И они еще долго сидят, и старик все говорит девочке о доме:

— Наш Общинный дом как книга, Хэра. На этих резных деревянных панелях вся история деревни, нашей ванау. Люди пакеха, белые, считают, что все это — легенды. А для меня это больше, чем просто сказка. — И, словно переворачивая страницу за страницей, продолжает. — Это Пу. Он летит с Гаваики на спине огромной птицы. Он несет кумару[43] в край Аотеароа[44]. А это Паикеа, и он держит путь в Аотеароа, плывет на спине кита. Ему был дан наказ не подпускать кита к берегу раньше времени. Но долгое путешествие утомило его, и он решил отдохнуть. И как только кит коснулся песка, он тут же превратился в остров. Его и сейчас можно увидеть недалеко от Вангары. А видишь тукутуку на стене? Это плетение изображает небо и звезды.

Глаза Хэры горят от возбуждения.

— Неужели это правда, дедушка? Неужели все так, как ты говоришь?

— Именно так, Хэра. Не забывай того, что я тебе рассказывал.

Старик закрывает глаза, пытаясь отогнать грусть. Прошли годы, и даже Хэра стала другой, повзрослела, печально думает он. И, как многие ее сверстницы, уехала в город. А когда приехала домой погостить, то он заметил, что мир пакеха изменил и ее. Он попытался было разбудить в ней воспоминания, вернуть ее в мир детства, но она рассердилась:

— Перестань, дедушка. И кроме маори есть на свете люди. И мне среди них жить. А ты как во сне. Старые времена не вернуть. И я тут ничем помочь не могу. Неужели ты не понимаешь?

Но он, этот кауматуа, так просто не сдавался. Если уж к старому возврата нет, то пусть она увезет с собой хотя бы частичку прошлого.

— Пойдем, Хэра. Я покажу тебе кое-то.

— Не стоит, дедушка.

— В этих книгах живет дух твоих предков. Это наша Вакапапа[45]. Тут имена всех твоих родственников с тех пор, как Токитиму построил каноэ. Возьми их с собой.

— Но, дедушка…

— Бери без разговоров. Вот видишь свободную строчку. Сюда впишешь мое имя, когда я умру. Сделай это для меня. Береги эти книги. Не забывай о своем народе. Всегда помни, что ты тоже маори.

Голос его срывается от волнения, и Хэра обнимает его, хочет утешить.

— Дедушка, — шепчет она, — ты воспитал меня в любви, ты пытался возродить во мне дух маори, но, как уберечься от мира пакеха, ты меня не научил…

Он открывает глаза, в ушах еще звучат слова внучки. Да, он хорошо ее воспитал, когда-нибудь она это поймет. А старых времен не вернуть, он это и сам знает. Но дух народа не должен умереть. Вот что хотел он внушить внучке.

С минуту он что-то грустно шепчет, вспоминая старинное предание. Когда оно родилось? Наверное, когда Маори, переплыв океан, добрался до Аотеароа. Плыл он из Гаваики, или из Тавити-Роа, или из Тавити-Нуи, Тавити-Папамао не все ли равно? Все это разные названия родины маори. Еще тогда приход пакеха был предрешен:

Да, с приходом пакеха жизнь маори изменилась. Что ж, старых дней не вернуть. Неужели так и умрет дух народа? Да, забывают люди древнюю культуру. И нет уже единства и взаимной любви.

Не сдержать старику горьких слез.

В селении почти уже не говорят на родном языке. Обычаи маори, священные традиции тоже забываются. У входа в Общинный дом уже не снимают обувь в знак почтения. Пол весь истоптан. Узоры тукутуку кое-где подпалены сигаретами. Исцарапаны лики богов и прародителей. На деревянной панели кто-то вырезал свое имя. Рядом еще след ножа. У стоящей неподалеку статуи кто-то вырвал глаз, сделанный из ракушки.

А когда-то Общинный дом знавал лучшие времена. Но сейчас краска на резных украшениях и затейливых орнаментах облупилась. Все обветшало. На грязном полу пятна от пива: в Общинный дом осмеливаются входить с бутылкой!

