В дверях появляется, тяжело дыша, Гай Север, в его кулаке зажато яйцо.

— Не раздавить, да! — предупреждает Ульпий, подставляя горшок. — Клади быстро! Марк, веди в подвал!

Трое ветеранов, забыв о своем почтенном возрасте, убегают во двор. Оттуда вскоре доносится голос бывшего оптиона:

— Марк, заступы, да!

Еврипида удивленно спрашивает у Диора, что случилось. Но тот, не отвечая, встает и идет во двор. Возле дальней колонны в темноте полыхает факел. Его держит Ульпий, освещая дорогу спускающимся в подвал Марку и Северу. Сармат Алатей, ни о чем не подозревая, храпит в своей каморке.

— Подавай жабу, Ульпий! — доносится из подвала голос Марка.

— Где жаба, да? — наклоняется к отверстию оптион.

— Поищи возле бассейна!

Факел Ульпия мечется от бассейна и обратно, потому что ветеран в спешке выронил жаб, и те хладнокровно ушлепали в темноту. Чья–то сильная рука хватает Диора за плечо и тащит за колонну. По хватке нетрудно узнать Юргута.

2

— Так это ты мой отец? — грустно спрашивает Диор у седого длинноволосого гунна.

— Как ты узнал? — испуганно хрипит Безносый.

— Это нетрудно понять. Ах, отец, ты сделал меня несчастным! Зачем ты привез меня к римлянам?

Безносый долго молчит, лишь тяжело дышит в темноте. Из подвала, куда спустился и Ульпий с жабой, слышен скрежет заступа о камни, шумная возня. Наверное, усаживают жабу на яйцо.

— Ты убьешь меня? — вдруг покорно спрашивает Юргут. Голос его непривычно дрожит и слаб, как у ребенка. — Я ведь гунн еще в полной силе.

— Зачем? — спрашивает Диор. — Разве отцов убивают?

— Я хотел для тебя лучшего! — шепотом кричит Безносый. — Хотел вырастить тебя вдали от того, что сам пережил. Ты же видишь, как сладко едят и пьют римляне! А гунн изо дня в день довольствуется ячменной лепешкой и куском вяленого мяса. Римляне спят в теплых домах на пуховых перинах, им нипочем дождь, снег, жара, холод. А гунн вечно в пути, и все невзгоды обрушиваются на него! Знаешь ли ты, что в наших кочевьях умирает каждый второй ребенок? Но даже выжив в детстве, гунн редко в тридцать лет не калека. Мы воины до самой смерти! Потому мы так свирепы. Все народы живут лучше нас и презирают нас — потому мы так жестоки! Сынок, я хотел тебе только лучшего! — Голос Юргута дрожит. Кажется, что он вот–вот расплачется.

Неужели гунны могут плакать? Судя по Диору — никогда. Конечно, у отцов всегда самые лучшие намерения относительно сыновей. Но что может быть нелепее дикаря, получившего римское воспитание? Ах, отец, отец!

— У тебя недобрый взгляд, сынок! — произносит Юргут. — Очень недобрый…

Диор молчит. Теперь его взгляд всегда будет таким.

— Кто моя мать? — спрашивает он.

— Славянка. Звали Ладой. Рабыня декуриона Максима. Она умерла.

— Это ты убил декуриона?

— Да, — хрипит отец. — Но он тебе никто! И Марк тебе не дядя. Но Марк любит тебя, сынок!

Да, любит. Но он же использует способности Диора для своей пользы. Правда, Диор до сих пор делает вид, что ни о чем таком не догадывается. Любовь у людей прекрасно уживается с корыстью.

— Впредь не называй меня сынком! — сурово говорит он отцу.

— Почему? — робко спрашивает тот.

— Если уж моего происхождения не скрыть, — задумчиво говорит Диор, — то пусть моим отцом будет Чегелай. Ты понял? Мне так нужно!

В это время из подвала показывается факел, затем рука и высовывается лысая голова Ульпия. Когда ветераны выбираются во двор, Ульпий, размахивая догорающим факелом, кричит:

— Ха–ха! Привязать жабу к яйцу! Да!

— А она не подохнет? — озабоченно спрашивает Марк.

— Рабам кормить, да!

— Рабам поручать столь тонкое дело нельзя. Пусть кормит Еврипида. И вели ей молчать! — советует Север.

И это избранный богами народ! Доверчивые глупцы! Неужели Диор не найдет способа возвыситься над подобными простачками?

