Я решил начать с магазина скобяных товаров на углу и направляюсь туда, чуть пригнувшись, своей обычной кошачьей походкой. Пока мы ищем ворота, я различаю в темноте плотную массу каких-то сельскохозяйственных запчастей. Насколько я помню, во дворе должны быть канистры с бензином, а вот и пятифутовые ворота из двух чугунных рам, забранных металлической сеткой и соединенных цепью на замке.

Мы без труда забираемся на них, но, когда спрыгиваем вниз, ворота грохочут. Припав к земле, мы ждем, когда утихнет шум, а потом скользим через двор к магазину. Тут все как раньше, кроме разве лишь металлической сетки на задней веранде. Плохо. Чем бы ее разрезать? Я оглядываюсь вокруг и вижу маленькую дверцу, но она крепко заперта на замок. Беру ломик. Скрежет. Но дверь не поддается. Делаю еще попытку. Несколько быстрых движений — замок со скрипом открывается, падает и ударяет как раз по полоске металла на полу. Грохот кажется нам таким, что должен проснуться и мертвый, и мы застываем, едва осмеливаясь дышать. Все тихо. Я толкаю дверь, и мы, крадучись, пробираемся через неосвещенную веранду.

Луч фонарика скользит по груде старья — ржавому плугу и запчастям к сельскохозяйственным машинам. Позади нас окно, оно ведет в магазин. Я беру фонарик, а ломик отдаю Джеффу.

— Попробуй!

Он подсовывает его острым концом под раму. Старый запор скрипит, поворачивается, и рама приподнимается, образуя отверстие. Отлично. Я осторожно поднимаю окно. Комната будто широко разинула беззубый рот, и мы влезаем в нее, ногами вперед. Джефф подбирает фонарик, засовывает за пояс ломик и заслоняет ладонью луч света.

Я по-быстрому ищу, где может быть касса. Удача не спешит к нам, но зато я натыкаюсь на козлы с винтовками и беру себе одну двадцать второго калибра с патронами. Открываю шестизарядный магазин и загоняю в него патрон за патроном. Похоже, будто кормишь ребенка. Прекрасно. С оружием я чувствую себя в безопасности.

Мы находим незапертую дверь и бесшумно входим в соседнюю комнату, которая оказывается конторой. Удачный взлом. Вытаскиваем ящики, вытряхиваем на пол бумаги. Денег все нет. Я подхожу к столу. Он заперт: должно быть, выручка здесь. Ломиком мы легко его открываем, и вот она — незапертая коробка с деньгами. Мы рассовываем бумажки и монеты по карманам. У нас еще будет время их поделить. Взять больше нечего, кроме винтовки, и я забираю ее с собой.

— Порядок, — шепчу я. — Пошли.

Мы опять во дворе и слышим, как едва различимый поначалу звук постепенно превращается в тяжелые шаги. Идет всего один человек, но идет тяжело, солидно, за версту слышно, что идет сама решительность и власть. Шаг, еще шаг, остановился. Дребезжит цепь и скрипит замок.

— Черт! Похоже, фараон.

Мы, не осмелившись зажечь фонарик, бросаемся через двор к груде хлама, которую приметили раньше. Я поддаю ногой жестянку, когда бегу к спасительному убежищу, и в ночи проносится будто раскат грома. Шаги опять замедляются, потом останавливаются, и яркий луч света скользит по двору, забираясь в самые темные углы, в свалку пустых канистр. Теперь я по-настоящему боюсь. Луч безжалостно движется к нашему укрытию. Даже пот выступает у меня от страха.

За считанные секунды бесконечная вереница воспоминаний проносится в голове. Серые унылые стены тюрьмы, белые, стерильные квадраты камер, серые холодные коридоры, серые длинные дни. Господи, как мне было трудно приучить себя к этой муке. Уговаривать, что мне все равно. Небольшая разница, где быть — везде одно и то же, везде мрак и цепи. Тюрьма хоть в какой-то мере пристанище, во всяком случае, там я скорее дома, чем где-нибудь еще. Но в эти сумасшедшие два дня я опять погрелся на солнышке, посмотрел на небо, подышал свежим сладким воздухом. И так скоро со всем распрощаться? Сидеть и ждать сложа руки? И теперь, когда у меня в руках такая сила?! Никто из них не щадил меня. Почему же я должен пощадить одного из них? В темноте я нащупываю затвор винтовки, патрон точно становится на свое место. Луч движется дальше, и вот уже ударяет мне прямо в лицо. Я зажмуриваюсь, теряю контроль над собой, и винтовка взрывается смертельным выстрелом в сторону слепящего фонаря. Она бьется у меня в руках. Короткий вскрик удивления или боли, глухой удар от падения чего-то тяжелого, и свет гаснет.

