— Ну вот что, — говорит, — садитесь, чего-либо закусим.

Вот они сели за стол; раньше самоваров, конечно, не было у мужиков в то время. Подают кусок мяса. Ну, как жених, конечно, проворный.

— Вы, — говорит, — старики, погомоните! Дай-ка я займусь крошить мясо!

Столько не крошит, сколько в рот кладет, а другим хоть ничего не будь! Потом говорит невестин отец:

— Нет, брат, так мне обсудилось, обождем до налетья отдавать.

Поехали они домой. И говорит жених матери:

— Ну, матушка, и наклался же я мясом в два ряда, хотя невесту и не засватал. Ужинать не хочу!

— Как же это так?

— А так, говорит, я как попроворней, взялся я мясо крошить, большая часть сам поел!

— Чем же ты крошил?

— Вот еще чем! Да ножиком!

— Эх ты, как я тебя научаю быть попроворнее! Ты ж бы спросил вилки и ножик, а пальцы в рот не позволял бы лизать при компании!

— Ну ладно! Буду знать впредь!

Поехали к другому. Приезжают тоже к богатому. Богач, понятно, по-богатому! Жених хорошо материно слово помнит. То их потчуют опять.

— Сядьте-ка, — говорят, — за стол! Не желаете ли чего закусить?

— Нет, мы только сейчас закусывали!

— Ну, чем же вас угощать? Баба, принеси-ка орешков. От неча дела займемся покусать!

Приносит та в тарелке орехов. То проворный жених и говорит:

— Дайте-ка мне ножик и вилку!

Ножом как намерится резать, да «стой! — говорит, — не так вздумал: надо вилкой поддержать!». Держит вилкой орех во всей тарелке, какой он намерился задержать. Как с размаху резанет ножом, орехи все засыпались не только с тарелки, а ни одного и на столе не осталось! Чуть и тарелку не разрубил за один замах. То видит хозяин, что он вовсе дурак.

— Нет, брат, — говорит, — мы не отдадим нынче, не думаем отдавать!

— Ну что, — говорит кум, — ничего больше! Поедем домой.

Приезжают домой.

— Ну, матушка, орехов насыпали полную тарелку, кусать не пришлось!

— Как так?

— А так! Вы мне сказывали дома, что надо брать вилку и ножик. Мне это все было подано; я вилкой поддержал, ножом как резанул, так не только что в тарелке, на столе ничего не осталось, и тарелка чуть пополам не развалилась!

— Эх ты, — говорит, — дурак! Ты ж бы взял горсточку, да в другую руку, одну бы ты себе в карман положил, а другую бы невесте подал и сказал бы ей: «На-ка вот тебе горсточку, и эта мне горсточка! Бог знает, может, господь даст, не пришлось бы вместе жить!».

Он так и думает:

— Ладно ж, матушка, теперь буду ж умней!

— Ну, — говорит дед, — съездим еще в село к одному такому-то; если уж неудача, то уж нынче ездить не будем!

Тот поехал с кумом. Приезжают. Аккурат попали, ужинать сели. Оно, значит, удача.

— Поехали от хлеба-соли, — думают, — приехали аккурат к делу, все собрание за столом.

— Ну, — говорит, — садитесь за стол, Иван Пахомов, и ты, Василий Мартынов, садись! Садись, брат, молодой человек!

Но тот хотя не хотел садиться, столбом стоять неприлично. Делать нечего, наверно, по задаче пойдет. Много кушанья переменяли, в конце — только хотели они вылазивать из-за стола, хозяйка кричит:

— Подождите, братцы, молочка волью на закусочку.

Так приносит на стол молоко с киселем. Думает жених:

— Ну, все не очень ел, ну, уж киселя прохвачу, силён на молоко с киселем!

Да и вздумал маткины слова. Как бы ж это попроворнее сделать? Все едят ложками, он ложку положил перед собой на стол и думает:

— Нет, — говорит, — не так!

Потом вдруг, цап! Горсть в одну руку, потом еще в другую. Аккурат напротив сидела на скамье невеста.

— На-ка, — говорит, — барышня! Может, — говорит, — господь даст нам вместе жить — тебе горсточку и мне горсточку!

Думает, как орешки. Сам весь обрызгался молоком и товарища своего кстати обмазал. Да и этот понял, что он совсем дурак. С тем и поехали домой.

