Перед глазами в бешеном вихре вращаются неведомо откуда-то взявшиеся белые круги, в которых он явственно видит улыбающееся лицо Великого Князя и счастливую рожу Володьки… Где то справа мелькнула улыбка Мирандова…

— «Уволен» — стихотворение К. Р., — взволнованным голосом чуть слышно проговорил Жоржик…

Жоржик не слышит произносимых им слов и только замечает, как улыбка Августейшего автора постепенно сменяется сосредоточенным выражением лица. Он чувствует на себе добрые глаза Великого Князя и, овладев собой, каким-то подсознательным наитием, детским звонким голосом смело бросает в огромный зал: слова, фразы, мысли, постепенно развертывающие правдивые и яркие картины беспорочной службы солдата Государевой роты, одного из гвардейских полков, радость увольнения в запас, приезд в родную деревню…

Жоржик остановился, но не потому, что забыл заключительную часть стихотворения. Его парализовала мертвая тишина зала, тысяча вопрошающих глаз, как бы требующих от него правды. Они нашли жестокую правду на кладбище у развесистой сосны, где был схоронен отец солдата…

Не слыша произносимых слов, Жоржик в заключительных строфах открыл картину ужасной, незаслуженно жестокой правды осиротелого солдата, и сам очнулся только тогда, когда огромный зал загремел апплодисментами. Великий Князь и Володька тоже апплодировали. Директор корпуса подошел к Великому Князю и о чем то почтительно попросил его. Великий Князь встал, утопил Симогулова в своем кресле и вышел на эстраду. Волна несмолкаемых оваций огласила зал. В заключительном номере программы пел кадет Устимо-Руткевич, аккомпанировал певцу Августейший гость…

Кончился концерт… К оставшемуся на эстраде Великому Князю потянулись: представители города, командования и администрации корпуса. Взрослые разбрелись по гостиным, а молодежь в длинный ротный зал, превращенный в зимний сад с тремя аллеями елок, садовыми скамейками, лунным полумраком, фонтаном и затейливой избушкой с мороженым и прохладительными напитками. Малышей 3-ей роты против их желания быстро увели в столовую, где их ждал поздний, праздничный, вкусный ужин. Дядьки корпуса быстро расставили стулья по стенам зала и 12-ю щетками прошли шлифованную поверхность паркета. Блестя медью начищенных инструментов, оркестр корпуса занял эстраду. На руках кадет снегом забелели замшевые перчатки.

«ВАЛЬС», — громко и четко возгласил распорядитель танцев.

Великий Князь склонил голову перед седеющей, слегка располневшей, но сохранившей прелесть женского очарования, женой директора корпуса, и открыл бал. Его примеру последовала молодежь и зал закружился в первом вальсе.

Великий Князь Константин Константинович долгое время занимал ответственный пост Августейшего начальника военно-учебных заведений. Ему было вверено воспитание и образование молодежи, и едва ли во всей России можно было найти более достойного и подходящего государственного деятеля, быстро сумевшего направить это воспитание в широкое, национальное русло прекрасных и незыблемых традиций русской армии и флота.

Высокообразованный человек, писатель, поэт, музыкант, он был тем «добрым сеятелем», который щедрой рукой бросал на зеленые нивы молодости зерна: отеческой любви, ласки, заботы, добра и в сердцах кадет оставил по себе нетленную память. Глубокая чуткость, безгранная возвышенность мысли, любовь ко всему прекрасному и простота были национально-религиозным обликом Великого Князя — человека.

С момента первого посещения корпуса в 1900 году у Великого Князя с симбирскими кадетами установились, и пожизненно сохранились, особо теплые отношения. По его отъезде из корпуса, неизвестно по чьей инициативе, директора ли корпуса, или по почину самих кадет, все кадеты корпуса написали Великому Князю личные письма. Письма были переплетены в три книжки, по количеству рот корпуса, обтянуты обложкой художника П. И. Пузыревского, и с препроводительным письмом директора корпуса вручены Великому Князю. Эти письма были невидимыми нитями того обожания, которое Великий Князь навсегда оставил в сердцах симбирских кадет.

Так писал Великий Князь своей сестре королеве Эллинов.

Каждый приезд Великого Князя в корпус был праздником для кадет. Как-то по другому текла согретая теплом искренней заботы казенная жизнь корпуса, как-то радостно и легко дышалось. Так было и в его настоящий приезд. Доверив оффициальную часть инспекции корпуса прибывшему с ним, деловому и на вид суровому, но доброму генералу Лайминг, Великий Князь все время проводил среди кадет, кочуя из одной роты в другую. Он не любил, когда в общении с кадетами его сопровождает администрация корпуса и, чаще всего, появлялся неожиданно там, где его меньше всего ждали. В часы уроков он ходил из одного класса в другой, проверял знания кадет по разным предметам, спасал утопающих, которым в журнале сам ставил несколько повышенную отметку, впоследствии называвшейся «великокняжеской».

…Пять часов вечера… В третьей роте перед вечерними классными занятьями последний шум, беготня, крики…

— Смирно! — зычным голосом, стараясь заглушить многогласый шум разбушевавшейся детворы, кричит дежурный воспитатель при неожиданном появлении Великого Князя.