Все это имеет прямое влияние на судьбу Диора. В школ над ним насмешничали. Элия Материона равнодушна к нему. Сквозь щель в заборе он часто украдкой наблюдает как белолицая кудрявая красавица гуляет по саду. Диору тогда становится трудно дышать, кровь приливает к голове, он следит за девушкой, как леопард из засады, и в один прекрасный день проломит забор. Но полюбит ли Элия гунна?

Верхний свет в атрии постепенно тускнеет, в углах сгущается темнота. Пора зажигать светильники. В перистиле раздается голос Марка, вернувшегося с поля, где работают его рабы. Вместе с дядей входят хромой лысый Квинт Ульпий и крикливый толстяк Гай Север. Оба когда–то бравые легионеры, сейчас старые, с сутулыми от груза боевых доспехов плечами и мозолистыми от рукояти меча ладонями.

Диор во все глаза глядит на Марка, словно видит впервые. Да, он настоящий римлянин: кудряв, голубоглаз, орлиный нос, тяжелый, словно вырубленный из гранита, подбородок. Заметив упорный взгляд приемного сына, Марк ласково произносит:

— Завтра нундины, мой мальчик! Пойдем с тобой на площадь. Ходят слухи, приедут сарматы из–за Истра.

Лысый Квинт Ульпий бодро хромает к скамейке, подтверждая слова друга короткими фразами, такая у него манера говорить:

— Слух, да! Магистры [44] испуганы. Декурионы просят. Опасность, да! Завтра узнать и доложить!

Именно Диору, первому из жителей Паннонии, стало известно о намерении алан и вандалов уйти из Галлии в Иберию и дальше [45]. Это позволило претору [46] провинции снять с лимеса [47] два легиона и направить их против гуннов. Поэтому Аттила не рискнул напасть на Мезию, соседнюю с Паннонией провинцию.

Одышливый Гай Север, усаживаясь на скамейке, хрипит:

— Ульпий, как ты разговариваешь с юношей! Ты уже не оптиан [48], а он еще не легионер, чтобы понимать твои команды. Послушай меня, мальчик, в городе говорят, что гунны скоро явятся в Паннонию всеми своими ордами. Народ обеспокоен. В этом году истек срок договора между Римом и гуннами.

Каждый год с приходом весны в Маргусе с тревогой ожидают нашествия кровожадных степняков. Слухи об их зверствах один ужаснее другого. Несколько лет назад во время нундин некий очевидец рассказывал, как в Потаиссе толпа колченогих гуннов, подобно своре голодных собак, набросилась на беременную женщину. Гунны повалили ее, взрезали живот, вынули из ее чрева плод и тут же пожрали его сырым. Диор тогда спросил у Юргута, правда ли это. Но тот лишь загадочно улыбнулся, сказал, что латиняне сами не агнцы.

Орда Ругилы с недавних пор заняла Дакию и часть Верхней Паннонии, вытеснив оттуда бургундов и остготов, которые ушли в Галлию. Но через Истр гунны не переправились. Ругила разместил свою ставку на реке Тиссе. И вот мирный договор истек.

Сейчас гунны могучи как никогда. У них много союзников. Приход конницы Ругилы в Нижнюю Паннонию, сплошь равнинную, с прекрасным травостоем, неизбежен. И тут Диора осеняет счастливая мысль. Ведь незадолго до его рождения Потаисс грабила орда знаменитого Чегелая. Если появление гуннов неотвратимо, почему бы не извлечь выгоду из своего положения, назвавшись сыном Чегелая, прославленного полководца гуннов?

1

За ужином воспоминания ветеранов длинны, как зимние вечера, и заменяют изысканность и количество блюд. А какие упоительно–гордые слова они произносят, разгоряченные чашей фалернского!

— Помнишь Марк, как мы рубились с германцами у Железных ворот? [49] Сам Феодосий Великий [50] видел наши потные лица!

— Еще бы! Тогда Ульпий прикрыл собой легата… [51] От нашего крика «барра» [52] дрожали скалы!

— По трупам вперед! Мне стрела в плечо! Вырвал, да! Барра!

— А что тебе, Ульпий, сказал тогда легат?

— «Мало говоришь, много делаешь!» Вот что сказал!

