Макниш не двигается с места. Единственное светлое пятно на его лице — это белки глаз, которые не отрываясь смотрят на Сэра.

Он говорит:

— Вы не имеете на это полномочий.

Шеклтон:

— Не говорите со мной о моих полномочиях! Кто уполномочил вас оставлять здесь замерзать двадцать человек? Вы имеете полномочия рисковать жизнями этих людей или все-таки соизволите сообщить нам, что вы думаете?

Макниш:

— Я думаю, что лодка разломится.

Снова Шеклтон:

— Какое мне дело до этой чертовой лодки! Я должен думать об этих чертовых людях и том, как сохранить им жизнь! Я несу ответственность за это.

— Ха, я сам за себя несу ответственность, — говорит Макниш, — и это значит, что мне наплевать, если какой-то ублюдок, который втыкает флажки в снег, хочет диктовать, что мне делать.

Винсент обходит лодку и, утопая в рыхлом льду, встает рядом с плотником.

— Нет корабля — нет договора о найме команды. Что вы приказываете — нас не волнует.

Шеклтон подходит к обоим. Он останавливается, лишь когда они расступаются, и набрасывается на них:

— Я начальник этой экспедиции! Ваш договор заключен не с чертовым кораблем, а со мной. Делайте, что вам говорят, и я позабочусь, чтобы вы остались живы. Если же вы будете и впредь ставить под угрозу жизни людей, я пристрелю вас на месте.

Но бывало и по-другому. В палатке поругались сначала Ма-клин и Кларк, затем к ним присоединились Орд-Лис и Уорсли, в результате падает стакан с молоком, принадлежащий Гринстриту. Тот взвивается и обвиняет Кларка, Кларк протестует, высокий Гринстрит орет на него.

Мы стоим там, лохматые и бородатые, и смотрим на пятно, которое оставило на снегу молоко. Кларк первым отливает немного молока из своего стакана в стакан Гринстрита, мы молча следуем его примеру.

Принц пытается воспользоваться тем, что атмосфера разрядилась. Он хочет взять в лодку как можно больше своих фотонегативов.

Сэр Эрнест хочет знать точно, сколько снимков Хёрли смог забрать с «Эндьюранса».

— Пятьсот, сэр, пять ящиков.

— Отлично, может быть, мы возьмем с собой сто, — говорит Шеклтон.

Хёрли:

— Этого не хватит, сэр. Двести. И вы выбираете.

Шеклтон ловит стаканом снежинки.

— Будет не меньше, вот увидите, — говорит он. Затем заглядывает в стакан, пригубливает молоко. — Скажем, сто пятьдесят, мы выбираем вместе, и я пишу официальную бумагу о том, что в случае моей смерти все права переходят к вам.

Хёрли, улыбаясь, соглашается.

Шеклтон говорит:

— Но вы кое-чего не заметили. У меня нет ни малейших намерений умирать.

Утром девятого апреля, то есть на четыреста сорок первый день после того, как наш корабль был зажат льдами, и через шестнадцать месяцев после отплытия с острова Южная Георгия, наблюдатель на вышке увидел землю. На северо-западе, примерно в ста километрах мы отчетливо видим торчащие из льда и воды серые вершины. Нас несет прямо на них.

Под проливным дождем, стоя на коленях прямо на льду, поддерживаемый двумя помощниками с вытаращенными глазами, Уорсли направляет секстант на солнце. Его расчеты показывают, что есть две возможности: вершины могут находиться либо на острове Жуанвиль, самом северном острове антарктического континента, либо то, что мы видим на горизонте, — это лежащие уже в открытом море острова Кларенс и Элефант. Общее для этих трех форпостов Антарктики то, что между ними, как через своеобразные ворота, океан катит свои волны. Мы все понимаем: если нам не удастся высадиться на один из островов, нас вынесет на льдине в ревущие от частых ураганов воды пролива Дрейка.

Шеклтон не теряет ни минуты. После съеденного в спешке завтрака сняты палатки, а шлюпки подготовлены к спуску на воду. Действуют те же правила, что и при эвакуации с корабля: капитан берет навигационные приборы, врачи — медицинские инструменты, Хёрли — фотокамеру и оговоренное количество негативов, Хуссею разрешено захватить банджо, всем остальным — только то, без чего нельзя обойтись.

