Иван Львович говорил это с горечью. Действительно, врагов у Миронова было много. Когда он с присущей ему энергией принялся за формирование Донского корпуса в Саранске, в политотдел корпуса было назначено 120 политработников, которые скомпрометировали себя в период расказачивания, находясь на постах председателей ревкомов. Тех коммунистов, которые расстреливали невинный темный народ.
Миронов знал об этом, был возмущен, видел, как они мешали формированию корпуса и во все концы слали клеветнические доносы на него. Троцкисты не собирались снимать «опеки» с Миронова. Тот же Френкель от имени Донбюро, трогательно заботясь о Советской власти на Дону, предостерегал ЦК РКП (б):
«Обращаю внимание ЦК на опасность Миронова (за это говорят его столкновения с партией и с ревкомом в прошлом) для Советской власти на Дону».
Резкий, бескомпромиссный, Миронов чувствовал, как сжимается кольцо провокаций, шантажа, обмана. Видел страдания казаков, которые ненавидели ревкомовцев, не верили лжекоммунистам.
Дон по разметам бескрайней поймы весь в изломах, и к станице Усть-Медведицкой ближе всего прислонился стремянной протокой. Так же круты и изломанны думы Миронова. Он пишет брату своему Фоме и другу Ивану Кратову:
«И вот спала пелена с глаз. Что делать, не знаю. Душа не мирится с мыслью, что если теперь будем завоевывать Дон и смотреть, как начнут истреблять наше бедное, темное казачество, а оно, вынужденное свирепостью новых вандалов, будет сжигать свои хутора и станицы. И неужели сердце при виде этой адской картины не содрогнется и посылаемые несчастными людьми проклятия пройдут мимо нас? С другой стороны, Деникин и контрреволюция. Здесь рабство трудовому народу, против которого мы год проборолись и должны бороться до уничтожения. И вот стоишь, как древний русский богатырь на распутье: направо пойдешь – будешь убит, налево пойдешь – конь погибнет, прямо пойдешь – и сам, и конь погибнете... Что делать? Что делать? Помозгуйте сами, помозгуйте с верными людьми. А я, наверно, спасаться прибегу в 23-ю дивизию».
В этом письме проглядывает усталость, безнадежность или минутная слабость, мучительные раздумья о своей судьбе и судьбе казачества, а может быть, и судьбе революции.
Всего четыре месяца не был Миронов на Дону. Вернулся – и не узнал родимого края: обнищалый, поруганный, расстрелянный. В новой яростной агонии восстания, он это хорошо понимал, еще большая трагедия казаков. Оно захлебнется собственной кровью, и останется только лишь пепел... Как спасти от этой беды Дон и хоть бы частицу от векового уклада жизни казаков?.. Миронов искал решение задачи на путях революции.
Продолжалась самая страшная и беспощадная война – гражданская, – и Миронов находился в ее эпицентре. Человек отчаянной храбрости, он бесстрашно бросался в полынью братоубийственной бойни и старался спасти погибающих.
Всякая война – мерзость, а гражданская особенно. Надо было дойти до последней степени одичания и ненависти, чтобы брат пошел на брата, отец на сына, сын на отца и чтобы они один другому шашками рубили головы, как капустные кочерыжки на осеннем огороде. Гигантский плуг вкривь и вкось перепахал донское казачество, пробуждая в человеке злобу, насилие, вседозволенность. И люди словно забыли, что они сыновья одной матери-Родины. И ушло из сердца и сознания великое в человеке – милосердие. Владело только одно звериное желание – убить как можно больше «белых», убить как можно больше «красных».
Миронов мотался по станицам и хуторам, призывал казачество образумиться, вышвырнуть генеральские войска и спасти Дон. Писал листовки, воззвания.
«Граждане казаки и крестьяне!
В прошлом году многих из вас красновская контрреволюционная волна заставила оставить родные степи и хаты. Много пришлось пережить и выстрадать. Обратный революционный шквал в январе месяце растрепал кажущуюся мощь красновщины, и то, что он завоевал долгими месяцами и ценою десятков тысяч тел обманутого казачества, пришлось сдать в течение двух-трех недель. Вы вернулись в свои углы, правда, разоренные, но все-таки в свои. В своей-то хате и дым сладок.
Наша расхлябанность и разнузданность создали генерала Деникина, и вновь пришлось всем вам искать убежища в чужих краях.
Но этот второй раз будет и последним.
Если одолеет генерал Деникин – спасения никому нет. Сколько ни катись, сколько ни уходи, а где-нибудь да тебя ждет стена, где и прикончат тебя кадетские банды.