В мозгу свербит мысль: «Беги, беги, беги», но я словно окаменел. Я слышу рыдающий шепот, и тут Джефф выскакивает из укрытия и мчится к воротам:

— Быстрей. Надо выбраться из этой чертовой дыры.

Тут во мне будто что-то включается, и я быстро карабкаюсь вслед за ним. В окнах домов на той улице, где мы оставили машину, загорается свет. Джефф бежит в ту сторону. Он не знает, где здесь что, и лезет прямо в капкан. Я бегу в другую сторону, через железнодорожную линию, мимо темного пакгауза и высокой силосной башни, серебристо-серой в свете звезд, мимо пастбищ, в непроглядное убежище зарослей. Сердце стучит как загнанное, не хватает воздуха, но в руке у меня винтовка, защита моей дорогой жизни. Такой дорогой, дорогой жизни.

Между моим страхом и городом уже около мили, я спотыкаюсь, падаю и все же бреду дальше, пока наконец мои глаза немного привыкают к темноте. Я вижу, что вышел к какой-то колее. Останавливаюсь и пытаюсь сообразить. Город в другой стороне, а передо мной еще две-три мили, и будет гора, на которую мы лазили в детстве. Может, это та тропинка, по которой старый мистер Уилли возил свои дрова.

Негромкие голоса просыпающихся птиц бьются в гнетущей тишине, когда я пробираюсь между бумажной шелковицей с истерзанными ветвями и призрачно застывшими эвкалиптами.

Что меня ждет на этот раз, если я попадусь? Наверняка повесят. Если фараон умер. А может, нет. Лучше уж пусть повесят. Секунда, и вечная пустота. Не успокоение. Ничто. Я стараюсь быть разумным, но ужас схватил меня за горло, и колени стали совсем слабыми.

Острая ветка царапает меня по щеке, и я кричу от боли. И она же стимулирует мои оцепеневшие от страха мозги и успокаивает нервы. По щеке течет кровь, я вытираю ее рукавом и иду дальше, ногами нащупывая узенькую тропинку здравомыслия в этой чаще безумия.

Первый серый луч, прорвавшись из-за горизонта, вонзается в заросли. Какая-то тень отделяется от тени дерева. Винтовка в моей руке тут же воинственно ощетинивается, готовая к защите. Разумом я понимаю, что это кенгуру, а инстинкт подсказывает мне, что идет человек. Снимаю предохранитель, замираю и жду. Страшная усталость наполняет меня, лишает всякой способности чувствовать и действовать. Тень спокойно и беззвучно движется по песчаной тропе. Мужчина или, может, призрак останавливается в нескольких ярдах от меня. Я стою не шелохнувшись, черный на фоне черного дерева, но чувствую, что его глаза ощупывают меня всего, сверху донизу.

— Тебе совсем плохо, парень. — У него старый глубокий и ласковый голос небелого человека. — Не надо так убиваться.

— Я заблудился, — говорю я. — Шел всю ночь.

— Тебе надо передохнуть. Мой лагерь недалеко отсюда.

Верно, передохнуть надо, но могу ли я рисковать? Черт. Он не знает, этот старик, кто я и что сделал. Я иду следом за ним к его костру у подножия высокой горы. Тут же лачуга из веток, покрытая корой и мешками. Над костром висит жестяной котелок. Старик склоняется пошевелить угли, и я вижу, что он настоящий абориген, не то что я — полукровка. Густая копна белых волос прикрывает его черное морщинистое лицо. Старческая кожа на руках потрескалась, хотя сами руки с длинными пальцами еще ловкие и почти изящные. Ноги голые, запыленные, короткие, кожа на них задубела, как кора дерева. Он задевает какую-то струну в моей памяти. Где я видел его раньше, откуда я его знаю?

— Присаживайся, — говорит он. — Сначала поешь, а потом можешь поспать.

Он приносит металлическую миску, ложку, помешивает ею в котелке и наполняет миску. Я умираю от голода. Мясо вкусное, и я с волчьей жадностью накидываюсь на него.

— Сынок Джесси Дагган, — говорит он как бы самому себе.