На солнцепеке было не меньше тридцати пяти выше нуля, голые спины рабочих лоснились, женщины–бедняжки буквально потом исходили, а этому чудаку хоть бы что! Расхаживает в толстенном суконном пиджачине кремового цвета и лоб не вытрет. Карцева даже завидки взяли при виде такой жароустойчивости.

Середавин, проявлявший всегда в присутствии начальства повышенную деловую активность, носился по буровой, выискивал недоделки и, тыкая ими в нос начальнику вышкомонтажников Широкову, давал веские критические замечания.

Для пуска буровой приготовлено было все. Из шахтного направления скважины глубиной метров двадцать пять желонкой, опробованный турбобур с квадратной штангой покоился на своем месте в шурфе. Опускай турбобур в скважину, включай насосы — и долото врежется в верхние мягкие пласты, как в масло.

Именно в это время и случилась неприятность. Карцев возился возле устья скважины, не закрытого, как обычно, деревянными носилками, и задел нечаянно брошенный кем‑то лом, лом покатился и попал в ствол. Рабочие, ахнув, бросились к устью, столпились голова к голове, вглядываясь в темноту. Кто‑то живо прикрутил к провоколе пук промасленной ветоши, зажег и опустил на веревке в глубину. На дне блестела вода, а чуть повыше виднелся застрявший наискось лом.

Дело дрянь, бурение начинать нельзя, пока его не вытащишь, иначе не то что шарошки — турбобур поломаешь.

— Заба–а-ва… — выругался приглушенно Шалонор.

Карцев потер озадаченно подбородок грязной ладонью, оглянулся, увидел мастера. Середавин стоял неподалеку, скрестив руки на груди, выражая всем своим видом осуждение и злорадство.

Вахта угрюмо столбенела возле устья, точно у гроба с покойником. Середавин подошел к ним. Блеснув из-под насупленных бровей востренькими глазками, указал согнутым пальцем в землю:

— Ну что, буровички, набуровили?

Никто не ответил, каждый понимал: пахнет скандалом. С первых же минут работы — срыв графика по вине вахты. А тут еще, как назло, начальство явилось полным комплектом, киношники всякие понаехали. Раззвонят на весь свет, пропади они пропадом! Стыда не оберешься, склонять будут до конца твоих дней…

Карцев посмотрел на вахту, сказал досадливо:

— Ладно, обойдемся без переживаний. Не такие штуки извлекают из более глубоких скважин. Вытащим сейчас. Маркел, волоки «паук»! — велел он, имея в виду специальное приспособление.

— Какой? Магнитный или с четырьмя лапами? — переспросил Маркел.

Середавин насмешливо хмыкнул:

— С четырьмя лапами… А комбинацию с четырьмя пальцами не хочешь? — показал он и прикрикнул сварливо: — Скважины нет, а им, видишь, «пауки» подавай!

Карцев поморщился: мастер прав, тут не придерешься, на самом деле, зачем ловильный прибор на буровой, если нет еще скважины? Пойти попросить Искру–Дубняцкого, чтоб привезли из базы? Нет, длинная история. Да и обстановка не та: нынче на буровой театр, показ товара лицом со съемкой на пленку. Сорвать такое мероприятие — значит подвести весь коллектив разведчиков.

Карцев переступил с ноги на ногу, покосился на рабочих: не посоветуют ли чего‑либо? Нет, молчат угрюмо. Середавин позвал в сторонку дизелиста и принялся втолковывать ему что‑то, а Маркел, от нечего делать, достал из кармана кусак толстой колбасы, разинул до предела рот, откусил и принялся жевать часто, по–кроличьи, распространяя кругом чесночный дух. Шалонов поглядел и вдруг набросился на него с ожесточением:

— Нашел время жрать, черт! Тьфу!

— А тебе жалко чужих харчишек?

— Да подавись ты, ненасытная утроба! Почему лом не убрал от устья? Ты последний шуровал ломом возле ротора! Привык, чтоб баба за тобой убирала! Так здесь Валюх тебе нет!

Маркел поперхнулся колбасой, откашлялся и тоже заорал на Шалонова:

— Чего глотничаешь? Я больше тебя шурую… Я за всех вас тут шурую…

— И. правильно! Иначе куда ж тебе дурную силу тратить? Баба‑то сбежала, на что тебе силу тратить?

— Небось потрачу!.. Двину вот по кумполу и нырнешь вслед за ломом. Зудит, как эта… аж гавкает! Какое дело тебе до моей бабы?..

