После трёхчасового перехода взвод добрался до прибрежной тропы. Это была та же тропа, по которой несколько месяцев назад я ходил в патрулях, когда служил в первом третьего, но теперь её называли «Тропа «Пурпурное сердце»». Река Туйлоан разлилась вовсю. Она неслась между осыпающихся глинистых берегов, кружась в омутах и теребя залитые водой кусты, которые до муссонов росли на суше. По сторонам тропы стали попадаться ямы-ловушки и стрелковые ячейки. Никого не было видно ни в деревнях, ни на полях, некоторые из которых были испещрены воронками от снарядов. Ни звука, кроме редких вскрикиваний птиц и шипения дождя в листве деревьев. В голове колонны младший капрал Кроу шёл осторожненько — как человек, идущий по минному полю. Да тропа им и была — длинным, узким минным полем. Свидетельством тому торчал почерневший пень, два дня назад там взорвалась мина-ловушка, нанеся серьёзные ранения двум морпехам из другого взвода. Тропа «Пурпурное сердце» обычно оправдывала своё название. Голова Кроу, как у ящерицы, поворачивалась из стороны в сторону, глаза метались из стороны в сторону, высматривая тонкий блеск растяжки или детонирующий шнур, змеёй уползающий в подлесок. Шагавшие вслед за ним Аллен и рядовой первого класса Лоунхилл шарили глазами по деревьям в поисках снайперов. Я шёл за ними, за мной — Джоунз, и оставшаяся часть взвода — за нами. Мышцы были напряжены, чувства обострены, ступни саднило от постоянной сырости. Прямо по курсу показалась поляна, и, на дальнем её краю, деревня, которую мы должны были проверить. Кроу, Аллен и Лоунхилл двинулись по поляне, ускорив шаг, потому что шли по открытой местности. Мы с Джоунзом шли следом. Пуля ударила как хлопок пастушьего кнута. Она попала в ветку прямо над головой. Мы с Джоунзом скользнули за береговой гребень, Джоунз при этом пригнул антенну рации, чтобы спрятать её от снайпера.

— Аллен! Снайпер, справа. Скорей всего, вон в тех кустах. Из М79 достанешь?

— Думаю, да, лейтенант, — сказал Аллен, который залёг с двумя морпехами за земляным холмиком.

Гранатомёт хлопнул раз, два, в третий раз. Снайпер выстрелил снова. Пуля пропела в траве у самой земли, и шматки грязи взметнулись в воздух, когда она впилась в тропу. Разорвалась первая 40-миллиметровая граната, и я заорал: «Второй, через поляну бегом марш, бегом!» Лоунхилл поливал по зеленке очередями из винтовки. Снайпер запаниковал, нарвавшись на ответный огонь, и, уже особо не целясь, выпустил пять-шесть пуль. Когда разорвались две следующие гранаты, взвод уже добегал по тропе, бренча касками и амуницией.

Оставив поляну позади и оказавшись в безопасности, мы подошли к деревне. Кроу проверил бамбуковые ворота — нет ли мин-ловушек. Чисто. Отделение Коффелла стало в оцеплении, отделение капрала Эйкера обыскало деревню. При обыске были обнаружены обычные вещи: небольшой запас продовольствия, пара тоннелей, несколько магазинов для стрелкового оружия — таких старых, что лежали там, наверное, со времён войны во Французском Индокитае.

В деревне было только четыре человека — две старухи, девчонка и маленький мальчик.

— Чаоба, — сказал я одной из старух.

Она улыбнулась, оголив красные зубы. «Чаоань».

— Мань гиой кхунг?

— Той мань. (Хорошо).

— Ба гап Вьет Конг кхунг? (Женщина, вьетконговцев видела?).

Порывшись под кофтой, обнажив на мгновение обвисшие, высохшие груди, она вручила мне удостоверение личности. Это была запаянная в пластик карточка удостоверения личности установленного образца, выдана правительственным органом. А если не выдана правительственным органом, то выдана вьетконговцами, которые часто подделывали удостоверения личности.

— Женщина, это мне ни о чём не говорит. Я тебя спрашиваю: ты видела вьеткоговцев?

— Кхунг. (Нет).

Я жестом указал на поляну, и, не зная, как по-вьетнамски «снайпер», сказал по-английски: «Ви-Си. Ви-Си. Десять минут назад. Бах. Бах».

— Той кхунг хьё. (Не понимаю).

Я изобразил человека, стреляющего из винтовки, затем указал на себя: «Ви-Си. Бах. Бах. В меня. Той. Десять минут назад».

