Недалеко, пробивая путь штыками, упорно шли вперед Осип Подкорытов и Кузьма Двойников.

Обычно добродушное лицо Епифана Батурина было искажено злобой. Казалось, что какая-то несокрушимая сила влекла его в самую гущу врага, и, разгоряченный боем, сокрушая все на пути, Батурин яростно пробивался через вражеские ряды к блестевшему на солнце австрийскому знамени. За ними плечом к плечу шли остальные солдаты. Первым упал Кузьма Двойников. Андрей видел, как выпала винтовка из его рук и солдат сунулся лицом на пепельную шинель убитого штирийца. Левая щека Осипа была рассечена ударом австрийского тесака, но Осип, не чувствуя боли, яростно работал штыком, не отставая от Батурина.

Фирсов отбивался шашкой от наседавших на него трех штирийцев, и, если бы не подбежавший на помощь Епифан, ему пришлось бы плохо. Батурин свалил прикладом ближайшего немца, и вместе с подоспевшими солдатами из роты Фирсова они заставили попятиться остальных.

Неприятель дрогнул.

— Ура-а-а!

Из маленького чудом уцелевшего леска выскочила конная сотня оренбургских казаков и кинулась наперерез австрийским уланам, скакавшим на помощь своей пехоте. Свалка продолжалась вокруг неприятельского знамени. Рослый Епифан, точно таран, пробивался в плотной группе штирийцев, окруживших знамя, от винтовки его остался один лишь ствол. Приклад был сломан, коробка разбита, и штык стал ненужен. Верхняя губа Батурина была рассечена, и кровь залила подбородок.

Стоявшая в резерве вторая сотня оренбургских казаков решила исход контратаки. Австрийцы бросились врассыпную.

Возвращаясь в свой блиндаж, Андрей заметил прижавшегося к брустверу человека и, приглядевшись к его тощей фигуре, узнал своего батальонного командира Омарбекова.

Чувство отвращения охватило Фирсова. Сделав вид, что он ищет что-то под ногами, Андрей наклонился к капитану и негромко, но внятно произнес:

— Трус!

Омарбеков съежился, точно от удара, и умоляюще произнес:

— Ради бога, не предавайте гласности.

Андрей круто повернулся от батальонного и, бросив через плечо:

— Дрянь! — поспешно зашагал по окопу.

После атаки Андрей почувствовал страшную усталость и, войдя в свой блиндаж, повалился на постель; полузакрыв глаза, он отдался покою. Заслышав чьи-то шаги, Фирсов приподнялся на локте. Вошел вестовой.

— Вас вызывают в штаб полка.

— Иду.

Солдат козырнул и вышел из блиндажа.

Андрей неохотно поднялся и отправился в штаб. Увидев Фирсова, Омарбеков сделал вид, что не замечает его, и заговорил с каким-то офицером.

Командир полка фон Дитрих, полный седеющий мужчина, казалось, весь был занят изучением полевой карты.

Березницкий что-то торопливо писал, изредка бросая взгляды на полковника.

— Прапорщик Фирсов прибыл по вашему вызову.

Фон Дитрих поднял холодные глаза от карты и в упор посмотрел на Андрея.

— Из батальона капитана Омарбекова?

— Так точно.

— Сегодня я представляю вас к получению звания подпоручика и к георгиевскому кресту второй степени. А сейчас, — фон Дитрих повернул надменное лицо к адъютанту, — поручик Березницкий, приготовьте приказ о временном назначении Фирсова командиром второй роты, вместо убитого в бою подпоручика Лосева.

Андрей знал этого тихого, болезненного офицера. Еще накануне боя он показывал ему фотографию своих детей. Лосев до войны служил бухгалтером в одной частной фирме, недавно окончил офицерскую школу.

Из задумчивости Андрея вывел голос полкового командира:

— Приготовьте, господа, списки особо отличившихся в бою солдат.

В халупе началось движение. К Фирсову подошел Омарбеков и заискивающе произнес:

— Поздравляю с наградой.

Фирсов неохотно пожал его липкую руку и поспешно выдернул свою. Андрей, не скрывая своего отвращения, пренебрежительно посмотрел на своего командира. Пробормотав что-то невнятное, Омарбеков отошел от Фирсова.

Прошло несколько дней. Австрийцы и немецкие части не прекращали атак. Рота Фирсова поредела. Епифан с Осипом лежали в полевом госпитале. Андрей за эти дни похудел и резко изменился. Глубоко запавшие от усталости и бессонницы глаза смотрели строже, лоб прорезали глубокие морщины. Вся его фигура стала как-то стройнее, подтянутее.

