«Ну что это за ребенок? — говорила мать, когда я прибегал. — Недавно вымылся и опять уже грязный!»

Иногда, чтобы добиться чего-нибудь, я начинал реветь, и мне говорили: «Если перестанешь плакать, отведем тебя к бабушке, и она будет рассказывать тебе разные истории».

«Бабушка, — просил я, оказавшись наконец у нее, — расскажи историю про Чингги!» И бабушка начинала рассказывать про Чингги, который сделал из берцовой кости великана удивительный барабан. Рассказывала о вожде Лапаяпе, который умер, когда попытался этот барабан украсть. Слышал я от нее и о вожде деревни Лои, который принес туда москитов, потому что, думал он, односельчане у него ленивые и слишком долго спят; и историю о вожде деревни Мбули, который умер от стыда, потому что, когда он спал, великан украл у него детородный член и заменил своим, огромным.

Я донимал ее вопросами: «Бабушка, а где живет Чингги? А Пандрилеи — человек? Или он разом человек и птица?» В конце концов, слушая ее истории, я засыпал.

В безветренные дни, во время отлива, я собирал мальчиков, чтобы поплыть с ними к рифам ловить рыбу.

«Литау, — говорил я товарищу, — где ребята? А ты сам не хочешь половить рыбу, пока отлив? Вода с рифов скоро сойдет!» — «Еще бы, конечно, хочу! Отец починил мою лодку и сделал мне вчера новую острогу». — «Если другие ребята не захотят, можем мы поплыть вдвоем в твоей лодке? У меня тоже новая острога». — «Конечно, можем! Моя лодка для рыбной ловли, мы в ней оба поместимся».

Когда ловить рыбу отправлялось много ребят, мы делали для нее ловушки — складывали в воде стенки из камней. До чего же рады бывали мы, когда оказывались наконец у рифов! В самый отлив море гладкое-гладкое, и уж тут мы думали только о том, как бы поймать побольше рыбы. Потом начинал дуть ласковый юго-восточный ветерок. «Поднимается ветер», — говорил Литау. «Да, скоро прилив», — отзывался я.

Домой мы возвращались с уловом, когда солнце уже клонилось к закату. Обычно, чтобы рыба не пропала, бабушка ее коптила, а потом продавала на рынке.

Чаще всего я возвращался с рыбной ловли голодный. Когда мы ели, надо было сидеть спокойно. Я вообще-то любил болтать, и дедушка часто говорил мне: «Слишком много болтаешь, Канави. Чем будешь есть, если рот у тебя занят разговорами? Когда ешь, помалкивай, тогда пища лучше переваривается».

Если мы, дети, а особенно девочки, не сидели прямо, бабушка говорила: «Почему не сидишь прямо, Паилеп, почему кособочишься? Что у тебя, нарыв?»

Именно во время еды, когда собирались все вместе, нам, детям, приходилось выслушивать больше всего поучений от дедушки и бабушки. «Если отец и мать говорят вам, чтобы вы что-то делали, — твердили они, — надо их слушаться. Если увидите, что где-нибудь валяется чужая вещь, не берите ее. Если у других что-то есть, не просите — захотят дать, дадут сами. А будете попрошайничать, люди начнут говорить о вас плохо».

Однажды мы, как всегда, вымыли после еды руки, и я услышал, что меня зовет мать.

— Канави, тебя зовет мать, — сказала бабушка, — говорит, отец отправляется ловить рыбу. Хочешь с ним?

— Еще бы!

Обрадованный, я побежал к отцу.

— Отец, куда мы поплывем?

— К горе Чапомпоу.

— А ты взял мою удочку?

— Конечно! Разве ты не видишь? Вон она, в лодке.

День был прекрасный, а теперь солнце садится, и мы будем ловить рыбу всю ночь! Какие же разные облака вдали, там, где небо опускается в море! Вон то похоже на рыбу-меч, а то — на далекие холмы. Но что за ними, еще дальше?

— Отец, край света там, где небо опускается в море? Дальше я ничего не вижу. А почему? Может, что-то мешает? А море, оно тянется так до самого края света?

Отец был занят — определял, где мы сейчас находимся, ведь ночью найти рифы трудно.

— А где Рабаул[24]? — опять заговорил я. — Наверно, где-нибудь за небом? А что вы сделали, когда ваш корабль доплыл до места, где небо опускается в море? Проделали дыру в небе? А правда наш Манус[[25] очень большой? Наверно, это самая большая земля на свете.

