Дерябин сказал жене:

— Закутайся в одеяло, положи рюкзак под голову и кимарь до города.

Мастер шепнул что‑то на ухо Васе Кузякину. Тот вытащил из аварийной лодки мешок и перенес к Ветлипкому. Расселись по банкам, отчалили, пошли вблизи берега, где встречное течение слабее.

— Какой ты, однако, молодец, Егорыч! Ну прямо как по заказу прибыл, — заговорил довольный Дерябин. — Только не пойму, чего тебя занесло сюда ночью?

— Катался.

— Хе! Темни–темни…

Станислав не ответил, только вздохнул. Мастер расценил его вздох по–своему, толкнул Дерябина:

— Давай, Антон–Робинзон, плесни шкиперу… Сыровато стало.

— Так Егорыч же не пьет, в космонавты ж готовится!

— Тю! А я и забыл…

— Дай! — резко и требовательно сказал вдруг Станислав и повторил: — Дай, говорю!

— Вот так да… Иди‑ка, разберись… — проворчал удивленно Дерябин и вытащил из мешка небольшую канистру, эмалированную кружку, кусок копченой колбасы и несколько малосольных огурцов, вывалянных в хлебных крошках. Разложил на банке, пощелкал выключателем карманного фонарика, объявил виновато: — Батарейка села.

— Она у тебя всегда садится, — заметил Ветлицкий.

— Ладно, сколько лить? — показал Дерябин на двухсотграммовую кружку.

— А ты что, ослеп? Краев не видишь?

— Хе! Так это ж чистяга! Разбавить?

Станислав махнул неопределенно рукой. Жест его поняли так, как если бы он предложил наливать по их усмотрению. Дерябин наполнил кружку и уставился с любопытством на непьющего Ветлицкого. Тот, держа румпель левой рукой, принял правой посудину, выпил и громко хукнул.

У Дерябина глаза полезли на лоб:

— Ну, Егорыч, это самое… скажу я тебе… Гм… Скорей бери закусывай. Огурчики вот… это самое…

Ветлицкий отвернулся.

— Аппетита нет.

— Ну–у-у–у!.. — молвил восхищенно Вася Кузякин. — Ей–богу, сказать кому‑нибудь в цеху, так не поверят, что вы умеет так лихо по этому делу…

— И правильно, что не верят. Я не пью. Совершенно.

Спутники перемигнулись недоверчиво, мол, ври да меру знай, и стали внимательно следить за тем, как управляет он лодкой. Лодка по–прежнему шла ровно, огибая, где надо, береговую кромку. Стало сразу как‑то скучно, перекидывались вяло словами, глядя больше на приближающуюся освещенную пристань.

Мастер все приглядывался к хозяину буксира, но у того, что называется, ни в одном глазу. И тогда, сделав повторный знак Дерябину, он спросил:

— Может, еще Станислав Егорыч?

Ветлицкий посмотрел на товарищей, пожал плечами:

— Не знаю… Если не обижу…

— Полно тебе! — закричал Дерябин. — Мы все выпьем за спасение на водах!

И опять Станислав опрокинул кружку, не закусывая, не запивая. Дерябин выругался с завистью:

— Луженая утроба!

Вася Кузякин только крякнул, преклоняясь в душе перед феноменом. Да теперь, что бы ни приказал ему этот начальник участка, он, Васька Кузякин, расшибется в лепешку, а сделает! Это ж кому еще повезет работать под началом такого могучего богатыря!

Вася даже мысленно поперхнулся и хотел было высказаться вслух, но аварийную лодку дотянули уже до ее причала, все высадились, а буксирщик пошел вверх к своей пристани.

Как доплыл, как причалил лодку, как снял и отнес в сторожку мотор и весла, — осталось где‑то по ту сторону сознания. А дальше…

…Ряды коек… Люди под белыми простынями… «Больница?» — подумал с натугой, открывая глаза. Пошевелил руками, ногами, сдерживая невольную дрожь. Немного болят, но на месте. Во рту сухость — будто нутро выжгли паяльной лампой. Страшно хочется пить. Провел шершавым языком по губам — спеклись. С потолка бил назойливо в глаза свет неоновых трубок, маленькие окна высоко, не выглянешь. Приподнялся — мать честная! Совсем голый. Даже майки и трусов нет. Закутался в простыню, встал. Его качнуло. Морщась, пошел к двери. Все нутро, как потревоженный кочергой подтопок, запылало. Подкатывала к горлу тошнота.