Распределяются места в шлюпках. В самой большой («Джеймс Кэрд») поплывут Сэр, Уайлд и еще одиннадцать человек. Уорсли и еще девять человек составят команду «Дадли Докера», Крин возглавит экипаж самой маленькой шлюпки «Стэнкомб Уиллз». Четверо, которые поплывут с ним, это Винсент, Холнесс, Бэйквелл и я.

К началу вечера все готово. Шлюпки лежат килями вверх на безопасном расстоянии от края льдины. Мы ждем, пока ливень хотя бы немного утихнет, затем ставим шлюпки одну за другой, тащим к краю и спускаем на воду. По команде сэра Эрнеста последними в шлюпки забираются Уорсли, Крин и он сам. Море кажется совсем черным, дождь снова усиливается. Мы бросаем последний взгляд на льдину и отваливаем.

— Как-то я бродяжничал по Аляске, — говорит Бэйквелл, сидя рядом со мной на веслах. — Глянь-ка туда. Брошенные золотоискателями участки выглядели точно так же.

У меня нет настроения разговаривать. Из-за того, что наша шлюпка — самая маленькая, нам нужно держаться между двумя другими, а они задают порядочный темп. Гребля! Не люблю я это. Но все лучше, чем дальше торчать на льдине и ждать, пока она под тобой растает. Под конец толщина нашей льдины не превышала тридцати сантиметров. Через плечи Крина я всматриваюсь в клочковатую туманную завесу, сквозь которую льет дождь и хлещет меня по лицу. Где льдина? Исчезла. А вместе с ней — лагерь, наш «Лагерь терпения».

— Спокойно, — вдруг говорит Том Крин. — Вы плывете с Шеклтоном, а не со Скоттом. Не бойся, Мерс.

Это первый раз, когда я слышу из его уст фамилию «Скотт», и успокаиваюсь.

В темно-сером, изрытом волнами море полно льдин. Они трещат и стонут на волнах. Наша маленькая флотилия наконец набрала уверенный плавный темп, и мы несколько часов спокойно гребем под вечерним дождем по ледяному морю. Команду замедлить ход Сэр дает лишь тогда, когда проход между льдинами слишком узок и шлюпку может зажать, либо когда от какого-нибудь айсберга, который мы не можем обогнуть, в воду сползают острые ледяные отростки и о них бьются волны.

— Руки в лодку! Пригнуться!

Волна обрушивается на лодку, все становится мокрым насквозь. Куски льда бьют по головам и спинам и остаются лежать на дне, когда мы вычерпываем всю воду. Мокрые до нитки, мы снова гребем и сосем кусочки льда. И снова слышим голос Шеклтона, доносящийся из ушедшего далеко вперед «Кэрда»:

— Пригнуться! Руки в лодку!

Просто чудо, что весла не разлетаются на мелкие кусочки. Позади меня ругается Винсент, Холи тяжело хватает ртом воздух. Бэйквелл давно замолчал. Стало так темно, что я не могу разглядеть, какую рожу он состроил.

Шеклтон разрешает остановиться. Сначала подплываем мы, за нами — шлюпка Уорсли. Мы снова вместе. Через обледенелые фальшборты несутся шутки, кто-то треплет приятеля по щеке, кто-то обменивается рукопожатиями.

Ночь мы проведем на льдине. Уайлд обследует ровную плиту длиной пятьдесят шагов, расположенную острием навстречу волнам. На нее высаживают Грина и устанавливают печку, затем к краю льдины подходит наша шлюпка, и гребцы помогают мне вылезти. Лед твердый и удивительно чистый.

— Эй! — Грин выплевывает порцию жевательного табака. — Не стой как идиот! Клади жир и поджигай.

Пока разгрузили шлюпки и поставили палатки, поздний ужин был уже готов. Собачья похлебка согревает наши окоченевшие тела, в двух палатках слышны пение и смех. Играет банджо Узберда, а мы с Бобом Кларком выходим посмотреть на ночное небо, неяркое полярное сияние и звездный дождь.

Но первая ночь в море обернулась настоящим кошмаром. Не успели мы заснуть, убаюканные нежным покачиванием льдины на волнах, как нас разбудил громкий треск. Вылетев из палаток с мигающими штормовыми фонарями в руках, мы обнаруживаем, что в льдину врезался айсберг и развернул ее так неудачно, что она встала поперек прибоя. Кроме того, оказалось, что мы теперь не одни: совсем близко семейство косаток высматривает, чем бы закусить в полночь. В темноте слышно, как шумно дышат взрослые киты, в ответ фыркают малыши.