Никто не пожелал воспользоваться «трясучестью» своих коленок – все казаки остались в строю. Боевую задачу выполнили образцово – в расположение своей части привели двух плененных японских офицеров и взяли много трофеев: пять арб с ячменем, палатки и непромокаемые накидки, материи... И ценную топографическую карту.

Филипп Козьмич Миронов был награжден орденом Станислава 3-й степени с мечами и бантом.

Генерал-лейтенант Куропаткин прислал телеграмму командиру бригады генералу Абрамову: «Прошу передать доблестному сотнику Миронову мою душевную благодарность. Орлам его большое спасибо за лихую атаку. Ура, Ермакам!»

Штабс-капитан Федор Ростовцев пишет про события того памятного похода: «Трехдневная работа целого отряда окончилась бы бесплодно, если бы не шесть военнопленных и обоз, добытые сотником Мироновым. Но для такого успеха лучше бы послать одного сотника Миронова, чем тревожить шесть батальонов...»

К двум орденам Миронова прибавилось еще два: орден Св. Анны 3-й степени и орден Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Итак, все его четыре ордена за десять месяцев боев на фронте русско-японской войны. И чин подъесаула вместе с пожизненным дворянством.

На войсковой праздник 26-го казачьего полка прибыл лично командующий русской армией в Маньчжурии генерал-лейтенант Куропаткин. Пригласил подъесаула Миронова выйти из строя, пожал ему руку и, не скрывая восторга, сказал: «Вы воскресили славу донского казака! Доблестному сотнику Миронову, нарождающемуся герою Тихого Дона – ура!..»

– У-р-р-ра!.. – закричал Миронов и тут же очнулся. Загремел засов дверей, и часовой грубо окрикнул:

– Чего орешь!

– Это он в атаку зовет... – сказал подошедший второй часовой.

Миронов отвернулся к стене. Кажется, на этот раз он так и не понял, где находится и что с ним произошло. И снова предался дорогим воспоминаниям. Он вспомнил, как командир бригады генерал Абрамов крикнул: «Качать его!..» Офицеры подхватили на руки, и Миронов взлетел над их головами... Потом командир полка полковник Галдин зачитал аттестацию: «Что касается успешности действий сотника, теперь подъесаула Миронова, против японской пехоты, то это исключительная заслуга этого офицера, сумевшего подобрать себе лихих казаков, познакомить их со своими требованиями, с местностью, внушить им веру в себя и разрушить в их глазах иллюзию непобедимости японцев. Честь и хвала такому донцу, как подъесаул Миронов... Очень усерден, исполнителен, энергичен, сотней командовать может. Быт офицеров и казака знает. Общая оценка качеств – выдающийся».

Слава о подвигах Миронова облетела не только войска действующей армии, но и докатилась до родного Дона, до родной станицы Усть-Медведицкой. Ему прочила блестящую карьеру и обеспеченную жизнь потомственного дворянина, которую он себе заслужил вместе с чином подъесаула. Но Миронов не торопился подвергнуть себя искушению и торопливо перебежать в стан господствующего класса с его чванливостью и спесью. По крайней мере, такое у него сложилось мнение о ближайшем окружении – офицерско-дворянском. Наоборот, он даже подчеркивал свое происхождение манерами, привычками и образом мыслей, которые безошибочно определяли в нем представителя трудового казачества. И, главное, он не делал даже попыток как-то приспособиться, с подобострастием примкнуть к власть имущим.

Правдивый от природы, одаренный и беспокойный, он, как и прежде, критически относился к вышестоящим чинам армии: «Я увидел только произвол и бесчинство со стороны командного состава, и, когда начальник 4-й Донской казачьей дивизии генерал Телешев был посажен в арестантское отделение за бесчинства, вакханалии и преступления, которые были им совершены, я публично сказал, что так и нужно было сделать с генералом Телешевым, ибо нельзя терпеть тех безобразий, которые творились в нашей армии... За это меня отправили в госпиталь для душевнобольных...»

Миронова вскоре освободили от врачебной опеки... Русско-японская война закончилась позорным миром. В стране нарастал революционный взрыв...