Рабочие шумели, огрызались друг на друга. Середавин поглядывал на них через плечо, улыбался с нехорошим удовлетворением. Карцев заглянул еще раз в темную мокрую скважину и вдруг, тряхнув головой, как-то судорожно скинул с себя брезентовую куртку и штаны.

Над ним болталась, свисая, веревка «кормака»[9]. Карцев потянул к себе проворно конец и, сев в одних трусах на пол, накинул петлю на ногу поверх сапога. Подергал — прочно ли, махнул рукой: «Держи!» — и полез вниз головой в скважину. Рабочие переглянулись. Тревога и недоумение. Шалонов бросился к устью.

— Ты куда? Ты что?

— Потрави! — крикнул Карцев, вдруг озлившись. — Чего чешешься? Давай!

Глубокая дыра терялась в темноте. В ненавистной с детства могильной темноте. В груди Карцева дрогнуло, он подался инстинктивно назад. Но другое чувство — острое и неодолимое, более сильное, чем страх, чем разумное опасение, — толкнуло его обратно в дыру. И, сознавая, что делает глупость, он не мог уже остановиться.

Шалоноз засуетился растерянно, подскочил к лебедке, схватился за конец «жормака», нахлестнутый на шпилевую катушку. Все произошло так быстро, что буровики опомнились после того лишь, когда мелькнули облепленные глиной сапоги Карцева, а сам он уже исчез под землей.

— Вира! Вира! — закричали все разом Шалонову.

Середавин, стоявший в стороне, тоже, видать, испугался не на шутку. Не ожидал он от бурильщика такого сумасшедшего поступка. Ведь труба кондуктора не опущена и рыхлая мокрая стенка скважины может в любую секунду обвалиться и похоронить под собой безумца. Середавин бросился к пульту, отстранил локтем Шалонова, дал катушке обратный ход, и веревка пошла накручиваться.

Никто не заметил, как в это время на помост взошла группа людей. Впереди всех, пятясь задом и наводя объектив съемочной камеры на руководство конторы, семенил оператор в суконном пиджачине. Беглый взгляд его скользнул по растерянной вахте. Оператор прикидывал, откуда сподручней «стегануть кадрик–другой из трудового ритма», и тут как раз из устья скважины показались сапоги вверх каблуками, затем волосатые ноги и, наконец, кто‑то в жидкой глине, висящий, как гиря, нелепо вниз головой и с ломом в руках.

— Потрясные кадры! — ахнул оператор, и камера застрекотала.

Шалонов застыл с зажатой в руке веревкой «кормака», Середавин шмыгнул проворно за пульт.

Жилы на шее Хвалынского напряглись Он засопел, округляя бешено глаза.

— Это что? Это что такое? — вскрикнул он с грозным недоумением.

Вокруг стало тихо. Камера перестала стрекотать, только чахали двигатели в дизельном сарае. Тем громче показался грохот упавшего на железный лист лома, когда Карцев разжал онемевшие руки. Словно разбуженный громом, Шалонов потравил осторожно веревку, опустил бурильщика на землю. Тот тяжело и хрипло дышал, глядя кругом покрасневшими глазами. Поддернул на себе трусы и принялся сидя развязывать на сапоге мокрый узел.

И опять, едва владея собой, Хвалынский процедил, не разжимая зубов:

— Что это такое, Середавин, черт бы вас побрал?

Карцев наконец развязал узел, встал на ноги и, ни на кого не глядя, натянул штаны. Середавин, ободрившись (ничего страшного не произошло), вышел из‑за пульта, оказал обиженно:

— Я всегда у вас, Петр Павлович, в невестках хожу… Кто б чего ни сотворил — виноват я. Вот они стоят, спросите их, кто велел ему лазать в скважину, — показал он пальцем на Карцева.

— Мастер здесь ни при чем, — буркнул Карцев. — Я по собственной инициативе, чтоб задержки не было.

— С вами поговорим отдельно, — пообещал Хвалынский зловеще. — А ну, марш в будку! Стойте! Умойтесь сперва, не в хлев вас приглашают!.. — И, круто повернувшись, пошел, ступая, как журавль по болоту.

Толпившиеся под вышкой люди возбужденно заговорили, губы морщились улыбками — улыбками изумления и непонимания. Телевизионницы оглядывали оценивающе чеканную фигуру Карцева, позади них лоснились круглые щеки откуда‑то взявшегося Иокры–Дубняцкого, а рядом с ним — испуганное, обрамленное растрепанными волосами лицо Валюхи.