— Батя сказал, что трупы надо вернуть, чтобы он смог показать их генералу во время доклада, — сказал Андерсон.

— Сташек и Казмарак уже уехали, сэр. Они уж в Дананге, наверное.

— Знаю, что уехали. Найдите кого-нибудь, кто умеет водить джип. Пускай догонит тех двоих и скажет, чтоб везли обратно трупы, и как можно скорее.

— Капитан, я просто поверить не могу, что мы творим подобное.

— Шевелитесь.

Он развернулся и ушёл быстрыми, нервными шажками.

Мне удалось отыскать водителя, который знал дорогу, и я рассказал ему, что делать. Я вернулся в палатку и там, в духе того безумия, в котором я принимал участие, придумал новое название для своей должности. Я написал его на картонке и пришпилил её к своему столу. На картонке значилось: «2-й лейтенант Ф. Дж. Капуто. Командир над мертвецами».

Генерал прибыл после обеда на вертолёте — а как ещё может прибыть генерал? Я мельком увидел его, когда он заходил в штаб, что располагался по соседству с нами, полковник шёл с одной стороны, подполковник Брукс с другой, и пара нервных на вид помощников тащились позади. На вид он был такого же роста и телосложения, как Уилер, но на этом всё сходство заканчивалось. На Уилере было защитное боевое обмундирование, в каком ходили командиры боевых подразделений, Томпсон был в униформе, приличествующей генерал-лейтенанту сухопутных войск США. На его зелёном кепи светились три белые звезды. Ещё по три с обеих сторон украшали его накрахмаленный воротник. Синий с белым Боевой пехотный знак на груди. Разнообразные нашивки расцвечивали его рукава, а нашивка над левым карманом сообщала, что фамилия его Томпсон.

Доклад начался. Сташек с Казмараком появились где-то через четверть часа, оба какие-то нервные.

— Лейтенант, сэр, — сказал Сташек, — что за чертовщина? Мы тех вьетконговцев уже закопали…

Я рассказал им, что за чертовщина, и спросил, где трупы.

— На улице, сэр.

Сташек разразился несколько истеричным смехом — так смеётся человек, которому на самом деле хочется вопить.

— Чёрт, нам пришлось вытаскивать их оттуда, где мы их зарыли. У одного вьетконговца кишки вывалились. Потом я потащил другого, и у него стала отрываться нога. Они разваливались просто.

— Ладно, хватит, — сказал я. — Жаль, что всё так вышло. Пока ждите дальнейших указаний, но после доклада увозить эти трупы вам.

— Есть, сэр. Раз генерал этот будет на них смотреть, может, прицеп из шланга обдадим?

— Ладно, обдайте из шланга, — сказал я, выходя из палатки вместе с ним и Казмараком. Прицеп стоял на прежнем месте.

В соседней палатке продолжался доклад. Всего, что там говорилось, мне слышно не было, доносились лишь разрозненные фразы: «и мы планируем дальнейшие операции в районе Лемая… это здесь, генерал…» Через занавеску я видел, как Томпсон сидит, скрестив ноги. Он кивал, слушая докладчика, который рассказывал, двигая указкой по большой карте на стене палатки полковника. Уилер стоял возле своего стола, коллекция оружия, захваченного у противника, висела на перегородке, отделявшей его половину палатки от половины Брукса. «Сегодня утром один из наших патрулей вступил в бой с вьетконговским отрядом недалеко от этого места, сэр… Активность повысилась…» За двадцать ярдов оттуда Казмарак с ещё одним морпехом присоединили шланг к водовозу и заполняли прицеп водой. Генерал, расцепив ноги, сказал что-то, чего я полностью не расслышал. «Так точно, сэр», — ответил докладчик. Заполнив водою прицеп, Казмарак с морпехом отсоединили шланг. Они оторвали сцепку от земли, откатили прицеп на пару футов назад, потянули его вперёд, толкнули назад, снова потянули вперёд, промывая прицеп. Из палатки полковника доносилось какое-то бормотанье. Кто-то сказал: «Я думаю, что смогу ответить на этот вопрос, сэр». У палатки капрал Сташек сказал: «Ладно, Каз, сдай чуток назад». Казмарак с морпехом-помощником сдали прицеп назад. Они удерживали его в поднятом состоянии, подняв сцепку подсунутыми под неё руками, их руки напряглись от тяжести, а Сташек тем временем присел, засунул руку под прицеп и открутил пробку в полу. Он быстро отдёрнул руку, когда вода хлынула сильной красной струёй, в которой мелькали какие-то белые кусочки. «Господи, — сказал Сташек. — Ну и зрелище».

