и в огромной толпе садящих зрителей приятно ласкали глаз, в особенности кадет старших классов, коричневые и серые ряды воспитанниц Мариинской и Якубовской гимназий.

Программа начиналась с выступления кадет 3-й роты и сводилась главным образом, к сокольским вольным движениям, старательно и четко исполняемым малышами, бегом на короткие дистанции и разнообразными детскими играми. Вторая рота выступала в более сложной программе, которая заканчивалась аппаратной гимнастикой на турнике и параллельных брусьях и виртуозными прыжками через кобылу.

После антракта, во время которого гостей обносили мороженым и прохладительными напитками, программа вступала в красочную фазу культа молодого, здорового тела, ловкости и утонченных форм физической красоты и изящества. Финальной и наиболее интересной частью программы было выступление лучших спортсменов корпуса. На этот раз они выступали в синих трикотажных брюках и открытых белых майках, демонстрируя перед экзальтированной публикой головокружительные номера партерной гимнастики. Пирамиды, комбинированные стойки, переднее и заднее солнце, сальто-морталэ встречались громом аплодисментов, не раз заглушавших спокойную мелодию корпусного оркестра, а трепетные, порою восторженные, порою беспокойные взоры Шурочек, Любочек, Ниночек, находили живой отклик в сердцах с виду спокойных и уверенных в себе: Владимиров, Константинов, Георгиев. После раздачи призов, восторженная публика расходилась по домам, а кадет в виде награды за отстаивание спортивной чести корпуса, после обеда, пускали в отпуск.

Корпус состоял из 7-и классов с двумя параллельными отделениями в каждом и был разделен на три роты. Третья рота, «малыши» 1-го и 2-го классов, занимала западную часть первого этажа. Четыре огромных двери из классов вели в ротный зал, в конце которого, как и во всех ротах, нашел приют гимнастический городок. Выходная дверь из роты вела в большую швейцарскую, находившуюся под бдительным контролем монументального швейцара, по кадетской кличке — «Дедушка крокодил». За швейцарской следовала просторная приемная с мягкими диванами и креслами, расставленными по стенам, с которых в тяжелых золоченых рамках свисали портреты прежних директоров корпуса и картин из военных походов русской армии. Приемная служила местом свиданий родителей, родственников и знакомых с кадетами в два будних дня недели: вторник и четверг. Для кадет старших классов приемная являлась местом нелегальной почты от своих возлюбленных и к своим возлюбленным, через посредство очаровательной старушки — «тети Паши», когда то тоже знавшей взлеты и падения молодого чувства, а теперь жившей радостью весенних побегов чужого.

Вторая рота «юноши» — 3 и 4-й классы помещались во Бтором этаже. В правом дальнем углу ротного зала была маленькая дверь, ведущая в хорошо оборудованный физический кабинет, любимое детище инспектора классов, академика, полковника М. С. Иртэль, читавшего лекции по математике, физике и тригонометрии и считавшегося одним из требовательных преподавателей корпуса. На втором этаже так же нашли приют: Инспекторская, где собирались педагогические советы, учительская и малый зал для танцев, где долгие годы царил бывший артист императорского балета Ширяев, терпеливо обучавший кадет вальсу, шакону, миньону, полонезу, мазурке.

Квадратная арка из малого зала вела, в огромную столовую, расчитанную на все три роты корпуса. Столовая строевой роты была немного меньше и часть ее была занята домовой корпусной церковью, отделенной от столовой массивной дубовой раздвижной стеной, открывавшейся в часы церковных служб.

Первая или строевая рота 5, 6 и 7 классы — «мужчины» занимали весь третий этаж и в сравнении с другими ротами имели более обширную территорию. Классы двух отделений 7-го класса выходили в большой, двухсветный зал, где проводились все корпусные торжества а так же балы строевой роты.

Главное управление военно-учебных заведений, администрация корпуса, так и считали, что в Симбирском корпусе три роты, но юношеская находчивость породила еще одну роту — «нестроевую». Нестроевой ротой кадетами почитался 5-ый класс, не имевший, в отличие от 6-го и 7-го классов, винтовок. Для кадет 5-го класса это было большой драмой, которую они с юношеским пылом искренно переживали. Особенно они ненавидели и презирали весенние полевые прогулки строевой роты по городу, когда звуки бравурного марша корпусного оркестра останавливали прохожих, когда из открытых окон высовывались миловидные головки знакомых гимназисток, восторженно машущих разноцветными батистовыми платочками, когда 6 и 7 классы сверкали холодной сталью ровных штыков… они понурые, глотая слюну досады, плелись где то позади, как обоз 2-го разряда, как «нестроевая рота».

Статистика корпуса говорит, что пятый класс почти никогда не имел второгодников, что самые неспособные, лентяи, злостные лодыри, перейдя в 5-ый класс, вдруг становились прилежными и, к удивлению преподавателей, преуспевали в науках. Не трудно понять несложную, но поразительно красивую детскую психологию, властно тянувшуюся к заманчивой перспективе 6-го класса, тянувшуюся к собственной винтовке, закреплявшей за ним звание кадета строевой роты.

Кадетский корпус, пять дней в неделю отрезанный от внешнего мира, и был тем оазисом, на котором кадеты проводили свое детство и юношество, где они учились и воспитывались, шалили, наказывались, имели свои радости и печали, где маленький отрезок жизни каждого был поставлен в рамки суровой дисциплины, где почти каждый шаг жизни был под контролем воспитателя, где хорошие выявления детских натур поощрялись и дурные жестоко искоренялись.

Семилетнее пребывание в корпусе и было тем подготовительным периодом, в котором каждый оснащался моральным багажем с которым и вступал на неизведанный и скользкий путь жизни.

По линии отца Жоржик Брагин происходил из обедневших дворян Пензенской губернии, поколениями служивших в рядах русской армии. По линии матери он принадлежал к старинному знатному роду Аничковых, давших Родине плеяду государственных деятелей, храбрых военачальников, не раз обласканных монаршей милостью. Дед Жоржика, Петр Николаевич Аничков был Саратовским помещиком, сподвижником Столыпина в аграрной реформе, блестящим музыкантом и иногда, не без успеха, грешил пером в области русской поэзии.

В молодые годы, на одном из придворных балов, он был представлен дочери генерала, Марии Ивановне Александровой и очень скоро, к удивлению столичного общества, женился на ней и уехал в. Саратовское имение. Они прожили счастливую долгую жизнь, но полное счастье деда было омрачено отсутствием мужского потомства. Мария Ивановна подарила ему трех дочерей: Анастасию — мать Брагина, Ольгу и Надежду — его теток. Дед никогда не кичился знатностью своего происхождения и в общении с людьми был прост и доступен. Младшие дочери были бездетными, а мать Брагина казалось только и родилась для того, чтобы носить и рожать детей. Их было у нее 12, шесть девочек и шесть мальчиков. Некоторые уходили из жизни, не достигнув школьного возраста, а те, которые достигали, определялись: девочки — в Саратовский институт, мальчики — в Симбирский кадетский корпус.

Дед жил жизнью своих многочисленных внучат, до болезненности любил их, и когда они подроста ли рассказывал им о своих знатных родичах и об их заслугах перед Престолом и Отечеством. Он благоговейно-торжественно развертывал на большой обеденный стол, пожелтевший от времени, огромный лист родословного дерева Аничковых, испещренный в разных местах разного размера кружками с каллиграфическими надписями. Внучата с любопытством разглядывали непонятные для них кружки, и когда наступала тишина, дедушка спокойно начинал свой рассказ.