Филипп Козьмич Миронов встречался с поэтом, поразила его благородная внешность, а еще больше – внутреннее обостренное, почти раскаленное чувство совести. А какие стихи он создал! Боль его – о России...

Какая сила!.. Какая боль!.. Ну почему люди, подобные Максимилиану Волошину, не становятся избранниками русского парода?! И еще: «Мы выучились им верить и молиться за палачей». Как это верно!

Розалия Самойловна, палач обманутых офицеров, юнкеров и гимназистов, стала секретарем Крымского обкома партии. Как награду вручили эту высокую должность за убийство молодых и верующих. А Кун Бела – председателем областного ревкома. Этой влюбленно-коварной парочке восторженных от потока мученической невинной крови «вождь» Троцкий милостиво пообещал прибыть в Крым тогда, когда там не останется ни одного белогвардейца. И уж как ради этого старались хамовито-кровавые слуги. Вот кого надо сажать и судить!.. Неужели их не настигнет кара? И когда же кончится это самоистребление?.. Хотя плодить злое дело проще и легче: не надо ни ума, ни любви Но без этого и человека нет. Или прав Вольтер, изрекший: «Чем ближе я присматриваюсь к людям, тем больше мне нравятся собаки».

Память тревожащая встреча произошла на Перекопе с красавцами лейб-гвардии Его Императорского Величества казачьего кавалерийского полка. И может быть, виной тому, что Миронов в том бою совершил непонятный для многих, необъяснимый маневр своими войсками, был, как это ни странно, свадебный марш Мендельсона. Об этом никто и теперь уж никогда не расскажет, потому что последний свидетель только что ушел из жизни. От этого еще большая печаль ложится на сердце. Я могу только предполагать, что произошло с командармом в то мгновение – будто невидимая, но могучая рука властно наложила повод на шею коню и он, послушный, повел атакующую лаву чуточку левее лейб-гвардии казачьего полка. Какое-то поверхностное объяснение этому движению есть, потому что и с той стороны неслась вражеская конная лава, которую следовало смять и уничтожить. И все-таки, мне кажется, что-то дрогнуло в ожесточенном сердце командарма...

Лейб-гвардии Его Императорского Величества казачий кавалерийский полк был создан в 1775 году. И если донские казаки принадлежали к элитным войскам русской империи и были непревзойденными кавалеристами, то что говорить о лейб-гвардии, в ряды которой отбирали лучших из лучших. Традиции вырабатывались строгие и высокие, если даже учесть такую деталь, что полк имел постоянные казармы в Петербурге и Петергофе на протяжении чуть ли не полутора веков.

Гвардейские полки были всегда на привилегированном положении. А лейб-гвардейцы-казаки тем более, потому что они несли дворцовую охрану личной особы государя и членов его семейства. Один казак даже был своеобразной нянькой у цесаревича Алексея – на его руках он рос и переносил свой мученический венец... И хотя он болел неизлечимой болезнью – гемофилией, – но по традиции как наследник престола считался командиром лейб-гвардии казачьего кавалерийского полка.

Традиции... Это память и мудрость жизни человека. Стиснутый и возвеличенный традициями человек становится человеком.

Император Николай II и императрица Александра Федоровна приезжали в полк, обедали вместе с офицерами. Дочери – Ольга, Мария, Татьяна, Анастасия и наследник, великий князь Алексей – все в форме донских казаков сопровождали родителей... Играла музыка...

Лейб-гвардию посылали в бой только в самые критические и решающие моменты, когда надо было спасти положение или переломить победу на свою сторону. Однажды на Балканах Александр II кинул в бой своих любимцев – лейб-гвардии кавалерийский полк. Залюбовался, наблюдая, как, сверкая отточенными шашками, они с радостью и, как показалось, даже с восторгом кинулись в атаку на врага. Будто на гулянье-игрище. Будто на свадьбу славы и смерти... А так как казаки-донцы больше жизни ценили честь и воинские подвиги, то император в какой-то мере был, может быть, и прав, думая, что они идут в бой как на праздник?.. И так как каждый лейб-гвардейский полк имел свой собственный гимн-марш, то, наверное, в то время у Александра II и возникла мысль присвоить донским гвардейцам, как марш полка, свадебный марш Мендельсона. Задумано – сделано...

И когда Филипп Козьмич Миронов перед этой самой последней атакой в боях за Перекоп выехал на небольшое возвышение, то лучи солнца, отраженные от серебряных труб духового оркестра лейб-гвардии казачьего кавалерийского полка, стоящего на противоположной возвышенности, ослепили его. И тут же до него донеслась музыка. Щемяще-тревожная, печально-торжественная. Он понял, что перед его войсками стоит лейб-гвардии казачий полк, цвет донской кавалерии. Значит, подумал тогда Миронов, плохи дела у Врангеля, коли для атаки приготовлены последние резервы... Филипп Козьмич знал этот свадебный марш Мендельсона и историю его присвоения казачьему полку. Бывал в гостях у земляков, обедал в офицерском собрании, где для него, как и для каждого офицера, подавали именной столовый прибор... Играл духовой оркестр. Свадебный марш Мендельсона по-особому был празднично-торжествен. И Миронову в какой-то момент даже хотелось остаться служить в этой необычно дружной офицерской семье донских казаков. Но его ждали другие дела, другие обязанности, и мечта осталась неосуществленной.

И вот теперь этот празднично-торжественный свадебный марш Мендельсона настиг Миронова не в офицерском собрании, где все сверкало чистотой и блеском, от нарядных мундиров до накрахмаленных скатертей и салфеток, а среди крови, грязи, смерти. И поэтому показался особенно печальным. Может быть, даже потому, что трубы полкового оркестра были из чистого серебра и выполнены по особому указу императора, и звуки, издаваемые ими, были чисты и трогательны.

Несмотря на кажущуюся радостно-торжественную самое мелодию марша, Миронов чутким ухом различил в них грустные нотки – ведь оркестр играл любимый марш перед смертельным боем. Играл в последний раз на земле Отечества. И настроение музыкантов вливалось в общую мелодию скорби. И – отчаяния.

Филипп Козьмич представил, как рядовые казаки, юнкера и офицеры по старинной традиции переоделись в чистое платье и теперь, отчаянно гордые и смелые, ждут сигнала к атаке.

И вот он... Неожиданный, как всегда. Заглушая и как , бы принижая и пригибая к земле мелодию свадебного марша Мендельсона, резко и по-особому тревожно зачастил полковой трубач сигнал к атаке. Ожидавшие лейб-гвардейцы сейчас ослабят повод у пляшущих от нетерпения и страха коней и понесутся в последний бой. И будут чудиться им победа и слава. А уж если смерть, то и вечная память, которую будет хранить благодарная Россия...

Только безумствующая молодость может обольщаться такими надеждами. Такой верой. В полку не осталось ни одного офицера старше по званию и возрасту 24-летнего Бориса Федоровича Дубенцева, которому вне очереди присвоили высокое звание войскового старшины и приказали вступить в командование лейб-гвардии Его Императорского Величества казачьего кавалерийского полка.

Оркестр скорбно и зло доигрывал мелодию марша своего родного полка. Но они с такой непонятной силой ударили по сердцу 48-летнего бывшего полкового старшины, а теперь командарма Второй Конной армии Миронова, что непрошеная жалость поползла к его очерствевшему сердцу... Сейчас погибнет цвет казачьей молодости... Как тогда – гимназисты во главе с Катрин Мажаровой...