Ее волнение передалось Григорию Ивановичу. Стиснув зубы, он с силой толкнул плечом дверь избы. Помог Устинье раздеться и, усадив на лавку, взял ее за руки.

— Зачем ты будешь мучить себя там, в церкви. Поверь, он не стоит слез. Не надо себя унижать.

Устинья осталась дома.

Свадебное пиршество продолжалось пять дней. Андрей стал собираться в путь. Уложив в чемодан свои вещи, он зашел к Сергею.

— Мало погостил, — протягивая ему руку, сказал, тот на прощанье. — Ты, кажется, зимой заканчиваешь училище? — спросил он Андрея.

— Да.

— Я, признаться, говорил уже с отцом. Он думает направить тебя в Зауральск.

— Мало ли что он думает. У меня свои взгляды на будущее, — хмуро произнес Андрей.

— Что ты намерен делать?

— Посмотрю, — уклончиво ответил Андрей.

Чувство отчужденности к брату, которое началось года два тому назад, вновь овладело им и, сухо простившись с Сергеем, он вышел.

Вечер Андрей провел у Русакова. Утром Андрей уже был на Качердыкской дороге. Завернувшись потеплее в тулуп, он отдался воспоминаниям о первой встрече с Христиной. Весна 1910 года. Челябинск. Андрей приехал погостить к своему товарищу. Выпускной вечер в женской гимназии. Во время торжественной части, когда объявили имя выпускницы для получения золотой медали, к столу подошла девушка среднего роста, со смуглым цветом лица, умными карими глазами. Сделав легкий реверанс сидевшим за столом, она вернулась на место. Во время танцев Андрей пригласил ее на кадриль. Усталые, они вышли в тенистый сад гимназии и, сев на скамейку, окруженную густыми кустами акации, разговорились. Христина Ростовцева, так звали девушку, собиралась ехать на работу в школу, где жили ее старики — в станицу Качердыкскую.

Юноша предложил ей ехать вместе через Марамыш, который лежал на пути к станице. Выйдя из вагона на маленькой станции, они наняли ямщика. Ясный ум, скромность и внимание, которое оказывала ему спутница, окончательно убедили Андрея, что в Христине он нашел свой идеал.

…В прошлом году летние каникулы он проводил на мельнице отца, стоявшей недалеко от станицы. Андрей стал встречаться с Христиной чаще, и эти отрадные минуты всегда оставляли в его душе радостное, волнующее чувство. И теперь, изредка бросая взгляды на заснеженные поля, березовые рощи, покрытые куржаком, на медленно плывущие облака, он думал о встрече с любимой девушкой.

В станицу Андрей приехал, когда было уже темно. Потонувшая в снегу, она казалась вымершей. Лишь в редких избах светились слабые огоньки, да кое-где глухо тявкали собаки. Миновав станичное правление, путники свернули на тихую улочку. Пустив лошадей шагом, они подъехали к небольшому домику Христины.

На стук вышел отец девушки и, узнав Андрея, стал торопливо открывать ворота.

— Милости просим. Давненько не были у нас, — сказал он, помогая обметать снег с тулупа Фурсова. — Пойдем в избу.

Христина с матерью пили чай. Увидев Андрея, девушка выскочила из-за стола и с сияющим лицом подала ему руку.

— Андрюша!

После шумных свадебных дней в Марамыше с беспробудным пьянством гостей, бесшабашной гонкой на лошадях, Андрей впервые почувствовал то душевное спокойствие, которого ему недоставало за последние дни.

За чаем он рассказал все семейные новости. Принимая стакан от Христины, он коснулся ее пальцев и на миг задержал их в своей руке. Лицо девушки покрылось румянцем. Взглянув украдкой на родителей, которые были заняты разговором с возницей Фирсова, она погрозила Андрею пальцем. Тот улыбнулся и долго не спускал глаз о любимой девушки.

После чая Христина увела своего гостя в горенку. Плотно прикрыла дверь и, подойдя к нему ближе, протянула руки.

— Андрей!

Тот порывисто обнял ее и, прошептав чуть слышно:

— Ждала? — привлек к себе.

Вечер для молодых людей прошел незаметно. На следующее утро Андрей выехал из станицы. До околицы его провожала Христина. За ночь подморозило, и снег под полозьями кошевки пел какую-то свою однообразную песню.