За дверью оказалась большая комната со шкафчиками. Высокий красивый парняга, стоя на одной ноге у стены, читал. Он был в белом халате и колпачке, другой, постарше, — вытянулся на топчане в углу.

— Что? — спросил парняга, отрываясь от книги.

— Попить…

Парняга указал пальцем на дверь с двумя нулями.

Станислав долго пил из крана, пил с перерывами, затем сунул под струю голову, вытерся краем простыни. Он уже догадался, куда попал.

— Отпустите меня, — попросил он парнягу.

— Отдыхайте пока, — ответил тот твердо.

Станислав повалился на койку: жизнь не мила! После выпитой воды в голове опять сгустились сумерки. Ощущение такое, словно угодил в глубокую западню. Он томился виной и неизвестностью. Упорные потуги вспомнить, что с ним произошло, ни к чему не привели. Осталось в памяти лишь то, что Гера ушла, а сам он гонял лодку по Волге. Помаявшись, встал, вышел опять к дежурному:

— Мне утром на работу…

— Хе! Тех, кому не на работу, мы складываем там… — показал дежурный кивком куда‑то и Открыл журнал учета.

— Заплатите сами или высылать счет на производство?

— Заплачу сегодня же.

— Смотрите, без фокусов… Распишитесь здесь и возьмите квитанцию.

Станислав расписался дрожащей рукой. Дежурный встал, открыл дверку длинного шкафа, выдал вещи и документы. Плащ в грязи, кошелька в кармане нет.

«Черт с ним! Скорей отсюда!»

Уходя, все же спросил:

— Может быть, вы скажете мне, как я сюда попал?

— Как большинство вашего брата: в экипаже на трех колесах, — засмеялся дежурный. — Говорили, весьма уютно устроился спать на плоту, что причален возле оврага Подпольщиков. Счастье ваше, что замети‑ли, не то получился бы полный — буль–буль… Другой раз пейте осмотрительней.

Теперь для Станислава кое‑что прояснилось. Он ушел. На улицах, как и вчера вечером, слякоть. Где‑то за домами послышался скрип колес первого травмая. Вот и вагон подошел. У раннего пассажира не нашлось трех копеек на билет, прижался спиной в угол площадки. Несколько человек, не обращая на него внимания, клевали носами.

Придя на квартиру, он выпил стаканов пять крепчайшего чаю, побрился, вымылся и поехал на завод.

Оперативное совещание у директора затянулось, пришлось ожидать в приемной, а когда начальники цехов и служб разошлись, Хрулев еще долго разговаривал по телефону, затем кого‑то принимал. Наконец секретарша пошла доложить о Ветлицком, и тут же лампочка над дверью кабинета замигала.

— Что это тебя с утра нет на месте? Уж я приказал диспетчеру разыскать.

— Я в приемной ожидал, секретарша к вам не пускает.

— Правильно делает, премирую ее за бдительность, — усмехнулся Хрулев. — Давай садись сюда, дело есть, — продолжал он многозначительно. — Пока что разговор между нами: меня переводят в Москву на другой завод. Есть уже решение. Придется принимать захудалое производство. Положение там по всем линиям аховое, но особого внимания потребует слабое среднее звено. Надо в первую очередь укреплять его стоящими специалистами — механиками, старшими мастерами, начальниками участков. Я оговорил для себя право взять с собой несколько опытных работников–станкозаводцев, предлагаю и тебе должность начальника участка, тоже сейчас захудалого. Золотых гор не жди, и, вообще, ничего хорошего не будет. Будет трудно — это обещаю. И с жильем, и с кадрами. Подумай, посоветуйся с женой, время терпит.

Ветлицкий, не поднимая головы, махнул рукой.

— Вряд ли годится моя кандидатура, Дмитрий Васильевич.

__ Я лучше знаю, — буркнул Хрулев, перебирая машинально какие‑то бумаги, лежащие перед ним на столе.

— Нет, Дмитрий Васильевич, на мне, как бы сказать, повешена пломба…

— Чего–чего?

Ветлицкого передернуло, как от боли, в горле — шершавый комок. Прокашлялся, тряхнул головой. Вошла секретарша, сказала, что звонят из отдела сбыта.

— Позже. Ни с кем не соединяйте, — велел Хрулев и опять повернулся к Станиславу. — Что случилось?

Больше часа слушал он исповедь подчиненного, поругиваясь изредка вполголоса и хмуря белесые брови.