Ветераны, шумно переговариваясь, удаляются в атрий. И тогда Юргут яростно кричит сыну:

— Говоришь, тебе так нужно? А обо мне ты подумал? Пятнадцать лет я влачу жалкое существование раба! Ради тебя! А мог бы стать тысячником! Но не стал. Из–за кого? Ты хочешь отплатить мне, своему отцу, черной неблагодарностью?

Диор насмешливо отвечает:

— Ты желал мне единственно лучшего? Так пожелай еще раз!

Юргут в бешенстве заносит руку для удара, но юноша перехватывает ее. Они борются, ломая друг друга, у Юргута трещат кости, когда Диор прижимает его к колонне.

Наконец сын ослабляет хватку. Тело Безносого сотрясает крупная дрожь.

— Не смей поднимать на меня руку! — рычит Диор, — В следующий раз я вырву ее!

— Я уже стар. Из–за тебя стал христианином. Хотел дожить возле тебя в тепле и покое. Мечтал взрастить твоих сыновей воинами!

— Ты сделал из меня воина, — холодно напоминает Диор.

— Да. Но слишком дорогой ценой!

Юргут вдруг всхлипывает и закрывает лицо руками. У него стучат зубы, словно он стоит на ледяном ветру. Юноша с любопытством всматривается в отца. Жалости он не испытывает. Интересно, сколько людей убил Юргут?

— Выслушай, и ты убедишься, что я прав! — Голос Диора становится примирительным. — Я не намерен повторить твою судьбу, равно как судьбу Марка и тысяч других глупцов! Я хочу стать знатным, хочу власти, богатства, славы! Знай, Рим уже обречен! Но тем не менее я останусь внуком декуриона Аврелия. А если еще окажусь сыном знаменитого Чегелая, то осуществить мою цель будет гораздо легче! Ты же будешь при мне слугой. Лучшего предложить не могу…

— Так ты хочешь объявить себя сыном Чегелая? О, ты действительно умен…

— А теперь скажи, у него были дети?

— Было семеро сыновей.

— Но ты говорил, что в ваших кочевьях умирает каждый второй ребенок?

— Да, это так. Но о судьбе детей тысячника мне ничего не известно. Чегелай сейчас командует Южным крылом конницы Ругилы. Да, ты умен… И, возможно, прав! — В голосе Юргута уже нет гнева.

— Мы будем вместе, отец.

— Я согласен, — покорно отвечает Безносый. — Настала пора рассказать тебе великую тайну…

Когда стражи на городской площади пробили в медную доску полночь, Диор уже знал о сокровищах дакийских царей, о подземелье и общине тайных братьев. Выслушал он отца со все возрастающим изумлением. Когда тот закончил, юноша спросил:

— Говоришь, Старший Брат собирался бежать?

— Да. Об этом я догадался, когда подслушал разговор стражей о том, что Юлий послал Ардариха в Аквенкум с письмом.

— Римляне не стали бы ему помогать. Слишком опасно, — задумчиво говорит Диор. — Даже если бы он обещал им половину.

— Поэтому Юлий и увеличил число стражей, оставил в охране только германцев.

— Сколько нужно вьючных лошадей, чтобы вывезти сокровища?

— Не меньше сорока.

— Сколько их было в потайной долине?

— Примерно столько же.

— Но ведь лошади нужны и охране.

— Да, это так. Стражей было больше тридцати.

— Где Юлий взял бы вьючных коней?

— Мог купить. Но на это ушло бы много времени.

— Простые дружинники могли восстать против римлянина?

— В случае, если бы узнали, что тот собирается сбежать с золотом.

— Ардарих был алчен?

— Как все. При виде золота люди теряют голову.

— Поэтому тебя и поймали в сеть! — Диор беззвучно смеется. — Мне кажется, сокровища остались в подземелье!

— Почему ты так решил?

— Подсказал внутренний голос. После твоего бегства там что–то произошло. Нам надо ехать туда!

— Но Диор, у римлян ты можешь стать великим человеком!

— Скорей великим я стану у гуннов. Но сначала узнаем, что с дакийским золотом.

— А дальше?

— Дальше? — Диор опять беззвучно смеется. — Я найду возможность открыться Чегелаю! И пусть он попробует отказаться от такого сына!

1

Кто не готовит себя к необыкновенным свершениям, тому никогда не стать великим. Если бы Марк и Еврипида знали, как Диор проводит время перед сном, они бы еще больше гордились им. Он мысленно представляет себя императором Рима. Эта игра ослепительно прекрасна. Она — плод одиночества и мощи рано созревшего ума. В последнее время Диор обдумывал две возможности: или отдать варварам римские провинции, сохранив лишь Италию, или восстановить древний принцип, когда–то хорошо послуживший Риму: «Разделяй и властвуй».