Но если одолеем мы, то я тоже вправе сказать, что сейчас мы ушли в последний раз, ибо и мы ведь с генералом Деникиным тоже церемониться не будем, как не будем церемониться с его белогвардейскою сворою, мы тоже прислоним эту милую компанию к стенке.
Ясно для каждого, что требуется понять и что нужно сделать. ВЫВОД ЯСЕН.
И я в последний раз вас зову: все, невзирая на свои годы, лишь бы были крепкие руки да меткий глаз, все под ружье, все под красное знамя труда, которое вручает мне сегодня революция. Только дружным усилием, только дружным откликом на мой зов мы сломим тех, кто изгнал нас. Только тогда мы, а не они, прислоним их к стенке. Не надейтесь, чтобы кто-нибудь сделал это.
Итак, граждане изгнанники, все ко мне... Граждане с гражданскою, а не обывательскою душою, все ко мне... Граждане, в ком не умер еще огонь свободолюбия, все ко мне...
Бойтесь, если мертвые услышат и встанут, а вы будете спать.
Бойтесь, ибо цепи рабства уже над вашими головами.
Жизнь или смерть – другого выбора нет.
Да здравствует чистая правда».
12
Миронов обладал редкими качествами, совмещающимися в одном человеке, – воина, трибуна, публициста. Его призывы и воззвания, написанные, что называется, «в седле», не потеряли актуальности и в наши дни ни слогом, ни мыслью. Особо выделяло его среди многих деятелей того бурного, жестокого и немилосердного времени то, что он обладал благородным даром хранить дружбу и быть справедливым, добрым и не терять высоких человеческих качеств. Говоря об этом, я хочу подчеркнуть, что Миронов, обладая огромной властью над людьми, не совершил ни одного недостойного поступка. Искренней любовью за эго ему отвечали казаки – непокорное, своеобразное и свободолюбивое племя русского народа.
А вот высшие чины откровенно не жаловали Миронова. Может быть, даже потому, как он сам признавался, что для него, когда надо сказать правду, не существовало ни царских генералов, не существует теперь и красных генералов. Смелый, открытый, прямолинейный. Со всеми говорит либо языком друга, либо врага. Но все подчинено спасению Дона.
Боль за чужую вину не дает покоя мятущейся душе Миронова, и он еще раз обращается к Ленину:
«Именем Революции требую прекратить уничтожение казачества!..
Гражданин Владимир Ильич!
Я уже видел в главных чертах политику коммунистов по отношению к казачеству, виноватому только в том, что оно темно и невежественно, виноватого в том, что оно по роковой ошибке родилось от свободного русского крестьянства, бежавшего когда-то от гнева боярского и батогов в вольные степи Дона, виноватого в том, что русский же народ при Петре I задушил ценою потока крови его свободу, виноватому в том, что после навязанного рабства царская власть стала в м»ру внимательною к казачеству н путем долгого казарменного режима вытравила из него человеческие понятия и обратила в полицейского стражника мысли, русской жизни; виноватого в том, что агенты советской власти оказали ему еще большее внимание и вместо слова любви принесли на Дон и Урал – месть, пожары и разорение. Чем оправдать такое поведение негодяев, проделанное в станице Вешенской, той станице, которая первой поняла роковую ошибку и оставила в январе 1919 года Калачево-Богучарский фронт? Это поведение и вызвало поголовное восстание на Дону. Если не роковое, то, во всяком случае, грозное, чреватое неисчерпаемыми последствиями для хода всей революции. Только по пути 8-й армии трибуналами во благо социальной революции было расстреляно 8 тысяч человек!.. Невозможно, не хватит времени и бумаги, Владимир Ильич, чтобы описать ужасы «коммунистического» строительства на Дону... Нужно ли удивляться восстанию на Дону? Некто Д. Варов в № 136 газеты «Правда» в статье «На Дону» касается событий в станице Вешенской, боясь, видимо, обидеть коммунистов. События эти для него приняли только «неутешительный вид», а восставшие против насилия и гнета казаки переименованы в «белогвардейски настроенных»... А другой советский корреспондент, некто А. В. – все зверства, насилия и ужасы вылил в общей фразе: «Не всегда тактичные действия представителей власти». Подленькая душа писак самодержавия перешла в души писак советской власти. Слуги свободного слова в лакейской ливрее народу не нужны. Может быть, Владимир Ильич, Вы спросите меня, по какому праву я позволяю писать Вам. Не могу согласиться, не могу допустить, чтобы на все эти ужасы Вы смотрели бы поверхностно и чтобы это делалось с Вашего одобрения. Не могу далее молчать, нет сил выносить народные страдания во имя чего-то абстрактного, отдаленного...