Оживленно разговаривая, они не заметили, как промелькнул ближайший лесок и открылась ровная многоверстная равнина. Прислонившись головой к плечу Андрея, девушка задумчиво слушала звон колокольцев. Легкий поворот головы Андрея, и Христина почувствовала теплоту его губ.

Очнувшись, девушка посмотрела на станицу и, вздохнув, крепко пожала руку Андрея.

— Приезжай! Я тебя жду, — и вышла из кошевки.

Лошади тронулись. Андрей, поднявшись на ноги, долго смотрел на удаляющуюся Христину.

Весть о войне с Германией застала Никиту Захаровича в деревне Закамалдиной, недалеко от Марамыша. Фирсов велел работнику запрячь лошадь, а сам пошел к старосте. В сельской управе набилось много народу. Писарь то и дело выкрикивал фамилии мобилизованных, а те, сбившись в кучу, хмуро поглядывали на суетившегося без толку старосту. В толпе сновали стражники, приехавшие из города. Слышался плач женщин и детей.

Никита Захарович с трудом пробрался вперед и, наклонившись к уху писаря, зашептал:

— Ксенофонт Васильевич, погляди за моим хлебом, как бы амбары не разнесли.

— Долго ли до беды, — ответил тот. — Ишь, народ как взбудоражен.

— Ежли что, весточку дай. Помощь пришлю. Договорюсь с приставом.

— Ладно.

Фирсов вышел на улицу. Возле церковной ограды, опираясь на палки, группой стояли старики. Играла гармонь. Какой-то пьяный парень, отбивая чечетку, ухал:

Чуть ли не в каждой избе слышался плач. Отцы и матери провожали своих сыновей на войну.

Выехав из деревни, Никита Захарович крикнул хмурому Прокопию:

— Езжай быстрее. Лошадь взяла крупную рысь.

«Андрея возьмут. Сергей еще молод», — подумал Фирсов и, откинувшись на сиденье, продолжал размышлять: «Хлеб надо придержать, в цене взыграет».

Приехав домой, он застал жену в слезах.

— Андрюшу в армию берут, — всхлипнула она.

— Перестань выть, — сказал ей сурово муж. — За царем служба не пропадет. Не один Андрей идет, — расхаживая по комнате, говорил он. — Дело от этого не пострадает, — сказал веско Фирсов.

В день отъезда сына в армию, Никита позвал его к себе.

— Вот что я думаю, — и, помолчав, пытливо посмотрел ему в глаза. — Пускай другие дерутся, а нам с тобой и здесь дела хватит. Скот надо отправлять на бойни, хлеб продавать, вести дело надо, с Сергеем нам не управиться, а Никодим человек пришлый.

Подойдя вплотную к сыну, он заговорил тихо:

— А что, если воинскому дать так это, сотни три? Может, освободит от службы?

Андрей покачал головой.

— Нет, отец. Я должен итти в армию. Стыдно будет мне и тебе, когда тысячи кормильцев идут на фронт, оставляя полуголодные семьи. А я… Нет, — сказал он решительно, — я должен выполнить свой долг. — Молодой Фирсов вышел из комнаты.

Никита Захарович недружелюбно посмотрел ему вслед и прошептал:

— Не хотел в отцовском доме хлеб есть, погрызи теперь солдатские сухари, авось поумнеешь.

Перед отъездом из Марамыша, Андрей зашел к Словцову. Лицо Виктора было серьезно.

— Слышал, слышал, за царя, веру и отечество воевать идешь, — подавая руку Фирсову, заговорил он. — Что ж, может быть, и я скоро последую за тобой, — и, сжав кулак, он сурово сказал: — Но бороться за благополучие Николая и приближенных, шалишь, не буду. За веру? Как ты знаешь, я атеист. За отечество? Согласен. Только не за отечество Пуришкевичей, Родзянко и Коноваловых, а за другую, обновленную Россию.

— Но ведь царское правительство и родина пока неотъемлемы?

— Вот именно, пока.

Словцов подсел ближе к своему другу.

— Большие дела будут, Андрей. Тяжелые испытания придется перенести нам. Но мы выдержим, ибо на нашей стороне миллионы тружеников.