…Зима. Маленькая галицийская деревушка, где была расквартирована часть фон Дитриха, утонула в глубоких снежных сугробах. Здесь Андрея и застала февральская революция.

Первую весть о ней принес Епиха. Ворвавшись в избу, точно ураган, он еще с порога крикнул:

— Николашку убрали! Сейчас вестовой прискакал из штаба корпуса. От него и узнал.

Фирсов выскочил из-за стола и взволнованно посмотрел на Батурина. Затем поспешно оделся и, пристегнув кобуру револьвера, торопливо зашагал вместе с Епихой к штабу.

— Подожди здесь, — шепнул он Батурину.

Епиха, не выпуская винтовки из рук, остался в сенках.

Омарбеков сидел в углу и, беспокойно ворочая белками глаз, разыскивал в карманах портсигар, который лежал перед ним на столе. Березницкий, подперев рукой голову, неподвижно смотрел в одну точку. Сидевшие недалеко от него два-три молодых офицера обсуждали вполголоса манифест об отречении царя от престола.

— Поздравляю, — увидев Андрея, произнес сквозь зубы фон Дитрих. — Император Николай уже не правит больше Россией, — полковник скривил губы. — Зная ваш авторитет среди солдат, надеюсь на консолидацию совместных усилий по укреплению дисциплины среди солдат. Война должна быть доведена до победного конца!

— Я придерживаюсь другого мнения, — сухо ответил Андрей.

— А именно? — фон Дитрих побарабанил пальцами по столу.

— Война не популярна среди нижних чинов. Она им надоела. Солдаты устали и стремятся домой.

— А вы? — Полковник резко поднялся из-за стола.

Омарбеков испуганно икнул и закрыл в страхе рот. Березницкий очнулся и тревожно завертел головой.

— А вы? — Лицо фон Дитриха побагровело и, не сдерживая больше своего бешенства, он в исступлении заорал:

— Большевик! Пораженец!

— Да, большевик, — четко сказал Андрей.

Фон Дитрих выхватил револьвер, но в это время он увидел ощетинившийся штык вбежавшего Епихи и отпрянул.

Через час на деревенской улице стихийно возник солдатский митинг.

Андрей взобрался на табурет и, оглядев запруженную народом улицу, громко произнес:

— Товарищи! Иго царизма пало. Но до полной победы революции еще далеко. У власти стоит еще буржуазия. Каждый солдат должен подумать, итти ли ему в ногу с кулаком и помещиком, или следовать за большевистской партией в борьбе за мир, за свободу, за землю, за счастливую, радостную жизнь. Других путей нет. Я уверен, что крестьяне и рабочие, одетые в солдатские шинели, изберут себе единственно правильный путь. Сегодня мы должны избрать своих представителей в полковой комитет. Да здравствует нерушимый союз рабочих и крестьян! Все под красное знамя революции!

После Андрея говорил Федор Осколков, бывший грузчик из Новороссийского порта. На митинге, по предложению Епифана Батурина, в полковой комитет были избраны Андрей Фирсов, Федор Осколков и еще несколько солдат из соседних рот. Кандидатуры избранных прошли единогласно.

После февральской революции на фронте началось братание солдат. Однажды Андрей заметил небольшую группу австрийских солдат, которые вышли из своих окопов, направляясь в сторону его участка.

Расстояние между окопами было небольшое, и Фирсов явственно услышал голоса солдат:

— Русс! Камрад!

Австрийцы шли без оружия, продолжая кричать:

— Русс, русс, камрад!

Вскоре их группа спустилась в русские окопы, и, оживленно переговариваясь на своем языке, австрийцы начали совать в руки солдат папиросы и консервы.

Андрей передал наблюдательный пункт взводному офицеру и подошел к австрийцам. Те, увидев офицера, на миг замолкли.

— Русс, камрад, — осмелев, один из них раскрыл перед Фирсовым портсигар.

Андрей взял папиросу, и молчаливо тревожное настроение солдат перешло в шумный говор. Большинство австрийцев были из Закарпатья. В роте Фирсова находилось несколько украинцев. Те и другие, плохо понимая друг друга, подкрепляли слова оживленной жестикуляцией. Беседа затянулась. Вечером большая группа солдат во главе с Батуриным пошла в австрийские окопы и вернулась поздно.