Поистине величие духа воспитывается в подобные мгновения. От воспоминаний ветеранов Диора раньше с ног до головы обдавало жаром. Он упивался мыслью, что рожден властителем по высшему римскому праву, и невольно предавался мечтам. И порой так ярко представлял себе, что шагает впереди тысяч покрытых пылью и славой легионеров, что слезы выступали у него на глазах.

Но сегодня Марку и его друзьям не до воспоминаний. Они негромко и тревожно переговариваются. Лысый Ульпий сидит под светильником, розовые оттопыренные уши его напоминают крылья бабочки, кажется, что он вот–вот взмахнет ими.

— Лимес прорвут, да! — кричит он. — Нужна помощь!

Ветераны одеты не в туники, а в более приспособленную к здешнему климату одежду — рубахи и полотняные штаны. Их теперь не отличишь от варваров–германцев. Только гунны везде выделяются своей отвратительной внешностью. От этой мысли Диору хочется плакать. Марк озабоченно спрашивает у него:

— За сколько дней, мой мальчик, легионы из Британии могут прийти в Паннонию?

Об этом он и сам знает, но, видимо, хочет лишний раз похвастаться отменной памятью Диора. Марк все умеет оборотить в свою пользу.

— Когда Стилихон [53] вызвал в Италию британские легионы, они подошли к Равенне [54] на двадцатый день, — без запинки отвечает юноша.

В помещение входит Еврипида, лицо ее встревожено.

— Марк, — говорит она, — нам следует уехать. Здесь может повториться то, что было в Потаиссе.

— Куда уехать? — мрачно спрашивает багровый от выпитого вина Марк.

— Во Фракию. Там тоже есть канаба нашего легиона — отвечает Еврипида.

— Разве они туда не придут?

— Но сюда явятся раньше!

— О чем вы говорите! — вмешивается толстяк Север. — Урожай ведь не собран. А все вложено в хозяйство! Плохо, что у нас нет императора, подобного Феодосию Великому! Гонорий [55] любил щупать кур, а Валентиниан [56] занимается щупаньем молоденьких красоток. Ему нет дела до блага империи!

— Но есть полководец Флавий Аэций! — напоминает Марк.

— Последний великий римлянин! — кричит Ульпий.

При упоминании прославленного патриция лица ветеранов светлеют, и они некоторое время уважительно молчат. Вдруг Гай Север хлопает себя по волосатым ушам, досадуя на забывчивость, говорит, таинственно понизив голос:

— Радуйтесь! Есть возможность разбогатеть! Я узнал тайну василиска. Всего за пять денариев!

Пять денариев — цена поросенка в нундины. Гай не такой человек, чтобы легко распроститься с деньгами. Недавно по городу распространился слух, что снадобьем, изготовленным из василиска, можно красную медь превращать в золото. Все только и говорят об этом. Но никто не знает, как приготовить снадобье. Впрочем, никто толком не знает и кто такой василиск.

— Так говори! — не выдерживает Марк.

— Надо взять яйцо от двенадцатилетнего петуха, — сообщает Север, — посадить на него жабу…

— Ха, зачем? — удивляется Ульпий.

— Жаба должна высидеть цыпленка! Не перебивай, Ульпий! Цыпленка в горшке закапывают в землю. Держат двадцать дней. За это время у него отрастает змеиный хвост. Это и есть василиск!

Гай обводит друзей выпученными глазами, проверяя впечатление. Все трое достаточно богаты, но не прочь прибавить к своему достатку еще толику.

— Снадобье! Говори, да! — напоминает Ульпий.

— Дальше просто! Горшок вынимают. Разводят под ним огонь. Пепел василиска смешивают с кровью рыжего человека и уксусом. Вот и снадобье! Берут медную пластинку, обмазывают смесью, кладут в огонь. Получается золото!

— У Материона есть петух, ему ровно двенадцать лет! — говорит Диор. — А сармат Алатей рыжий!

Ветераны переглядываются. Гай Север с несвойственной ему прытью вылетает из атрия, словно у него выросли крылья. Ульпий тоже вскакивает, его уши наливаются кровью, когда он возбужденно кричит:

— Еврипида, бронзовый горшок! Ко мне, да!

— И захвати медную крышку! — добавляет Марк.

Они возбужденно топчутся в атрии. Появляется Еврипида с горшком.

— Где жабы? — орет Ульпий, хватая горшок.

— Во дворе их много, — отвечает жена Марка. — Зачем они вам?