Питер выступил вперед и протянул руку. Старик пожал ее, как будто камнем придавил, своей широкой, загоревшей до черноты кистью, неожиданно оказавшейся холодной на ощупь.

– Вы печатаетесь в «Ньюсвью», – заявил Тэсдей.

– Признаюсь в своей вине, – отозвался Питер.

– Конформистский листок! – презрительно прогудел Тэсдей.

– Моего босса огорчило бы ваше мнение, – сказал Питер. – Он считает наше издание независимым и либеральным.

– Чепуха! – пробурчал старик. – Вы под башмаком у рекламодателей и вынуждены быть конформистами.

– С удовольствием обсудил бы с вами как-нибудь эту тему, – сказал Питер и взглянул на горшок с цветком. – Кажется, это «Королева Марго»?

Кустистые брови старика удивленно подскочили.

– Вы разбираетесь в орхидеях?

– Вообще-то не очень. Моя мать разводила их как комнатные цветы, – сказал Питер. – Помню, она говорила, что цветы «Королевы Марго» напоминают ей румянец смущения.

– Что ж, наверно, она права, – сказал Тэсдей. – Я здесь подготавливаю их, чтобы осенью перенести в дом.

– Тэсдей, у нас проблема, – вмешался Саутворт.

Он коротко пересказал историю похищения Линды Грант. Старик слушал с каменным лицом.

– Линда – хорошая девушка. Ужасно, что с ней случилось такое несчастье, – сказал он.

– Мы подумали, может, ты что-нибудь слышал или видел. – Саутворт с надеждой взглянул на старика.

– Поблизости никого не было, – сказал Тэсдей.

– Если они пошли этой дорогой, они могли добраться сюда рано утром, – предположил Саутворт. – Часа в четыре-пять.

– Я всю жизнь встаю в четыре утра! – Тэсдей смешно наклонил голову. – Слушайте!

Питер прислушался. Все, что он мог услышать, – это щебет множества птиц и отдаленное карканье вороны.

– Знаете, почему они подняли такой шум? – спросил старик.

– Кто? – ошеломленно спросил Саутворт.

– Птицы, олух несчастный! – гаркнул Тэсдей. – О том, что вы едете по дороге, я узнал за десять минут до вашего появления. И если бы ранним утром в лесу кто-нибудь был, я точно так же узнал бы об этом. А ваш тип, наверное, перешел на другую строну через перевал пониже. Не полный же он дурак, чтобы карабкаться на самый верх только для того, чтобы потом спускаться по другому склону.

– Если он знал дорогу, тогда, пожалуй, и мог, – сказал Саутворт. – А для чужака тащиться по твоим тропам, да еще вместе с пленницей, – это еще то испытание!

– Ну, значит, он избежал этого испытания, – решительно ответил ему Тэсдей, словно вопрос для него был закрыт. Он уставился на Питера пристальным взглядом. – Ваша мать разводила орхидеи в горшках? – спросил он.

– Да.

– Вероятно, для почвы она употребляла лыко чистоуста и древесный уголь или торфяную смесь?

– Я не вникал в подробности этой операции, – признался Питер.

– Здесь, наверху, мы используем то, что подвернется, – сказал Тэсдей. – Любую гниль, на которую натыкаемся.

– Опавшие листья, наверное, – предположил Питер.

Казалось, старик заскрипел своими крепкими желтоватыми зубами.

– Все, на что натыкаемся! – с напором повторил он, как будто это был вопрос жизни или смерти.

Но Саутворта разведение орхидей нисколько не интересовало.

– Ну, ты тут присматривайся да прислушивайся, Тэсдей, – сказал он. – Если увидишь его, не забудь, что рядом может быть Линда. – Он усмехнулся старому художнику. – Я не предупреждаю тебя, чтобы ты лучше целился. Это излишне. Я уже рассказал мистеру Стайлсу твою историю про грабли.

Старик отвел взгляд в сторону.

– Если смогу, я помогу Линде, – кивнул он. – Она добрая и хорошая девушка. Продала три моих натюрморта в своей лавке, хотя одну из обнаженных моделей не стала выставлять в витрине. Похоже, Барчестер все еще не признает существование женского тела.

– Надеюсь снова с вами увидеться, мистер Рул, – сказал Питер, когда Саутворт уже направился к «ягуару».

Старик вынул из кармана почерневшую обкуренную трубку и поднес спичку к оставшемуся в чашечке трубки табаку.