Когда доклад кончился, генерал Томпсон, полковник Уилер и другие офицеры вышли из палатки. Я чётко отдал честь, когда они проходили мимо меня, направляясь к моим свежевымытым трупам. Я считал их своими; это были мертвецы, а я был командир над мертвецами. Ручеёк окрашенной кровью воды вытекал из-под прицепа и впитывался в пыль. Большое начальство аккуратно переступало через него, чтоб не запачкать блестящие ботинки. Кто-то из офицеров указал на трупы и сообщил генералу, что это вьетконговцы, убитые сегодня утром. Он взглянул на них, что-то сказал полковнику и отправился на посадочную площадку, где его дожидался вертолёт.

Остаток дня я провёл, тупо перебирая какие-то никому не нужные бумажки. Когда я зашёл в столовую на ужин, капеллан Райерсон и врач Милсович оторвались от еды и подняли глаза на меня. Я сел, поставив свой поднос на фанерный стол. Капеллан, столь же худой и хмурый, насколько доктор был плотным и жизнерадостным, скользнул по лавке, усевшись напротив меня.

— Доктор говорит, мы ещё одного морпеха сегодня потеряли, — сказал он, слегка наклонившись вперёд. Голос его звучал осуждающе, как будто я отвечал за эту смерть, потому что её зарегистрировал.

— Так точно, сэр. Потеряли.

— Остаётся только надеяться, что эти ребята гибнут не напрасно, лейтенант. А вы как думаете?

— При всём уважении, капеллан — столовая не место для разговоров о работе. Да и вообще — не хочу я о потерях говорить. Достало за сегодня.

— О работе, не о работе, но мне хочется надеяться, что эти ребята гибнут не из-за того, что какой-то офицер желает получить очередной чин.

— А я-то откуда знаю?

— Как это? — откуда вы знаете? Вы же видели это представление, что устроили сегодня для генерала!

— Так точно, сэр. Но в настоящий момент мне хотелось бы закончить приём пищи. Может, вам с Батей об этом поболтать? От меня-то вы чего хотите?

— Может, вы сможете объяснить, чем мы тут занимаемся. Вы были командиром взвода. Когда мы сюда приехали, нам говорили, что мы тут просто поохраняем аэродром и уедем обратно на Окинаву. А сейчас мы ввязались в войну надолго, и никто до сих пор не смог объяснить мне, что мы тут делаем. Я в тактике ничего не понимаю, но мне всё так представляется: мы отправляем людей на операцию, они убивают нескольких вьетконговцев, или вьетконговцы их убивают, а потом мы отходим, и вьетконговцы тут же возвращаются. И вот мы снова там, откуда начали. Вот как мне всё представляется. Я думаю, ребята наши гибнут тут зазря.

Я развёл руками. «Капеллан, что вы хотите от меня услышать? Может, вы и правы. Не знаю, я всего-то второй лейтенант. Вообще-то, эта война не очень-то тяжёлая. С конца апреля у нас было всего восемьдесят четыре потери, и лишь двенадцать из них убитыми. Чёрт возьми, на Второй мировой войне в таком подразделении как наше, понести восемьдесят четыре потери было делом пяти минут».

— О чём это вы? Сейчас ведь не Вторая мировая война.

— Я о том, что двенадцать убитых за два месяца — немного.

Лицо Райерсона покраснело, и голос его зазвучал пронзительно. «Это двенадцать порушенных семей. Двенадцать порушенных семей, лейтенант». Он ткнул в меня пальцем. «Двенадцать убитых — это очень много для родных тех погибших морпехов». Я ничего не ответил. Еда моя остывала на подносе. Несколько старших офицеров обернулись посмотреть, с чего это так разоряется капеллан.

— Мы с доктором говорим о людских страданиях — не о сводках, — сказал Райерсон, настаивая на своём. — Это нечто такое, о чём вы, субчики пехотные, похоже, забываете.

И тут я подумал о сержанте Салливане, и вспомнил, насколько глубоко его смерть тронула «пехотных субчиков» из роты «С».

— Ну, и молодцы вы, и ты, и доктор, — сказал я. — Реальные гуманисты. Вы что, думаете, мне по душе сегодня было этим заниматься? Ты думаешь, я от этого балдел хер знает как, небесный лоцман?