— Тебе, Александр Павлович, мешать я не буду, — говорил Никита заводчику Балакшину, который был главным учредителем союза маслодельных артелей. — Перерабатывай молоко, разводи свиней, а где надо, я подсоблю деньгами. У тебя что, контракт с датчанами есть? — спросил он неожиданно.

— Да, часть свинины я сдаю на консервный завод, — ответил своему собеседнику Балакшин.

Никита поднялся с кресла и, шагая по мягкому ковру, заговорил не торопясь:

— Опутывают нас иноземцы, ох, как опутывают. Ведь ты сам посуди, — Фирсов, заложив руки за спину, остановился перед хозяином. — В Челябинске два завода принадлежат немцам и бельгийцам. До самого Омска по всей железной дороге склады американца Мак-Кормика, в Омске засели немец Ган и швед Рандрупп. На винокуренных и пивоваренных заводах хозяйничают иностранцы, и здесь у тебя под самым носом орудуют датчане, а нашему брату, русскому купцу, и повернуться негде. — Помолчав, Никита продолжал: — Слышал я, что масло и свинину ты отправляешь в Англию.

Балакшин, поглаживая свою пышную с проседью бороду, внимательно слушал гостя, на его вопрос ответил утвердительно.

— Ну вот, и ты со своими артелями ихнюю же руку тянешь, а какая нам с тобой польза?

— Тебе — не знаю, а мне от фирмы Тегерсена — один убыток, — заметил хозяин.

— А ежли нам с тобой, допустим, создать компанию, ас… ас… как это на ученом языке называется? — Фирсов наморщил лоб и уставился на ковер. — Припомнить не могу, ведь говорил же мне этот кутейник. «Его бы лучше послать», — промелькнула у него мысль про Никодима.

— Ассоциацию, — сказал более осведомленный в торговой терминологии Балакшин, который когда-то учился в коммерческом училище.

— Ну вот, эту самую, будь она неладная, и придумают, прости господи, такое слово, — произнес с облегчением Никита.

— Что ж, я непрочь, — заявил хозяин, — мне эти «Брюль и Тегерсен», признаться, крепко ножку подставляют. Создают свои механизированные маслодельные заводы, и артелям тягаться с ними трудновато.

— Не удержаться им против нас, — забегал по привычке Никита, — а деньгами я тебе пособлю. Начинай накидывать цену на молоко с пятачка, а там посмотрим, кто кого.

— Ну, хорошо, а разницу в повышении цен кто оплачивает?

— Я.

Хозяин задумался. Побарабанил пальцами по мраморному столику, накрытому зеленой бархатной скатертью, и перевел взгляд на Никиту.

— Допустим, цену повышаем. Но Тегерсен не может останавливать маслодельные заводы, ясно, что будут оплачивать молокосдатчикам по ценам выше артельных. Но когда-то должен быть предел?

Никита хитро улыбнулся:

— Ты только начинай бить их, а я уж добью.

— Опасная игра, — Балакшин затеребил бороду. — Требуются большие деньги.

— Для начала я открою вам кредит в Крестьянском банке тысяч так на пятнадцать, — заявил Никита.

— Ну, а если мы не выдержим конкуренции? — продолжал расспрашивать осторожный Балакшин.

Никита потер руки.

— Брюль и Тегерсен лопнут скорее, чем мы, — заявил он уверенно. И, помолчав, добавил: — Для пользы дела думаю поставить в ваше правление своего человека.

— Хорошо, я посоветуюсь, — поднимаясь, заявил хозяин. — Прошу денька через два заглянуть ко мне, — сказал он, пожимая руку гостя.

Через неделю в степь к Бекмурзе прискакал гонец от Фирсова. Никита пригласил Яманбаева в Марамыш по важному делу. Попутно фирсовский человек, с таким же наказом, заехал и к Дорофею Толстопятову.

Сергей приезду своего степного друга обрадовался:

— Бекмурза!

И когда тот, несмотря на свою дородность, легко соскочил с седла, он обнял Яманбаева.

— Салем! — Бекмурза с чувством потряс руку молодого Фирсова.

— Мало-мало твой старик толмачим, потом гулям. Никодим-та где? — не видя Елеонского, спросил он Сергея.

— В Зауральск уехал по отцовским делам.

— А-а, латна. Ташши свой юрта.

Сергей взял под руку гостя и повел его наверх.

