— Вася, подъезжай вон туда. — Женя показала в сторону стройки. Ведь не здесь же прощаться, где столько народу, где то и дело проносятся машины? И из окон все видно…
— Слушаюсь, товарищ начальник! — отчеканил сержант.
Автомобиль побежал по пустынному, тихому переулку.
— Стоп! — скомандовала Женя.
«Опель» остановился.
Женя вышла на мостовую и вдруг прильнула к плечу майора:
— Дядя Саша… Дядя Саша…
— Вот так так… раскисла! А еще партизанка… Ну куда ж это годится?
— Дядя Саша… Дядя Саша… — Женя ладонью растирала слезы по лицу. — Не хочу я здесь жить, не буду…
Майор обнял девочку, пригладил ее растрепанные ветром каштановые волосы:
— Будет, Катя, будет… И нос какой красный стал. Вот и скажут: «Некрасивая к нам поступила». Да ведь ненадолго. Немного потерпи. Демобилизуюсь — сразу за тобой приеду.
Он достал из кармана Жениной гимнастерки носовой платок и вытер ей слезы.
— А если тебе уж очень страшно одной остаться, — продолжал он, — тогда что ж, давай махнем с нами хоть на Камчатку!
Сквозь слезы Женя улыбнулась:
— Зачем зря говоришь, дядя Саша! Все равно не возьмешь.
Павличенко оставался в кабине и мрачно крутил козью ножку. Женя подбежала, распахнула дверцу, обхватила руками шею сержанта и прижалась к его щеке.
Майор вытащил из машины черный потрепанный чемодан и зашагал к дому. Женя бросилась его догонять:
— Нет, нет, дядя Саша, я сама, ты меня не провожай! — И ухватилась за ручку чемодана.
Дядя Саша уже привык к Жениному своенравному характеру. Конечно, он знал, что стоит ему только сказать: «Не спорить!» — и девочка сейчас же подчинится. Строгий начальник, которого беспрекословно слушались бойцы и командиры, с Женей он всегда бывал мягок и терпелив: он знал, сколько горя ей пришлось пережить. И подчас, когда надо бы с Женей обойтись потверже, у него духу не хватало на это. А девочка в нем души не чаяла и нисколько его не боялась. И сейчас она упрямо повторяла:
— Я сама, сама!
— Опять «сама»! А обстановку надо разведать, с людьми потолковать?
— Нет, не хочу… Я не маленькая. Путевка у меня есть, чего еще…
Майор опустил чемодан на тротуар:
— Не годится это, Катюша… Ну да уж ладно, иди, а я подожду здесь.
Подхватив чемодан, Женя большими шагами, решительно направилась к дому. Поднялась на крыльцо. Она слышала, как сзади подошел и остановился «опель». Но, не оглядываясь, постучала.
Дверь открыли, и она вошла в дом.
Майор долго смотрел на крыльцо.
Время шло, Жени не было. Майор бросил окурок.
— Поезжай, Вася, один, — сказал он. — Подождешь меня за углом, возле газетного киоска.
Глава вторая. Новенькая
Когда Женя постучала, за дверью послышались шаги. Кто-то долго возился с замком. Наконец замок щелкнул, и маленькая девочка с красным бантом в темных стриженых волосах распахнула дверь.
— Вам кого? — деловито спросила она тоненьким голоском. — Если Марию Михайловну, то ее нет — она в Звенигороде, в лагере.
— У меня вот… — Женя протянула путевку.
Девочка впустила Женю, взяла у нее бумагу. Захлопнула дверь и с шумом опустила огромный крюк.
Вот и кончилась походная жизнь… Женя медленно поднялась вслед за девочкой по сбитым ступеням широкой деревянной лестницы.
— «Го…род…ской от…дел на…род…ного…» — Девочка, наморщив лоб, по складам разбирала написанное в путевке.
Женя опустила чемодан на пол возле белых мраморных колонн и огляделась. Колонны разделяли надвое большую комнату — получалась передняя и нарядный зал. За колоннами виднелся овальный стол, покрытый вышитой скатертью. Вокруг него разместились белые крашеные скамейки — маленькие, точно игрушечные. В стене блестело большое зеркало.
В глубине комнаты, прямо против Жени, по обе стороны плотно закрытой двери белели невысокие ниши. В них прятались хрупкие, тонконогие столики с вазами.
