Я понимаю, что делает жизнь Карлика Босса такой тяжелой: он действительно не понимает, что происходит вокруг, так он занят предотвращением и устранением последствий всевозможных несчастий. С момента бесславного провала моей попытки освоить навигационный букварь Фитцроя я прочел более полутора тысяч страниц разных историй о географических открытиях.

— Примерно так, — устало отвечаю я.

Я читаю бортовые журналы Джона Биско, одного из самых отважных охотников на тюленей, о котором сам Уэдделл писал с большим уважением. С 1830-го по 1832-й год Биско со своими людьми плавал в южных морях на бриге «Тьюла» и траулере «Лайвли». Ему посчастливилось третьим после Кука и Беллинсгаузена совершить плавание вокруг Антарктиды. Биско первый понял, что направленный в сторону Огненной Земли рог из островов, рифов и скал есть не что иное, как часть материка, который искали и не могли найти в течение десятилетий, — Антарктический полуостров. Почти все члены его экспедиции умирают от цинги или чахнут в холодном чреве «Тьюлы», а Биско, которому помогали лишь двое старшин и юнга, плывет дальше. Его судно, пишет Биско, «это просто масса льда». Убежденный, что перед ним — покрытые тонким слоем льда участки суши, Биско приказывает обстрелять айсберги из пушек, садится в шлюпку и обследует их обломки, над которыми носятся перепуганные буревестники. Через два с половиной года, в 1833 году, он возвращается в Лондон с добычей — целыми тридцатью тюленьими шкурами. Я бы охотно зачитал Фрэнку Уайлду, что написал Джон Биско в конце своего путешествия: «Я сделал все, что было в моих силах, чтобы сохранить у людей хорошее настроение, и часто улыбался, несмотря на то, что мне было очень плохо». Но когда я оторвал взгляд от пожелтевшего «Географического журнала» восьмидесятилетней давности, я обнаружил, что Уайлд наконец задремал прямо за столом.

Когда в 1902 году судно «Антарктик» экспедиции Отто Норденшельда было раздавлено льдами, шведские геологи нашли убежище на самой северной точке Антарктического полуострова — крошечном островке Паулет. Шведы построили хижину, которая, должно быть, цела до сих пор, и долгие месяцы терпеливо ждали на голых скалах, пока их спасут. Однажды во время охоты на тюленей они нашли в скалах топ гафеля, на котором висели клочья британского флага. Это была верхушка мачты «Лайвли" — траулера из экспедиции Джона Биско, затонувшего семьюдесятью годами раньше в проливе Дрейка. Дрейфовое течение моря Уэдделла унесло гафель за пять тысяч километров, и никто не сможет сказать, сколько кругов он при этом проделал.

Капитан Скотт тоже сделал такую же якобы случайную находку. Устраивая склад для похода к Южному полюсу на бескрайней снежной равнине, его люди наткнулись на трехметровой глубине на металлический предмет и вскоре откопали сани. Это были такие же моторные сани, какие я видел на рисунке Джорджа Марстона в книге Шеклтона. Со времени его эспедиции на «Нимроде» сани пролежали четыре года подо льдом на шельфе Росса. Они и сейчас там. До Шеклтона Скотту не было никакого дела, поэтому он приказал их снова закопать в снег.

При упоминании о мотосанях Орд-Лис не может отказать себе в удовольствии и рассказывает, что, по его мнению, никто не привозил в Антарктику более нелепых вещей и не оставлял их там, чем Скотт. За исключением его самого, разумеется! И усмехается. Между нами стоит велосипед, который он только что вывел. В ярком свете отражающегося от снега солнца я вижу, что от черного лака остались лишь крапинки. Первый антарктический велосипед затянут темно-коричневой коркой ржавчины.

— В хижине Росса, например, стоит пианино, — говорит он и проверяет спицы. Несмотря на долгое пребывание драндулета в кладовой для якоря, они кажутся целыми. — На нем никто никогда не играл, так как ни Скотт, ни другие из его команды не умели играть на пианино. — Тетя Томас наклоняет свою лошадиную голову и скалит зубы. — Зачем он его приволок, как ты думаешь?