– Мир идет своим путем и оставляет меня здесь, на вершине моей горы, – сказал Тэсдей Рул. – Человеку вашего возраста нет смысла беспокоиться из-за революции, которая произошла пятьдесят лет назад.

Питер ничего не понял, уловил лишь обвинительную горечь в тоне старика.

Он двинулся к машине, ощущая, что его утреннее беспокойство переходит в острую тревогу, подталкивая его убираться прочь – вниз, в долину, а потом подальше от Барчестера.

Саутворт уже сидел в машине.

– Необыкновенный старец, – сказал Питер, оглянувшись на древнего гиганта, вновь склонившегося над цветочными горшками.

Саутворт усмехнулся:

– Даже принимая во внимание его возраст, я ни за что не стал бы связываться с ним. Говорят, когда он впервые здесь появился, то мог разогнуть подкову своими ручищами. И этими же лапами он может привязать к леске тончайший поплавок и нарисовать бабочку!

Мотор «ягуара» заурчал, и они стали спускаться по той же лесной тропе. Питер бросил последний взгляд в зеркальце заднего обзора на невероятное мраморное здание.

Они проехали ярдов пятьсот, когда откуда-то слева услышали отчетливые ружейные выстрелы.

– Стойте! – сказал Саутворт.

Питер заглушил мотор. Снова загремела раскатистая стрельба.

– Пойду посмотрю, что там такое. – Саутворт вылез из машины и расстегнул кобуру. – Вы можете ехать дальше, мистер Стайлс. Здесь очень трудная местность для ходьбы.

Еще один деликатный намек на протез Питера.

– Удачи вам, – сказал Питер.

Саутворт поспешил пересечь тропу и исчез в зарослях. В течение нескольких минут до Питера доносился треск веток под его ногами. Стрельба прекратилась. Питер вдруг заметил, что его ладони, намертво вцепившиеся в руль, взмокли от пота. Он уже едва сдерживался, чтобы не поддаться внутреннему импульсу – бежать, бежать отсюда как можно скорее.

Пятнадцатилетний опыт журналистской работы научил Питера Стайлса доверять своей интуиции. Неотвязное побуждение к побегу неизменно и определенно указывало на непосредственную опасность.

Он какое-то время неподвижно сидел за рулем машины, стараясь расслабить одеревеневшие от напряжения пальцы. Затем достал трубку и замшевый мешочек с табаком, набил трубку и сунул ее в зубы, но так и не закурил. Через несколько секунд он включил зажигание и покатил назад. Он припомнил прикосновение к ледяной ладони Тэсдея Рула. Ему слышался его густой, низкий голос: «Здесь, наверху, мы используем то, что подвернется. Любую гниль, на которую натыкаемся». Он говорил об удобрениях для своих цветов. Но только ли о них? Не пытался ли старик что-то ему сказать?

Лучшим способом получить ответ на этот вопрос было вернуться.

На тропе не хватало места, чтобы развернуть машину. В любом случае удобнее было не спеша возвратиться наверх пешком и немного осмотреться вокруг.

Питер выбрался из машины и подошел к багажнику. Открыв его, он подтянул к себе чемодан. Из-под аккуратно сложенных чистых рубашек вытянул небольшой револьвер. Сунув его в карман пиджака, захлопнул чемодан и багажник и приготовился взбираться вверх по склону, к замку. Интересно, подумал он, предупредят ли Тэсдея о его приближении птицы?

Добраться до вершины оказалось делом семи минут. Приблизившись к повороту, за которым должен открываться вид на старую гостиницу, Питер свернул с тропы и стал пробираться сквозь густой подлесок. Он продвигался вперед с величайшей осторожностью, стараясь производить как можно меньше шума. Наконец он приблизился к краю опушки и увидел перед собой дом и лужайку перед ним.

Тэсдея Рула не было – у цветочных горшков возился другой человек. Это была женщина. Густые черные волосы доходили ей до талии. На ней были синие джинсы, плотно облегающие полные бедра, ноги были босы. На темной, как орех, обнаженной верхней части ее тела виднелась только алая нагрудная повязка. Классическая женская фигура с портретов Боттичелли, широкобедрая, полногрудая, с мягкими округлостями, лишь легкая дряблость говорила о ее возрасте. «Так вот кто столько лет был излюбленной моделью Тэсдея!» – подумал Питер и в эту секунду ощутил на своем затылке прикосновение твердого и холодного предмета.