— Я передумала… Я хочу немного смягчить ваше наказание, — освобождаясь сказала девушка, как-то по детски капризно приподняв верхнюю губку.

— Богиня, я весь в вашей власти, — несколько театрально произнес Брагин, низко склоняя голову.

— Сегодня… вы должны кататься только со мной… Должны забыть всех ваших Наташ, Зиночек, Валичек, Любочек…

— Но, ведь это счастье, а не наказание…

— Нет, наказание, потому что я плохо катаюсь…

«Все равно счастье», — подумал, но не сказал Брагин.

Они взялись за руки, крест на крест, и уже скользят по ледяному полю катка. По нескольким броскам Брагин узнает лукавство и с радостью чувствует в партнерше отличную конькобежицу. Он увеличивает ход и, словно для согласованною баланса, временами сжимает в своей большой руке маленькую ручку случайной знакомки. Они в такт движения то отдаляются, то близко касаются друг друга, и тогда Брагин совсем близко чувствует ее теплое дыхание, от которого так приятно кружится голова.

— А как ваше имя? — спрашивает он.

— Маша… А ваше?

— Георгий.

— Жоржик, — тепло поправляет Маша, слегка, может быть случайно, пожимая руку Брагина. Ток какого-то приятного тепла пронизал все тело Брагина от этого чуть ощутимого пожатья.

— Не устали… Маша?

— Не совсем… Жоржик… С вами так хорошо… кататься. А если хотите, отдохнем… вон там, на скамеечке…

Едва они успели опуститься на скамейку, оркестр заиграл вальс.

— Вы танцуете? — оживленно спросила Маша.

— Так же плохо, как вы катаетесь, — с улыбкой отвечает Брагин.

— Пойдемте… скорее, скорее, — тормошит Брагина за обшлаг мундира возбужденная Маша. Она грациозно кладет руку на плечо Брагина, так что ее пушистая перчатка приятно щекочет его шею. Он обнимает ее тонкую талью, и они мягко плывут в такт вальса. Она инстинктом чувствует движения Брагина, повинуется ему, и они скользят по льду законченными изящными па вальса, останавливая на себе внимание публики.

— Этого вальса я никогда не забуду, — тихо, почти касаясь маленького ушка Маши, шепчет Брагин, чуть сильнее прижимая к себе ее хрупкое тело, завуалированное складками черного бархата.

— Вы хорошо танцуете… Мне не было так удобно еще ни с кем, — отвечает Маша, и Брагин видит, как алая краска застенчивости заливает ее прекрасное лицо. Темп вальса замедляется… Они опускаются на скамейку. К ним на полном ходу подлетает Упорников с Верочкой Глазенап.

— Великолепно! Великолепно! Я все время следил за вами… Георгий, что же ты нас не знакомишь? — и, не дожидаясь, сам представляется Маше, знакомит ее с Верочкой.

— Следующий вальс со мной… Вы увидите, что это будет за вальс… ну, какой же Георгий танцор…

— С удовольствием, — отвечает Маша, подарив Упорникова чарующей улыбкой.

— Между прочим, господа, что вы сегодня вечером делаете?.. Пойдемте к нам… Папа и мама будут очень рады… Мы всего три недели, как приехали в Симбирск. Папа назначен сюда начальником почтово-телеграфной конторы. Мы приехали из Вильно и еще никого здесь не знаем, — с капризной грустью закончила Маша. Все с радостью согласились, и волна неподдельного молодого веселья охватила всех. Смеялись, шутили, много катались, менялись партнерами. Последний вальс Упорников с энтузиазмом танцовал с Машей, а Брагин без энтузиазма с Верочкой Глазенап.

Вечером, когда они покинули теплушку катка, Брагин чувствовал себя самым счастливым человеком в мире и лишь только потому, что нес помимо своих коньков коньки очаровательной Маши, холодная сталь которых, ему казалось, излучала нежное тепло и согревала его руки.

На Чебоксарской встретили одноклассника, красавца князя Вачнадзе. Познакомившись с Машей, — с Верочкой он был не только знаком, а даже ухаживал за ней, — он с радостью принял ее приглашение, и скоро вся компания вошла в просторную переднюю квартиры статского советника Гедвилло.