Вдруг дверь между нишами отворилась, и Женя увидела высокую женщину, которая вела за руку вихрастую девочку лет восьми в одной короткой рубашке. Женщина строго выговаривала ей. Женя услышала обрывки фраз: «…разве ты, Нина, не знаешь… кричать нельзя… бегать запрещено… Почему же ты шумела?» Девочка низко опустила голову.
Из коридора доносились многоголосый шум, беготня. Женя недоумевала: «Почему одним шуметь нельзя, а другим можно? Это же несправедливо. И почему средь бела дня девочку раздели? Почему ей платья не дают?»
Высокая женщина и Нина, громко шлепавшая босыми ногами, не замечая Жени, которая стояла за колоннами, свернули в коридор.
— «…на…направ…ляется…» — продолжала читать, девочка с красным бантом.
— Это путевка, — обернулась к ней Женя. — Путевка к вам. Видишь? «Направляется Максимова…» Максимова — это я.
— Поняла, поняла, ты к нам! — обрадовалась девочка и вернула Жене бумагу. — А я — Маня Василькова, дежурная. Я сейчас Тамару Петровну позову.
— Тамара Петровна — это кто?
— Завуч.
— Она у вас, наверное, злющая? — Женя подумала о женщине, которая только что была в вестибюле.
— Нет, не злющая, а строгая. — И Маня с важностью добавила: — Если завуч не строгий, что с детьми получится!.. Подожди.
Дежурная ушла.
Женя присела на чемодан. И вдруг ей захотелось увидеть дядю Сашу еще хоть разочек и сказать ему на прощанье что-то важное, что-то ласковое… А может, он еще не уехал? Женя была готова выскочить на крыльцо, закричать: «Дядя Саша!», но пересилила себя.
Маня скоро вернулась. Завуч Тамара Петровна велела привести новенькую к ней в кабинет.
— Пошли, пошли! — заторопила Маня и мелкими шажками быстро прошла вперед.
Женя взяла чемодан и пошла за ней. Осторожно пронесла его мимо столика с высокой стеклянной вазой и подумала: «Ребят сюда, уж конечно, не пускают! Они тут сразу всё перебьют, расколотят. Вон какая ваза… ее чуть тронь — осколков не соберешь!»
Столы, стулья — все здесь было такое маленькое, словно ненастоящее. А пол какой! Женя никогда не видела такого — полированные дощечки уложены «елочкой». По такому полу неловко шагать в пыльных после дальней дороги сапогах. И она старалась ступать своими широконосыми керзовыми сапогами как можно осторожнее. Походка у нее была легкая, и она шла бесшумно.
Вот и дверь с табличкой: «Заведующий учебной частью».
Маленький кабинет был обставлен совсем просто: стол, этажерка и несколько стульев. На столе тоже ничего лишнего: письменный прибор, остро отточенные карандаши, графин с водой, какая-то толстая книга в красном переплете.
Завуч Тамара Петровна Викентьева оказалась той самой женщиной, которая только что бранила босую девочку. Держалась она очень прямо. Русые волосы ее были зачесаны как-то особенно гладко и уложены вокруг головы валиком.
— Здравствуй, Женя. — Голос у Тамары Петровны был очень тихий.
Девочка вздрогнула. «Женя…» Так ее называли только дома. Так ее звала мама.
И Жене представилась мама такой, какой она видела ее последний раз: в старой ватной телогрейке, простоволосая, с капельками крови на щеке. «Женя, — кричала мама, — Зину, Зину береги!»
Только Женя не сберегла ее…
— Ты, значит, к нам? Отлично, — все так же негромко сказала Тамара Петровна. — Да ты садись.
Девочка молча села на стул возле стола.
— Ты одна? — спросила Тамара Петровна.
Женя угрюмо промолчала.
Тамара Петровна покосилась на чемодан:
— Так… Откуда же ты пришла или приехала, Женя?
Женя понимала, что не отвечать нельзя. Но она не могла произнести ни слова. Точно чья-то жесткая рука сдавила ей горло. Нахмурив брови, скрывая подступившие к глазам слезы, девочка опустила голову.
Стараясь вызвать Женю на разговор, Тамара Петровна спросила, где и в каком классе она училась, в какой собирается поступить.