Ну что ж? И сейчас холостой ходит. В Белом у Зарецкого, мы видали, жил; сам он это рассказывал.

Барин и мужик

Жил-был мужик; имел у себя много овец. Зимним временем большущая овца объягнилась, и взял он ее с двора в избу, с ягненочком. Приходит вечер; едет барин, попросился к нему ночевать. Подошел под окошко и спрашивает:

— Мужичок, пусти ночевать!

— А не будете ночью озоровать?

— Помилуй! Нам бы только где темну ночку проспать.

— Заезжай, барин!

Взъехал барин с кучером на двор. Кучер убирает лошадей, а барин в дом пошел. На барине был огромный волчий тулуп. Взошел в хату, богу помолился, хозяевам поклонился:

— Здорово живете, хозяин с хозяюшкой!

— Добро жаловать, господин!

Сел барин на лавочку. Овца волчий тулуп увидала и глядит на барина; сама глядит, а ногой-то топ, и раз, да и два, да и до трех.

Барин говорит:

— А что, мужичок, овца ногой топает?

— Она думает, ты волк; слышит волчий дух. Она у меня волков ловит; вот нынешнюю зиму с десяток поймала.

— Ах, дорого бы я за нее дал! Не продажна ли она? Для дороги мне она хороша.

— Продажна, да дорога.

— Эх, мужичок, да не дороже денег; у барина хватит.

— Пожалуй, уважить можно.

— А сколько она стоит?

—Пять сот рублей.

— Помилуй, много! Возьми три сотенки.

Ну мужик согласился, продал. Барин ночь переночевал, на зорьке встал и в путь собрался; хозяину три сотенки отдал и овечку взял, посадил в санки и поехал. Едет. Идут встречу три волка. Вот овца увидала волков, так и прыгает на санях... Барин говорит кучеру:

— Надо пускать: вишь как она раззадорилась!.. Сейчас поймает. (А она боится).

Кучер и говорит:

— Постой немножечко, сударь, она раззадорится.

Сверстались волки с ними ровно. Барин выпустил овцу: овца испугалась волков, в лес полетела, коротким хвостом завертела. Как волки за ней залились, только снег раздувается, а кучер за ней собирается. Поколе лошадушку выпрягал, в погонь за овцей скакал, волки овцу поймали и шкуру с нее содрали, сами в лес убежали. Кучер подскакал: овца на боку лежит, а ее шкура содрана лежит. Подъезжает к барину. Барин его спрашивает:

— Не видал ли чего?

— Ах, сударь, хороша овца! Вся изорвалась, а волкам не поддалась!

Мужичок три сотенки получил, сидит теперь барину сказочки рассказывает, а три сотенки в кармане лежат.

Солдат и барин

Вышел солдат в отпуск, нанялся служить к скупому барину: в год за сто рублей. Помещик велел ему и лошадей чистить, и навоз возить, и воду таскать, и дрова рубить, и сад мести, словом, не дает ему отдыху ни на минуту, совсем измучил работой. Отслужил солдат год и просит расчета. Помещику жалко отдавать деньги, стал доставать, а сам ревмя ревет.

— О чем вы, сударь, плачете?

— Да денег жалко!

— Экой ты, барин! Ведь я тебе целой год прослужил. Если б ты мне прослужил три дня, так я б тебе отдал сто рублей и слова не сказал.

«Три дня немного, — думает барин». Пошел советоваться с барыней. Она говорит:

— Что же, отслужи три дня!

А сама думает: «Ведь не мне служить, а мужу, ему — не мне плохо будет». Барин согласился.

Солдат поужинал, лег спать в сарае, разулся, один сапог забродил в один угол в сено, другой — в другой угол. Поутру проснулся, кричит: «Эй!». Помещик входит.

— Подавай сапоги, я хочу одеваться!

Помещик хвать — сапогов нету, и запорол горячку, спрашивает солдата:

— Где твои сапоги?

— Ах ты,.. каналья, ты у барина спрашиваешь о сапогах? Верно и не чистил их! — да хвать его по уху, да по другому.

Барин туда-сюда, насилу один сапог отыскал, а другого нет.

— Подайте палок! — закричал солдат и давай дуть помещика. До того промял, что он не рад и деньгам.

— Не хочу, — говорит, — тебе служить, возьми свои деньги, чорт с тобой! 

Солдат и барин - 2

Говорил барин с солдатом; солдат стал хвалить свою шинель: