Вся конница Чегелая была на правом берегу. Аттила разрешил Диору несколько дней побыть с отцом и на прощание сказал Чегелаю:

— Диор мой личный советник! И притом он маг и удалец!

Чегелай помнил штурм Потаисса, как помнил и то, что в дни молодости он редкую ночь обходился без женщины. Когда Диор сообщил, что его мать — дочь декуриона Максима из Потаисса, Чегелай промолчал и лишь потряс головой, не отрицая, но и не возражая. Диор уже знал, что богатство темник–тархана огромно: едва ли не треть всех стад племени биттогуров, несколько кочевий рабов, где управляют его жены, и среди прочего — крытая железом повозка, день и ночь охраняемая десятком отборных свирепых воинов. В повозке хранилось золото. Точный счет ему знал лишь сам Чегелай. У Чегелая нет племянников, его сестры умерли молодыми, но если бы даже и были, то их ожидало бы разочарование: наследовать богатство Чегелая должны были его сыновья Уркарах и Будах. И вот Будах погиб. Но появился Диор.

В первый день Чегелай ничего не сказал, думал. К старости его алчность лишь усилилась. Равно как и жажда власти. Но старость требует покоя и защиты. Один сын — не сын. Тем более однорукий. И намек Аттилы был достаточно ясен. Отказаться от Диора значило навлечь на себя немилость будущего вождя.

На второй день он хитро сказал Диору:

— Ругила болен. Неизвестно еще, кто станет нашим вождем.

— Им станет Аттила.

— Почему ты так говоришь?

— Золотое кресло ему уже готово.

— Что ты сказал? Что готово? — задохнулся Чегелай от изумления. — Откуда о нем знаешь?

— Я же маг.

— Кто его подарит Аттиле?

— Я.

Лицо темник–тархана выразило величайшую растерянность. Разве он мог забыть предсказание прорицателя Уара: «…Вижу огромный шатер… В нем двое. Один — Аттила, другой напоминает римлянина, одетого в гуннские одежды… Аттила сидит в золотом кресле. У того, кто рядом с ним, недобрый взгляд…» Чегелай тогда еще подумал, а разве есть гунн с добрым взглядом? И решил, что золотое кресло подарит Аттиле он. Оказывается, Небо имело в виду не его, а вот этого римлянина Диора, одетого в гуннские одежды. То, что Диор не сын ему, Чегелай понял, как только римлянин сказал, что его мать дочь декуриона Максима Аврелия. У этого декуриона не было дочерей. О ней Чегелая поставили бы в известность. Тем более в ту ночь он, выполняя желание бога–громовержца Куара, повелел убить всех жителей Потаисса. Единственная женщина, которую тогда оставили в живых, была рабыня декуриона Максима, с которой ночью возился его телохранитель Безносый. Об этом тысячнику через несколько дней рассказал Тюргеш, ставший сотником, а ныне пребывающий в обозе. Так вот кто мать Диора, и вот кто его отец! Чегелай, поняв это, долго тряс головой. Так, значит, этот полуримлянин самозванец, мечтающий завладеть сокровищами темник–тархана!

На третий день прибыл извещенный отцом тысячник Уркарах. Войдя в шатер, он, не поворачивая головы, исподлобья уставился на Диора налитыми кровью глазами. Уркарах оказался очень похож на Чегелая в молодости, такой же темнолицый, жилистый, с волчьими повадками. Рука у него была отрублена у самого предплечья, рукав кафтана в этом месте был подшит. Рассмотрев Диора, тысячник сипло и мрачно заявил:

— Это не твой сын, отец! У черного жеребца и белой кобылы не бывает рыжих жеребят!

— Но он похож на гунна, — возразил Чегелай.

— Его отцом мог быть любой из твоей тысячи!

Уркарах даже не счел нужным скрыть свою враждебность к неизвестно откуда взявшемуся единокровному брату и проявил ее столь бурно и бесцеремонно, что Диор вынужден был гордо воскликнуть:

— Если сам отец не хочет назвать меня своим сыном, я не настаиваю! Ха, мне в этом нет нужды!

— Ты отказываешься от наследства? — недоверчиво спросил Уркарах.

— Я плюю на него! И объявлю об этом открыто.

Не прощаясь, он решительно вышел из шатра. Возле коновязи его поджидали Ратмир и Кривозубый. Из дверного проема выбежал сам темник–тархан, встревоженно осведомился:

— Разве ты уезжаешь?

— Я отправляюсь к Аттиле!

— Тогда возьми охрану!

Диор презрительно промолчал и тронул жеребца. Бывшие поблизости телохранители замерли. Никто не осмеливался так бесцеремонно унижать темник–тархана. Они еще более поразились, когда услышали заискивающий крик Чегелая:

— Наведывайся, сынок!

Последние слова служили как признание Чегелаем Диора своим сыном. Правда, прозвучали они после того, как тот пренебрег его богатством.

Возле реки Диор встретил тысячника Карабура, наблюдавшего за порядком на переправе. Узнав, что Диор едет в ставку, Карабур тотчас послал гонца на противоположный берег, чтобы остановить движение обозов и стад. Поджидая, когда это будет исполнено, Диор спросил тысячника, как погиб Будах. Выпучив на советника Аттилы хитроватые глаза, Карабур принял опечаленный вид, соболезнующе поцыкал.

— Странно погиб! — прокричал он. — Твой брат был могучим воином! Случалось, одним копьем мог проткнуть насквозь двух готов! Хай, даже стрелы ловил руками! Раньше у нас был прорицатель Уар. Очень хорошо мог будущее предсказывать. Жаль, утонул при переправе. Он предсказал Будаху, что того укусит змея. Твой брат стал носить высокие сапоги. А змея оказалась в его походной сумке. Как так? Все очень удивились. Никогда о таком не слыхали. Наверное, заползла ночью!

— Нет, Карабур, ее подложили, — сказал Диор.

— Кто знает! — осторожно ответил тысячник. — У Будаха были враги. Хочешь отомстить?

— Ты племянник Чегелая?

Из поспешности отказа многое можно было понять, но Диор все–таки спросил:

— Уркарах хорошо относился к Будаху?

Карабур лишь шире вытаращил на Диора маленькие глазки, но промолчал. Он был далеко не так глуп, как казалось.

3

Ставка Ругилы имела грандиозные размеры и была укреплена двумя концентрическими валами и рвами. Внешний ров простирался на пять миль с запада на восток и на четыре — с севера на юг. Здесь располагались кибитки семей охраны ставки и в случае опасности укрывались стада племен витторов и биттогуров. За внутренним укреплением находились шатры Ругилы, его племянников, тарханов, их семей и рабов.

Когда Диор появился в шатре Аттилы, тот, не удивившись его раннему возвращению, объявил, что они тотчас отправляются к больному вождю.

— Не забудь о предначертании судьбы! — напомнил Аттила, и в голосе его прозвучало нетерпение.

Они прошли три цепи охраны. Шаманы у шатра Ругилы окурили их дымом, произнесли заклинания против недобрых намерений.

Ругила, безбородый, грузный, с негнущимся стариковским станом, перетянутым широким кушаком, полулежал, опершись спиной на подушки. Желтое лицо его выглядело измученным, слабый голос при приветствии свидетельствовал об угасании жизненных сил. За его спиной неслышно возился знахарь, готовя снадобье. Возле входа стояли два могучих телохранителя. В шатре пахло лекарственными травами и молодой полынью.

Ругилу мало заинтересовало сообщение племянника о результатах посольства. Он лишь вяло сказал, что гуннам скоро понадобится вся Паннония.

— Тогда нам придется воевать! — заметил Аттила.

Ругила промолчал, прислушиваясь к себе. Лицо его часто искажала болезненная гримаса. Лекарь подал ему питье. Ругила послушно выпил. Но легче ему не стало

— Дядя, у меня появился личный советник. Он хороший знахарь и постарается тебя вылечить.

Ругила вцепился в Диора недоверчивым взглядом, закряхтел, отвернулся, сказал племяннику:

— Я повелел собраться в ставке предводителям орд. Хочу наметить будущие походы. Гуннам нельзя без войны. А твой советник пусть меня тоже лечит. Но ему тотчас отрубят голову, если он не отведает того, что собирается подать мне.

Оба телохранителя бдительно следили за каждым движением находящихся в шатре. Если Диор, отпив, бросит в ковш вождя крупинку яда из перстня, то позже это навлечет подозрение: как так, пили трое, а скончался один? У гуннов есть палачи, вытягивающие признание вместе с жилами. Если же Аттила возьмет своего секретаря под защиту, станет ясно, кто истинный виновник смерти Ругилы. Тогда Бледа получит преимущество не просто как старший из племянников, но и как лучший из них.