— А, той хьё.

— Где вьетконговцы?

— Той кхунг бьет. (Я не знаю).

Мне уже приходилось проделывать то же самое с дюжину раз в дюжине других деревень, и это начинало выводить меня из себя — вот такое ослиное крестьянское упрямство.

— Женщина, ты знаешь, — я показал ей магазин под патроны калибра 7,62 мм. — Ты знаешь. Ви-Си здесь. Сколько?

— Я не знаю.

— Мот? Хай? Лам? (Один? Два? Пять?)

— Я ничего не знаю про вьетконговцев.

И тогда я впервые представил себе зверскую сцену — сигнал о том, что напряги и отчаяние, присущие той войне, довели меня до грани. Я представил себе, что красная жидкость во рту этой женщины — кровь, а не сок бетеля. Я представил себе, что ударил её по рту тыльной стороной ладони, и что по губам её изо рта выливается кровь, пока она рассказывает мне всё, что я хочу узнать. Выбил-таки из неё правду. Одним ударом прекратил это нудное «нет» да «не знаю». В тот момент никто не мог помешать мне так и сделать, никто и ничто, кроме моей собственной системы моральных запретов, что называется совестью. Система эта пока функционировала, и старуху я не тронул. Я просто спросил, в очередной раз: «Где вьетконговцы?»

— Я не знаю.

Моя правая рука напряглась. «Старая ты стерва, говори, где они», — сказал я по-английски.

— Я не понимаю.

— Ба гап Вьет Конг кхунг?

— Нет. Я ничего не знаю про вьетконговцев. Ви-Си много в горах.

— Я знаю, буку Ви-Си в горах. А здесь сколько?

— Нет Ви-Си здесь.

— Ви-Си здесь, — сказал я, показав ей магазин.

— Нет Ви-Си здесь.

— Ага, конечно, старая карга, а мы отсюда выйдем и опять на снайпера нарвёмся.

— Я не понимаю.

— Ну да, я же по-английски говорю. А ты ни черта не понимаешь, так?

— Той кхунг хьё.

— Кам ань ба. Ди-ди. (Спасибо, женщина. Ступай).

Она кивнула и вместе с другими уволоклась в хижину.

Я уселся рядом с Коффеллом и вытащил банку сухпая из оттянутого набедренного кармана. Коффелл спросил, удалось ли чего узнать. Нет, ответил я, само собой, не удалось.

— Скажи там, привал на хавку. Через пятнадцать минут выдвигаемся.

— Есть, сэр, — сказал он, поднимаясь как старик с поражёнными артритом суставами. Коффеллу было двадцать четыре года. — Знаете, так неохота столько обратно идти.

— Ну, всегда можно тут засесть.

— А вот этого мне ещё больше неохота.

Бойцы взвода съели под дождём холодный сухпай и отправились обратно к позициям наших. Срезая дорогу через поля, чтобы не идти обратно тем же путём по тропе, мы продирались через слоновью траву — острую и густую, как иглы на ежовой спине. Погода стала какая-то непонятная. Периоды полного затишья и давящей жары вдруг ненадолго прерывались плотным дождём, налетавшим, казалось, из ниоткуда. Всю обратную дорогу нас попеременно вымачивало насквозь, пронизывало холодом и поджаривало. К наступлению сумерек мы добрались до линии фронта — ну, или того, что на той войне сходило за линию фронта. Бойцы отделения сержанта Прайора, оставленного на охране взводного участка рубежа, замазывали лица углем и ваксой, готовясь к выходу в засаду. Отделения Коффелла и Эйкера брели на свои позиции, и впереди их не ждало ничего кроме очередной ночи в сырости и нервном ожидании.

Ожиданием мы, собственно, и занимались следующую неделю. Каждую ночь по нам постреливали снайперы, и поливал на нас дождь. Новый взводный командный пункт, заброшенный одноэтажный амбар, каменные стены которого были побиты в каком-то давно забытом сражении, приобрёл ещё несколько шрамов. Тем временем роту «С» подняли по тревоге в состояние готовности к вылету на операцию под кодовым названием «Харвест мун». Для того этапа войны это была крупная операция. Ночь за ночью вспыхивали и гремели орудия. Мы ждали, отупев от бесконечного дождя и ветра. Такое всегда хуже боёв как таковых — ожидание вступления в бой.

Боевые действия шли у Хойана, маленького городка к югу от Дананга. Как-то после обеда мы узнали, что часть противника, участвующая в этом сражении — 1-й полк.