— Дмитрий Васильевич, а почему вы не наказали Искандара? Ведь он же совершил не хороший поступок…

Воспитатель ответил не сразу, он задумался, словно решая сложный ход своей туры, далекая улыбка застыла на морщинистом лице, в усталых глазах блеснул огонек, мысли понеслись в Нижегородский, графа Аракчеева, кадетский корпус… детской шалостью коснулись воспитательского шкафа…

Передвигая туру, Дмитрий Васильевич с виноватой улыбкой ответил: — А как я мог наказать его, когда я сам сидел в таком же шкафу.

— Правда, Дмитрий Васильевич? — спросил пораженный Брагин.

— Правда, только на уроке тригонометрии… Я был старше Мальсагова, — виновато ответил воспитатель и, желая предотвратить дальнейшие расспросы, добавил: — Я взял с Мальсагова честное слово, что он никогда этого больше не повторит… и я уверен, что он сдержит данное им слово.

Мальсагов сдержал слово. Он больше ни разу не пользовался воспитательским шкафом, как вынужденным лазаретом, но неоконченная война с Старосевильским родила в его голове новый стратегический план, и его, когда он не хотел отвечать урок истории, завертывали в огромную карту Европы и бережно клали у задней стены класса, в правом углу.

— Дурак, шурум-бурум… Лучше выучить урок, чем потным бездыханным трупом час лежать на Франции или Германии, — как то в сердцах сказал его закадычный друг Коля Полиновский.

— Много ты понимаешь… Я изучаю Европу… будущие театры военных действий…

Европы, конечно, он не изучил, но судьбе было угодно ближе познакомить его с Францией. В первую мировую войну Искандар Мальсагов прибыл в союзный Париж с русским экспедиционным корпусом генерала Лохвитского.

На полях Франции, отстаивая честь Франции, честь корпуса, честь русской армии, — Мальсагов погиб смертью храбрых.

25-го апреля 1-ое отделение 3-го класса держало переходной экзамен по предмету — Закон Божий. Общий уровень познаний класса был хороший, что, конечно, надо было отнести не за счет серьезного отношения 13—14-летней детворы к предмету, а за счет того обаяния, которым пользовался, хотя и строгий, но всеми любимый о. Михаил. Пройденный курс был разделен на 30 билетов. Кадеты получили на руки отпечатанные конспекты и обычную неделю на подготовку. Только накануне экзамена князь Вачнадзе сознался друзьям, что вызубрил наизусть всего один билет № 3 — «Двунадесятые праздники», так как всю неделю вместе с однопартником Преображенским был занят дрессировкой двух белых мышек.

— Вы ска… скажи… те, чтобы… о… они… на ме… меня… не… непу… ска… ли… мы… мышей… я… боюсь, — взмолился заика Мельгунов.

— Какой же ты кадет… они же белые…

— Все равно боюсь… про… проти… вные…

Сразу был найден способ спасения дрессировщика. Кадеты хорошо знали, что о. Михаил, вольно или невольно, никогда не мешал билетов, и широким жестом руки развертывал их по зеленому полю сукна. На экзаменах кадет вызывали строго по алфавиту, и было решено, что Алмазов, первый ученик класса, возьмет первый билет справа, Брагин последний билет слева и Будин один из средних билетов. Каждый должен был громко назвать номер своего билета, и таким образом для дрессировщика открывалась схема расположения билетов. Накануне экзамена архиерейское подворье известило канцелярию корпуса, что Преосвященный Гурий выразил желание присутствовать на экзамене. Архиерейская новость добавила лишнюю порцию нервности самолюбивому дрессировщику, и последние три часа перед сном он углубился в объемистый учебник и второпях проглатывал страницу за страницей. Ночь он провел беспокойно и на утро встал с таким сумбуром в голове, что даже путался в вызубренном наизусть билете.

— А ты… пу… пус… ти… вме… вместо… се… се… бя… мы… мы… мы… шек… они… лу… лучше… те… тебя… зна… зна… знают… дву… на… надеся… тые… праз… дники, — издевался над другом Мельгунов.

. . . . . . . . . . . .

9 часов утра… Все кадеты на местах… Настроение взволнованно приподнятое… Большой экзаменационный стол покрыт зеленым сукном.

— Встать смирно! — раздается команда старшего кадета Алмазова.

