Шеклтон долго разглядывает гальку, потом смотрит на меня. Он постарел. Это бросается мне в глаза, когда он говорит:

— Я бы с удовольствием с вами согласился, но мы не можем плыть на запад, Мерс. Из этого ничего не выйдет.

— Почему, сэр? Я не понимаю. Кук же показал это. Он…

— Кук поплыл на запад, это верно. Но не выходил из моря Уэдделла и не должен был плыть на запад через пролив Дрейка. Может быть, мы смогли бы преодолеть тамошнее западное течение на судне вроде «Эндьюранса» и с отдохнувшей командой. На семиметровой шлюпке это совершенно исключено. Разве вы мне сами не рассказывали, что вы знаете, что может натворить шторм-убийца?

Наш разговор о катастрофе, постигшей «Джон Лондон», состоялся полтора года назад. Он его не забыл.

— Бот, — говорит он и показывает на плоский удлиненный камень в форме пера, который Джон Марстон расположил под отметкой «двенадцать часов». — Отсюда мы отплыли. Это Южная Георгия. Как вы думаете, на каком расстоянии от нее мы находимся?

У меня нет ни малейшего представления об этом. Но зато у меня есть ужасное предчувствие — он хочет плыть туда. Пастор Гюнвальд был прав — он сумасшедший. Между островом Элефант и Южной Георгией на антарктических часах — полтора часа, целая горсть камешков. В действительности — это невообразимое расстояние, в котором нет ничего, кроме воды.

— Полторы тысячи километров, — говорю я, уставившись на него.

Шеклтон:

— Тысяча восемьсот, почти правильно. Течение и ветер донесут туда шлюпку практически сами. Экипаж — а я возьму с собой пять человек — должен выполнить лишь две задачи: мы должны иметь способную плыть под парусом лодку и живого штурмана. Если это нам удастся, плавание будет завершено через семь суток. И всего через две недели мы сможем спасти всех.

Мне их жаль — этих четверых, которые вместе с Шеклтоном и Уорсли — а никто другой и не рассматривается в качестве штурмана, — будут участвовать в этом смертельно опасном деле. Но еще сильнее я жалею себя, как одного из двадцати двух, которые останутся на унылом Элефанте и должны будут думать, где взять необходимые для выживания мясо и животный жир. Не стоит и говорить о том, что если «Кэрд» не доберется до Южной Георгии, ни одна душа на свете не узнает, где остались эти двадцать два человека. При всем желании я не мог просто так подавить свои страхи и смириться с участью, уготовленной мне этим сидящим на корточках человеком.

— Сэр! — громко говорю я и встаю. — Я не думаю сейчас о себе, но вы оставляете на произвол судьбы двадцать два человека?

Мне не хватает мужества сформулировать эту фразу не в виде вопроса.

Шеклтон тихо вздыхает. Он тоже встает.

— Нет, — говорит он. — Я оставляю двадцать два человека не на произвол судьбы, а под командованием мистера Уайлда и мистера Гринстрита. Фрэнк Уайлд будет должен, как бы это его ни печалило, из-за своей руки остаться на острове. Он будет командовать экипажем до моего возвращения.

Вот оно — именно об этом Орд-Лис говорил по вечерам на берегу: не иметь возможности отправиться с Шеклтоном из-за потерянной перчатки — этого Фрэнк Уайлд не переживет. Этим и объясняется его утреннее уныние. Уайлд надеется, что у него будет возможность вылечить руку, а вместо этого Шеклтон отправляет его на разведку. Собирался ли он вообще брать с собой Уайлда?

Меня бросает то в жар, то в холод, мы выбираемся из ниши на ветер, продувающий пустынный берег и срывающий у меня с головы капюшон, и тут я чувствую, как кровь ударяет мне в лицо. А если эти четверо, с которыми Уайлд поплывет на «Стэнкомбе Уиллзе», и составят группу, которая вместе с Шеклтоном и Уорсли поплывет на Южную Георгию? Крин, Марстон, Винсент и Бэйквелл! А если разведывательное плавание — это просто репетиция плавания на Южную Георгию?

— Позвольте мне задать вопрос, сэр. Вы уже выбрали экипаж для этого плавания?

— Да. Все до одного знают об этом, все согласны и готовы, ни о каком принуждении речь не идет.