В Уфе забастовка железнодорожников – арестован инженер Соколов и приговорен к смертной казни через повешение. Казаки 26-го казачьего полка, возвращаясь с русско-японской войны ранней весной 1906 года, требовали отправки эшелона на Дон. Нужно было знать казаков – их нетерпение и жажду скорее увидеть родимые курени и Дон-батюшку реку. И как они могут, словно гигантская пружина, сжаться и, распрямившись, необузданной и яростной силой смять препятствия на пути... А у Миронова, наверное, в крови – помогать людям в беде. Он созвал митинг и убеждал казаков, что нельзя уезжать, когда речь идет о спасении человека. Эшелон не был отправлен, пока Миронов не добился помилования инженера Соколова.

15 апреля 1906 года 26-й полк последним эшелоном прибыл в столицу Войска Донского – город Новочеркасск. По домам, на льготу, на два месяца...

Казаки восемнадцати станиц во главе с Усть-Медведицкой, центром округа, собрались на плацу встречать служивых... Впереди на огненно-красном чистокровном дончаке Филипп Козьмич Миронов. Будто гордый конь чувствовал, что родом он из детства и несет на себе не воина, пропахшего порохом, а счастливого и мечтательного пастушонка. И губы его после яростно-злобных криков и глаза высматривают в толпе встречающих только одну, единственную, о которой мечтал на войне.

А вокруг колокольный звон всех церквей – таков обычай встречи героя, на поле брани заслужившего четыре ордена. Хоругви. Иконы. Песнопение: «Слава... Слава... Слава...» На мундире подъесаула Миронова, блестящего казачьего офицера, молодого, красивого, независимого, блестят ордена... Наверное, даже в детском сне, когда, кажется, все летают и все возможно, не могло ничего подобного присниться сыну казака-бедняка.

Миронов возвратился на Дон, когда в стране еще не утихли революционные волнения. И он, естественно, принял сторону народа. Потому что понял: революция – это правда, за которую он боролся всю жизнь.

Народ пробуждался. Волновался. Поднимался на своих поработителей... Небезынтересным свидетельством являются воспоминания главного действующего лица гражданской войны в России Антона Ивановича Деникина, когда он, переодетый и загримированный, в теплушках пробивался на Дон: «Явление развала армии – в 1917 году – не было столь неожиданным, имея страшным и предостерегающим прообразом эпилог Маньчжурской войны и последующие события в Москве, Кронштадте и Севастополе... Прожив недели две в Харбине в конце ноября 1905 года и проехав по сибирскому пути в течение 31 дня через целый ряд „республик“ от Харбина до Петрограда, – я составил себе ясное понятие о том, чего можно ожидать от разнузданной, лишенной сдерживающих начал солдатской черни. И все тогдашние митинги, резолюции, Советы и вообще все проявления солдатского бунта – с большей силой, в несравненно более широком масштабе, но с фотографической точностью повторились в 1917 году».

Надо заметить, что Деникин говорит о солдатах как неуправляемой черни, хотя сам он не очень-то высокого происхождения. Родился в мужицкой крепостной семье. Отец его 22 года служил в николаевской армии и добился прапорщичьего чина... Юность Деникина потрачена в работе на добывание хлеба. После тяжелых годов учения – положение вольноопределяющегося «в казарме», на солдатском котле. Видно, не сладок был солдатский хлеб, при воспоминании о котором Деникина в нервную дрожь бросает.

Интересно сопоставить судьбы Миронова и Деникина. Оба происходят из бедных семей. Но, достигнув офицерских чинов и пожизненного дворянства, один напрочь отказывается от своего сословия, а другой, наоборот, стремится облегчить участь трудового казачества. И готов, как заявил однажды Миронов, даже снять мундир и ордена, лишь бы помочь простым людям. Если Деникин отгораживался от своих корней, то Миронов кидался в бурный революционный водоворот революционно настроенных масс, стремясь быть полезным народу.

Небезынтересен и тот факт, к сожалению, последний, что судьбы офицеров, выдающихся военачальников, выходцев из самых глубин русского трудового народа – Деникина и Миронова, начиная с 1905 года, все время пересекались, доходя до смертельных схваток. Они и со сцены невероятно жестокой гражданской войны ушли в одно время – Деникин в эмиграцию, Миронов – в Бутырскую тюрьму.