В класс входят о. Михаил, настоятель Троицкого собора протоиерей Фивейский, отец дьякон, полковник Гусев и Александр Михайлович Пузырев, последний только для того, чтобы дать тон исполлатчикам: Полиновскому, Брагину и Рудановскому. Взор Вачнадзе прикован к мясистой руке о. Михаила с пачкой квадратных, белого картона, билетов. Батюшка предложил место о. Фивейскому и опустился на стул, стоящий рядом с креслом, предназначенным для владыки. Отец Михаил через очки посмотрел на передние парты, дольше обычного остановил свой взгляд на бегающих глазах Вачнадзе и, как обычно, веером развернул билеты по зеленому сукну. Он не торопился с началом экзамена, и трудно сказать, что руководило им в умышленном ожидании: желание ли отдать должное высокому сану правящего епископа, или желание блеснуть познаниями трех лучших учеников класса: Алмазова, Брагина и Будина. По предыдущим годам о. Михаил хорошо знал, что обремененный массой дел, владыка долго на экзаменах не задерживался. Через минуту в дверях показалась тучная фигура дежурного по роте воспитателя подполковника Стежинского, шопотом возвестившего, — «Его Преосвященство!» Духовенство поспешило навстречу архиерею, а Пузырев выстроил трех исполлатчиков и дал тон.

— «Ис полла эти деспота», — стройно пропело трио.

Опираясь на большой посох, в класс вошел сгорбленный старичек в черном клобуке в сопровождении настоятеля кафедрального собора и кудлатого, упитанного иподьякона. Иподьякон, поцеловав воздух около немощной руки епископа, привычным жестом принял его посох. После благословения владыки, экзаменационная комиссия села за стол.

Отец Михаил развернул классный журнал и четко вызвал: — Алмазов, Брагин, Будин. Кадеты встали из-за парт, подошли к экзаменационному столу, и через секунду в тишине последовательно прозвучало:

— Билет № 30.

— Билет № 1.

— Билет № 18.

Вачнадзе был спасен. Не было никаких сомнений в схеме порядкового расположения билетов. Алмазов блестяще ответил свой билет и вполне удовлетворил владыку разумными ответами на заданные вопросы. Брагин и Будин так же ответили хорошо. Отец Михаил, поглаживая бороду, умышленно сделал большую паузу, словно напоминал владыке о массе, ожидающих его дел, и не совсем охотно проговорил: Вачнадзе, Воронов, Голубев.

— Билет № 3, - взволнованно пролепетал Вачнадзе.

— Билет № 7, билет № 11, - послышались четкие голоса кадет.

— Ну, Вачнадзе, что у тебя? — спросил батюшка, беря билет из похолодевших рук кадета.

— Праздники, батюшка… праздники…

— Перечисли мне все двунадесятые праздники, которые ты знаешь…

— Праздники, батюшка… Рождество Христово — 25-го декабря, Сретение Господне — 2-го февраля… Приведение Господне…

— Что?.. Какое такое Приведение Господне? — быстро проговорил ошеломленный ответом кадета и покрасневший до корня волос батюшка.

— Простите, батюшка…

— Что простите, батюшка… Начинай сначала… овладей собой… не волнуйся…

— Праздники, батюшка, — глотая слюну, снова начал Вачнадзе. Он ясно видел перед глазами открытую страницу учебника с двунадесятыми праздниками, по которым в ту и другую сторону бегали две шустрые, белые мышки.

— Праздники, батюшка… праздники… Рождество Христово — 25-го декабря, Сретение Господне — 2-го февраля, Приведение Господне…

— Какое такое Приведение Господне? — упавшим голосом повторил о. Михаил, и скосив глаза в классный журнал, спокойно начал: — Ну вот, Вачнадзе, в году ты занимался прилежно, имел 9 баллов, а к экзамену не приготовился… Выдумал какое-то Приведение Господне, когда такого праздника нет…

Владыка Гурий, низко опустив голову, молча слушал замечания законоучителя, когда с задней парты раздался голос заики Мельгунова, поднявшего руку и повторявшего:

— Пре… Преобра…

— Вот, Мельгунов в году ничего не делал, а к экзамену приготовился, — радостно сказал батюшка, учтя, что правильное название праздника Мельгуновым, вернет самообладание взволнованному Вачнадзе и ослабит неприятное впечатление создавшееся у архиерея.