Все до одного! Если выбрали Бэйквелла, он и есть тот один, который еще не подозревает о своем несчастье. Потому что он об этом рассказал бы. Он сказал бы мне об этом в любом случае.

Снегопад снова усилился; наверху у палаток он насыпал сугробы и укутал тощие фигуры, сгрудившиеся там. В руках в меховых варежках они держат миски и стаканы для холодного супа из собачатины и глотка молока.

— Помедленней, вы, навозные мухи! — это хрипит Грин, в ответ слышно недовольное ворчание.

— Я не могу подвергать опасности шесть человек и ждать здесь, когда меня спасут, — говорит Шеклтон. — Поэтому я возглавлю это предприятие. Капитан Уорсли — важнейший член команды. Если кто и может довести эту лодчонку до Южной Георгии, то это он. В качестве рулевого и самого лучшего моряка, которого я знаю, я беру с собой Тома Крина. Вы плыли с ним в шлюпке и знаете, на что он способен, в том числе в человеческом плане, и это будет иметь очень большое значение. Находиться вшестером целую неделю в тесном пространстве — это очень серьезная нагрузка на нервную систему. Матрос, который в течение всей экспедиции показывал, что выдерживает любую нагрузку и в чьей лояльности и командном духе я не имел ни малейшей причины сомневаться, — это…

— Бэйквелл, — говорю без выражения.

— Правильно, ваш друг. — Мы останавливаемся перед заснеженными корпусами шлюпок. — Меня очень радует, что мистер Бэйквелл тоже готов плыть со мной.

— Я тоже рад, сэр.

Он не верит мне ни единой секунды.

— У меня нет выбора. Чтобы иметь возможность спасти всех, шлюпка должна дойти до Южной Георгии, но это произойдет лишь в том случае, если способности и мастерство всех шестерых будут полностью гармонировать друг с другом и дополнять друг друга. Но это только одна сторона дела, Мерс. Вы чертовски правы: о двадцати двух людях, которые остаются, я не имею права забыть.

Шеклтон оглядывается. Он убеждается, что нас никто не слышит, и смотрит на меня горящими глазами. Потом тихо говорит:

— Я не могу оставлять вместе Винсента, Макниша и Стивенсона. Если бы я рискнул сделать это, результатом стали бы убийства и смерти. Я не могу и не буду рисковать, Мерс! Самого большого возмутителя спокойствия я возьму с собой. Мистер Винсент — сильный человек. Наверное, самый сильный из нас, и он не просто так дорос до боцмана. Я уверен, что он будет полезен во время нашего плавания, при условии, конечно, что мы будем стараться удерживать его в добром расположении духа.

— Да, сэр. Это будет непросто, но Крин и Бэйквелл вместе точно смогут держать его за горло.

— Мистера Крина и мистера Бэйквелла я планирую использовать по-другому. Вы, Мерс, будете поддерживать хорошее настроение Винсента.

Он делает резкое движение рукой и крепко держит меня за плечо. Я оборачиваюсь. Слезы застилают мне глаза. Я опять поворачиваюсь вперед. Но он хватает меня и обнимает.

— Мерс, — говорит он спокойно, — вы нужны мне! Вы нужны всем нам! Вы — единственный, в ком Винсент заинтересован лично. Вы — как иголка в его теле, и я хотел бы, чтобы вы послужили этой иголкой неделю. Вы увидите — его ярость поможет нам выжить. И кроме того, мой дорогой, вы нужны нам как кок. Да, и еще вы — фантастический гребец.

Участок берега, обнаруженный поисковой командой Фрэнка Уайлда, лежит в пятнадцати километрах северо-западнее в хорошо защищенной от ветра бухте. Оценка Боба Кларка оказалась верной: недалеко от пляжа живет колония ослиных пингвинов. Но птицы с двумя большими белыми пятнами над глазами и длинным розовым клювом, кажется, не очень щепетильны при выборе места своего гнездования. Потому что даже уединенный и тихий пляж у подножия голых гладких скал кажется клоакой — под снегом лежит сплошной пингвиний помет. Не помогают даже лопаты — везде кучи желтого помета. Из всех впадин, ям и ямок, где можно было бы установить палатки, идет такой ужасный запах, что находиться там дольше пары минут и работать лопатой невозможно.