— Раздевайтесь, господа, — сказала Маша, показывая на вешалку и не желая оставлять гостей одних, весело закричала: — Папа! Мама! Валя!.. Я пригласила друзей… Мы голодны как волки…

Первой вбежала в переднюю старшая сестра Валя, прелестная пушистая блондинка, выпускного класса Мариинской гимназии. В ней было столько простоты и естественности, что через минуту все чувствовали, что они давным-давно с ней знакомы. В гостиной их радушно, просто и тепло встретили родители Маши, и та застенчивость, которую обычно испытывает молодость при первом посещении незнакомого дома, как-то сама собой исчезла.

— Ну, что я говорила, что папа и мама будут рады? — вопросительно прощебетала Маша, по очереди чмокая в щеку отца и мать.

— Мы покидаем вас, Верочке надо поправиться, а мне переодеться…

По тому ласковому взгляду, каким родители проводили Машу, не трудно было заключить, что она была общей любимицей семьи.

Старики пошли хлопотать по хозяйству, а голубоглазая Валя уже весело хохотала в обществе Упорникова и Вачнадзе. Брагин, в каком-то размягченно-блаженном состоянии от случайно найденного им счастья, подошел к открытому роялю. Сам он не умел играть, но он до болезненности любил музыку, и каким-то внутренним чутьем понимал ее. Он перелистывал тетрадку этюдов Шопена, а мысли неудержимо неслись к той необыкновенной, прелестной, маленькие ручки которой по этим, непонятным для него, черным точкам и закарючкам, могут передать в музыке счастье, страданье, любовь…

— Неужели я люблю? — пронеслось в мозгу… «Любишь», — ответило переполненное счастьем все его существо… — Маша!.. люблю, — чуть слышно шопотом проронил он, сжимая в руках ноты Шопена, а перед глазами с бешеной быстротой неслась, словно в дикой пляске, навязчивая вереница всех его бывших увлечений. Кокетливая, с вздернутым носиком Валечка Лепарская, томная блондинка Наташа Туркестанова, с ямочками на щеках Верочка Шидловская и много… много других. Он ясно слышал их громкий хохот, насыщенный презрением и укором ему — лжецу чувства. Он закрыл глаза, и все эти видения испарились словно туман под лучами солнца, и где-то далеко, далеко он увидел, чуть заметные нежные контуры той, ради которой он сейчас готов совершить любой подвиг, путь которой он всегда будет устилать яркими цветами своей любви. Он открыл глаза. Маша в нежно голубом домашнем платье с небольшим вырезом на груди и обнаженными точеными руками, схваченными у плеча вздутыми буфами, стояла возле него.

— Маша, сыграйте что-нибудь, — попросил он, освобождаясь от сладких мечтаний.

— С удовольствием, — просто ответила Маша и, слегка приподняв узкую, плотно облегающую ее фигуру, юбочку, опустилась на круглый стул. Перелистнув несколько страниц, и найдя любимый этюд, она мягко опустила руки на белую кость клавиш. Послышались волшебные звуки нежной как кружева любви, музыки… Брагин стоял зачарованный.

— Дорогие гости, прошу к столу, — с ласковой улыбкой сказала вошедшая мама. Этюд Шопена оборвался… Маша вскочила из-за рояля и, отыскав глазами Упорникова, весело прощебетала:

— Коля, вы со мной…

— Почему с ним? — мелькнуло в мозгу Брагина, и волна безотчетной ревности впервые закипела в нем, бросилась в голову, краской залила лицо, в висках застучали какие-то молоточки, настойчиво твердившие, — «Почему с ним?.. Уйди… уйди»…

Брагин уже был готов повиноваться зову охватившей его ревности, когда подбежавшая Валя взяла его под руку и сказала:

— А я с вами, Брагин.

Все с шумом вошли в столовую, с тем же шумом сели за стол, обильно уставленный домашними явствами.

— Дорогие гости, хлеб-соль на столе, а руки свои, — с улыбкой, осматривая поверх очков стол, сказал радушный хозяин. Гедвилло были хлебосолами — умели поесть и любили угостить. Надышавшаяся морозного воздуха молодежь ела с сочным аппетитом. Остроумный Упорников, как будто на зло Брагину, без стеснения ухаживал за Машей и сыпал веселыми шутками, каламбурами и эпизодами кадетских шалостей, вызывая раскаты дружного смеха и, что поразило Брагина, что смеялись и статский советник и его монументальная супруга. Она колыхала в такт смеха свое располневшее тело, а статский советник поминутно вытирал белоснежным платком слезы смеха в своих, не по возрасту, лучистых глазах. Брагин, еще не остывший от ревности, в меру поддерживал остроты Упорникова и через стол любовался Машей.