Откуда мне знать? Может быть, чтобы учиться играть на пианино.

— Подержи-ка руль. — Он наклоняется и ищет вентиль.

— Думаю, это шины из превосходной резины, — говорю я.

— Хм. — Он выпрямляется. — Верно.

Он одного роста с Крином и почти такой же широкий. Мне кажется, что он сам не доверяет своим мускулам и костям и ходит как на ходулях. Он с некоторым трудом садится на велосипед. Любому другому человеку его габаритов было бы понятно, что этот велосипед слишком стар и мал для него и что ездить на нем по льду, во-первых, рискованно, а во-вторых, смешно. Но не Орд-Лису. То, что никому другому не пришло бы в голову, у него пробуждает азарт.

— Отлично. Можешь отпускать. — Он надевает солнцезащитные очки. — Поглядим, как эти штуки крутятся.

С этими словами он жмет на педали. Заднее колесо проворачивается, он нажимает сильнее и трогается с места. В костюме из барберри[14], высоких сапогах и темных очках Орд-Лис похож на авиамеханика, который несется по заснеженному аэродрому. Те двое, что с трудом ступали по глубокому снегу и повстречавшихся ему на дороге к пилону, аплодируют, когда он проезжает мимо.

Меня зовет мой господин и повелитель, поэтому я возвращаюсь на переднюю палубу, где Грин как раз занят тем, что запихивает в холодный ящик разрезанные на полоски скудные остатки мяса последнего тюленя, оставшееся с вчерашнего дня.

— Еще льда, — коротко говорит он. Это значит, что я должен пойти и отколоть еще кусок льда для охлаждения мяса. При двадцатиградусном морозе Грин говорит так, будто только что вышел от зубного врача, а его лицо бело, как тюленье мясо. Ну, снова вниз, на лед, посмотрим, как там Орд-Лис на своем велосипеде.

Мы дрейфуем. Но то, что двухметровый пласт из снега и льда, на котором я стою, плывет по южным полярным водам, заметно примерно так же, как то, что Земля вращается вокруг своей оси и стремительно летит в космическом пространстве. Кажется, что все стоит на месте. Лишь когда айсбергу требуются оставшиеся до темноты четыре часа, чтобы протащиться мимо нашего корабля, тогда от страха, который нарастает по мере приближения ледяной горы, понимаешь, что все в этой белой пустыне находится в движении. В конце февраля, когда мы только что застряли, лед едва заметно двигался параллельно берегу в западном направлении. В начале марта он повернул на вест-норд-вест и прибавил в скорости. Уорсли и Хадсон лотом промерили глубину. Выяснилось, что она увеличилась с двухсот пятидесяти до тысячи метров. Мы могли быть уверены в том, что течение несет льды и нас вместе с ними вдоль Антарктического полуострова на север и что теперь граница льдов и залив Вакселя находятся у нас за спиной. День велосипедной прогулки Орд-Лиса по льдам, 6 апреля, — это семьдесят второй день с того момента, как нас зажало во льдах, и те двое, что повстречались ему и теперь поднимаются на борт, чтобы отрапортовать Сэру, — это как раз Уорсли и Хадсон. Они определили наше местоположение и рассчитали, что мы дрейфуем на север со скоростью четыре километра в сутки. «Эндьюранс» не сдвинулся с места и на ширину ладони, но вместе с ледяными массами преодолел сто восемьдесят километров.

Шеклтон спокойно воспринимает эту новость. Он стоит у релинга как раз надо мной и выглядит почти довольным, когда просит Уорсли сменить человека в «вороньем гнезде» (сейчас это Хау) и высматривать тюленей. Я знаю, что стоит за этой веселостью. Шеклтон мучительно старается ничем не выдать свое разочарование и свои опасения. На самом деле он радуется совсем по-другому. Когда мы разговариваем о книге, которую он мне дал почитать, с его лица исчезает всякое напряжение, в глазах мелькает лукавая искорка, и он не перестает улыбаться, за что как минимум один раз извиняется.

Я пользуюсь возможностью и спрашиваю Шеклтона, можно ли взять один ледяной блок из целой пирамиды ему подобных, приготовленных для строительства иглу и оказавшихся ненужными.