— Видишь горы Чапомпоу и Мору? Вон какие они высокие! И видишь, как земля змеей уползает за край неба? А ведь там, дальше, тоже земля. И все это наш Манус.

— Но ты говорил, что Рабаул еще больше. Я не могу этого себе представить.

— Да, Рабаул еще больше и длиннее, но есть другие земли, намного больше, чем Рабаул, — сказал отец.

— А я раньше думал, что других земель, кроме Мануса, на свете нет, потому что я никогда их не видел. Да, и еще скажи мне про луну: она светила над Рабаулом, когда ты там был?

— Светила, она там такая же, какой ты ее видишь здесь.

— Ну, уж в это поверить я не могу! У нас, на Манусе, своя луна, а над Рабаулом другая, и так везде. В каждом месте своя — ведь она светит прямо над нашей головой, так как же она может светить сейчас и над Рабаулом?

— Нет, луна на свете только одна. Так говорится в Писании. Это мне сказал патер, когда я был в миссии.

— А где бог? Говорят, он на небесах. А где небеса?

— Никто здесь, на земле, не знает, где небеса и какие они.

— Наверно, в облаках. И наверно, там есть деревья, камни и рыбы, все как у нас. А это правда, что, когда мы умираем, наш дух улетает на небеса?

— Да, — сказал отец. — Это правда.

Уже стало совсем темно.

— Отец, как мы найдем рифы в такой темноте?

— Видишь мыс Пели, вон там? — И отец показал рукой. — Когда его бок загородит гора Чапомпоу, это будет значить, что рифы рядом.

Он греб, а я глядел не отрываясь на мыс и на гору. По всплескам было слышно, как хорошо он гребет, — они были мерные и совсем похожие один на другой. Мыс Пели придвигался к Чапомпоу все ближе и ближе, и вот уже гора начала на него наползать.

— Отец, бок мыса за Чапомпоу!

— Ты не ошибаешься? — спросил отец.

— Нет, это точно! — ответил я.

— Тогда посмотри вокруг, рифы должны быть около лодки.

Я стал приглядываться в темноте.

— Да вот они, отец, прямо у балансира!

Отец опустил в воду якорь-камень фунтов десять весом, привязанный к концу длиннющего куска, отщепленного от ствола ротанга; а потом, чтобы я не простудился ночью, сделал в лодке шалаш.

— Поудишь, Канави, или ляжешь спать?

— Поужу! — выпалил я.

— Хорошо, но будь внимателен. Когда клюнет маленькая рыбка, вытаскивай поскорей, пока ее не съела рыбина покрупнее. По-моему, сегодня будут ловиться макрель, морской окунь и барракуда.

Он зажег керосиновый фонарь и подвесил его к носу лодки, а потом надел на крючок наживку и опустил в воду.

— Мелкая рыбешка сразу поплывет на свет. — И не успел еще отец договорить эти слова, как леска у него в руке задергалась.

— Ну вот, уже, — сказал отец. — Кажется, большая. Наверно, макрель — она всегда рвется то в одну сторону, то в другую. Смотри в оба, она и подпрыгнуть может!

Отец стал тянуть леску к себе, а рыбак себе. Наконец он смотал почти всю леску, все восемьдесят фатомов[26]. Рыба долго сопротивлялась, но потом сдалась и всплыла на поверхность.

— Сынок, бери острогу и приготовься, — сказал отец. — Вот она, бей!

Не попасть в рыбину, такую большую, было просто невозможно. Острога вонзилась ей между глаз. Отец втащил рыбу в лодку.

— Ты не ошибся, отец: это макрель! — восхищенно сказал я.

Отец снова закинул удочку в море. На этот раз он поймал барракуду — за такую наверняка дадут пять палок саго! Потом попалась барракуда поменьше, потом еще одна и еще. А потом отец поймал рыбу коэи.

Я бы хотел не спать до самого рассвета, но мои веки слипались.

— Отец, у меня закрываются глаза — видно, они очень хотят спать, — сказал я. — Светать начнет скоро?

— Нет, не скоро, еще середина ночи. Посмотри вон на ту звезду — около нее еще несколько, и все вместе они похожи на ската.

Я посмотрел туда, куда он показывал, и увидел несколько звезд. И вправду, они были немножко похожи на ската.