Бекмурзе отвели боковую комнату, в которой когда-то жил Андрей. Стряпка Мария каждое утро ругалась, подтирая заплеванный гостем пол. Не выносил «кыргыцкого духа» и сам хозяин, но из уважения к богатству скотопромышленника свое недовольство не выказывал. Василиса Терентьевна была с гостем любезна и вскоре снискала его расположение. Агния, проходя каждый раз мимо комнаты «азиата», как она мысленно назвала Бекмурзу, прикладывала к носику надушенный платок.

На другой день приехал Дорофей Толстопятов. Никита с гостями закрылся в своем кабинете.

Поговорив о погоде и прочих малозначащих предметах, хозяин перешел к делу.

— Бекмурза Яманбаевич, ты кому теперь скот продаешь?

— Зауральск гоням.

— С Султанком, Сашкой Марьяновым, Колькой Шахриным ты в дружбе живешь?

— Вместе пьем. — Узкие, заплывшие жиром глаза Бекмурзы весело посмотрели на хозяина.

— Та-ак, — задумчиво протянул Никита и хрустнул костлявыми пальцами. — Можешь ты нажать на них, чтобы скот они в Зауральск не гоняли?

— Можна. У меня сарский бумага есть, — заявил Бекмурза, вытаскивая из-за пазухи пачку векселей.

Никита, точно ястреб, схватил ценные бумаги. Скотопромышленники Тургая влезли в долги Яманбаеву на большую сумму. Довольный Фирсов потер руки.

— Заворачивай их скот в Марамыш, — заявил он весело Бекмурзе. — Будем свою скотобойню строить. Мясо пойдет теперь мимо Зауральска в Екатеринбург и Москву. Как твоя думка?

— Моя согласна, — хлопнул себя по коленке Бекмурза.

Никита зорко посмотрел на Толстопятова.

— Я не супорствую, — произнес медлительный Дорофей, — Свиней могу закупать у мужиков, съезжу в Александрову и Всесвятскую к хохлам.

— Сколько деньга надо? — спросил нетерпеливый Бекмурза.

— Пока немного, — ответил Никита. — На первых порах так тысяч восемьдесят, — Фирсов испытующе взглянул на Яманбаева.

— Латна, даем.

Осторожный Толстопятов молчал.

— Ну, а ты как, Дорофей Павлович? — спросил его хозяин.

Заимщик поднял глаза к потолку.

— Тысяч двадцать могу дать, — вздохнул он, — с деньгами-то у меня плоховато.

«Жилистый мужик», — подумал Никита и стал подробно рассказывать о своем плане.

К осени скотобойня была готова. Построили ее недалеко от заимки Дарьи Видинеевой.

Бекмурза вместе со своим другом Султанком, договорившись с остальными скотопромышленниками, погнали гурты в Марамыш, на новую скотобойню. Консервный завод «Брюля и Тегерсена» в Зауральске остался без сырья и к весне заглох.

Не выдержав конкуренции с маслодельными артелями, остановились и заводы датчан по переработке молока.

Никита денег не жалел. В январе получилась заминка с Крестьянским банком, и Фирсов потянулся к деньгам Дарьи Видинеевой. В правление сибирских маслодельных артелей, по настоянию Никиты, вошел Никодим. «Большого ума человек. Дельный работник», — говорил он членам правления про Елеонского.

В конце мая 1913 года к дому Фирсова подкатила дорожная коляска, из нее вышел господин средних лет, одетый в пепельного цвета макинтош с желтыми отворотами из шагреневой кожи. На ногах были одеты модные ботинки. Перекинув привычным движением трость с серебряным набалдашником, он протер носовым платком пенсне с золотой пружиной. Продолговатое, нездорового оттенка лицо, с бесцветными глазами, над которыми свисали дряблые мешочки, тонкие бескровные губы, маленькие завитые колечком усики, длинный стручковатый нос и вся как бы расслабленная фигура приезжего были неприятны.

— Скажите, пожалста, это дом Фирсоф? — с заметным акцентом спросил он выходившую из ворот стряпку Марию.

— Ага. Только Никиты Захаровича дома-то нету. Вам его, поди, надо. Ладно, скажу хозяйке, — Мария повернула обратно в дом. Приезжий смахнул платком пыль с макинтоша и, не торопясь, последовал за ней.

Увидев незнакомого человека, Василиса Терентьевна смутилась. В последнее время в их дом постоянно заходили прилично одетые люди и вежливо просили хозяина о помощи.