Где же гордый дух маори? Где уважение и трепет, когда они переступают этот священный порог? Они смотрят на резные узоры и не видят красоты, не чувствуют одухотворенности смелых линий, лепестков орнамента.

Его соплеменники тоже стали чужими, как и пакеха, эти белые. Отдаляются люди друг от друга. А в пору его молодости те, кто считали себя маори, были совсем другими. Их объединяла ванау — деревня, словно одна большая семья, ароха — любовь, они щедро делились с ближним. Все это уходит. Молодежи уже не сидится дома. А раньше, где бы ни были дети одной ванау, они чувствовали, что они из этого гнезда, их согревала ароха, их ждал родной Общинный дом, родная деревня. Сейчас это чувство пропало, люди стали чужими. Они стыдятся родных мест, старого Общинного дома. И уезжают в город. Поэтому сердцу так больно, ведь приходит конец Общинному дому. Когда в душе маори умирает ароха, когда он уходит от родного очага, Общинный дом оплакивает его…

— Ауэ, ауэ, о горе, горе!

Скорбь старика велика, она заполняет весь дом.

— Ауэ, ауэ!

Еще одно воспоминание болью отзывается в его сердце. Не так давно здесь собрались люди со всей Аотеароа, чтоб отпраздновать свадьбу.

Гости приехали из Таранаки, из Ваикато, со всех концов Северного острова, даже с Южного. Да, большой был праздник. Кто добирался поездом, кто автобусом, кто на машине. И радостно билось сердце в груди, тепло становилось на душе.

Все было как и в прежние времена. Вокруг Общинного дома резвились ребятишки. Встречались старые знакомые. Улыбки, слезы радости. Вкусно пахнет от ханги[46], а когда блюдо готово, его вынимают, и над ним поднимается пар. Тесной группой стоят юноши, а за их спинами девушки, каждая выбирает того, кто ей по душе. Парни отпускают дерзкие шуточки — пытаются скрыть свою застенчивость. На кухне сплетничают женщины. Да, свадьба большая, чинно восседают жених с невестой, они словно не слышат шуток о первой брачной ночи. Звучат старинные напевы, вот в зал входят одетые по старому обычаю повара. Они возвещают:

Да, все было как и много лет назад. Смех и песни не смолкали. А он сидел с другими стариками и смотрел, как веселится молодежь.

Наступил вечер. И тут-то все и случилось. Вдруг до него донеслись чьи-то возмущенные голоса, ругань.

— Дедушка! Скорее!

Какой-то мальчуган схватил его за руку и потащил к дому, где днем шло пиршество. Оказалось, что прибыли новые гости из Вангареи. Они устали и проголодались. Это было видно по их лицам. А его односельчане затеяли перебранку с гостями, отказывались впустить их и накормить — дом уже заперт. Опаздывать на свадьбу нельзя. И прибывшим не нашлось места в сердцах его земляков.

Старика это потрясло. Всегда в их доме привечали гостя, находили и угощение, и любовь, и заботу. Таковы обычаи маори.

— Хомаи те токи. Принеси топор, — сказал он мальчику.

Толпа почуяла гнев в его словах. Перед ним расступились. Опираясь на посох, он подошел к запертым дверям. Музыка смолкла, танцы прекратились. А народ все подходил. Гнев старика рос. Он взял топор, занес его над головой и…

— Ауэ!

Удар пришелся прямо по замку.

— Ауэ!

Слезы хлынули из глаз.

— Ауэ!

Во все стороны полетели щепки.

— Ауэ!

Каждый удар — словно по сердцу.

Весь его гнев был в этих ударах, вся накопившаяся горечь и тоска. Он все рубил и рубил, топор высекал искры в темноте. В толпе кто-то заплакал.

И вот дверь подалась. В тишине слышен только плач. А в голосе старика — боль и обида.

— Хаэре маи, э те манухири, проходите, гости дорогие. Проходите, — И он развел руки, словно обнимая их всех. — Мне стыдно за людей нашей деревни. Просто стыдно.