Люди с лопатами изрыгают проклятия, а от остальных Фрэнк Уайлд слышит язвительные замечания. Но во всем этом есть и положительная сторона — первый раз за долгое время Карлик Босс показывает зубы и огрызается, вместо того чтобы просто дуться.

Шеклтон благосклонно принимает первый десяток добытых пингвинов.

— Согласен, — говорит он и берет под руку Уайлда, — воняет сильно. Но, джентльмены, зато ослиный пингвин — самый мясистый представитель своей породы. Так что радуйтесь!

— Заткнуть нос и радоваться. Понятно, — кашляя, буркнул Грин, и даже Уайлд не может удержаться от смеха. Ни он, ни Сэр, кажется, не замечают, что шутки Грина — это не черный юмор. Он часто срывал на мне свое раздражение. Но я сам замечаю только сейчас, что Грин перенес все тяготы нашего перехода на шлюпках тяжелее всех остальных членов экспедиции. Я замечаю это по тому, что он несколько раз опирается на мою руку, когда мы вдвоем строим в скалах камбуз.

— Ладно, все в порядке, — кашляет он. — Отпусти-ка меня.

Площадка, на которой мы устанавливаем палатки, представляет собой каменистый и обледенелый участок берега в форме серпа длиной около двухсот и шириной тридцать метров между подножием скал и срезом воды. Хотя в лагере должны разместиться на шесть человек меньше, следует команда перевернуть вверх килем две меньшие шлюпки, закрепить их с помощью валунов и камней на случай шторма. Около десятка оставшихся шкур тюленей и ненужные теперь паруса идут на то, чтобы сделать шлюпки непроницаемыми. К наступлению темноты ранним вечером лагерь уже готов, и люди, которые должны выживать на острове, ищут себе места для ночлега и приема пищи на ближайшие две недели. Они делают это безропотно, почти равнодушно.

Что такое две недели! Две недели прошли с того момента, как мы покинули льдину. Шел четыреста пятьдесят четвертый день во льдах, была Страстная пятница 1916 года. Чиппи Макниш рассчитывает, что ему нужно два дня, чтобы подготовить к плаванию «Джеймса Кэрда». Он должен уйти в море на второй день Пасхи, в пасхальный понедельник. Я стараюсь не думать об этом и нахожусь как во сне, почти так же, как тогда, — перед отплытием «Джона Лондона» из Ньюпорта. Бэйквелл прав: наверное, я ничему не научился. Когда я его спрашиваю, чего он больше боится — оставить товарищей или плыть в неизвестность на латаной-перелатаной лодчонке, он просто качает головой и говорит:

— Ни того ни другого. Я боюсь лишь того, что не выдержу до конца. Что из-за этого шлюпка не доплывет. И что из-за этого у Уайлда и других не будет шанса когда-либо вернуться.

Его голос звучит жестко и ровно, он нервничает и держится напряженно; я мешаю ему подготовиться психологически. Скоро он совсем ничего не будет говорить. Он будет готов к плаванию, и от его опасений ничего не останется.

Но пока еще он мог общаться. Он взглянул мне в глаза.

— Послушай-ка, малыш: мы вшестером держим это дело в руках. Лучше сделать так, чем сидеть здесь на пингвиньем дерьме и замерзать, с нетерпением ожидая следующего дня, который, скорее всего, не наступит. Не говори никому, но я наслаждаюсь каждым чертовым мгновением на пляже Фрэнка Уайлда, хотя скоро с ума сойду от тоски.

Во время раздачи утреннего молока в главной палатке Шеклтон начинает. Он распределяет посты и должности для остающихся на острове и уплывающих на шлюпке. Я выполняю задание и слежу за реакцией Винсента. Новость, что Сэр назначил боцманом не его, а Бэйквелла, застает его врасплох, потрясает его так сильно, что от морального удовлетворения от того, что он включен в состав шестерки, не остается и следа. Уорсли — штурман, Крин — рулевой, Бэйквелл — боцман и даже я — провиантмейстер, а Винсент плывет как простой матрос.

Как матрос, он должен выполнять приказы каждого из нас пятерых, и это ему известно. Когда строй распался, в его глазах сверкает гнев оттого, что его обошли, и если я не ошибаюсь, грусть, грусть корабельного дурачка.

От Шеклтона не укрывается состояние Винсента, он требовательно смотрит на меня и кивает в сторону Винсента.

— Мистер Винсент, — говорю я дрожащим голосом, потому что впервые в жизни должен отдавать приказ, — идите к плотнику, чтобы быть у него под рукой. Скажите мне, когда можно будет начать заготовку провианта на шлюпке.

Выходя из палатки, Винсент лишь скалит зубы, но не позволяет себе огрызаться. Крин ворчит, что Винсент должен подтвердить мой приказ. Винсент подтверждает. Едва он выходит, Крин мне подмигивает.

С Бэйквеллом, который отвечает за погрузку балласта, мы идем под моросящим дождем, чтобы проверить лодку. Макниш и Винсент превратили китобойную шлюпку в миниатюрный парусник. «Джеймс Кэрд» не длиннее семи метров, но теперь у него есть грот-мачта и утлегарь. Макниш увеличил высоту фальшборта и изготовил из полозьев саней и парусины укрытие, под которым экипаж и провиант мало-мальски будут защищены от волн.

Внутрь шлюпки ведут два входа. Один находится со стороны кормы у штурвала, второй — на носу между мачтами. Там я пролезаю внутрь и впервые осматриваю свое пристанище на ближайшие недели. Помещение такое темное, тесное и низкое, что у меня перехватывает дыхание. Как здесь разместятся здоровяки Винсент и Крин, я — долговязый и еще три человека? А ведь пока мы даже не начали запасать провиант. Уже сейчас мне кажется, что пробраться от носа до кормы можно только на четвереньках — примерно посередине темную «каюту» пересекают четыре банки, которые могут служить не только стяжками, но и полками для хранения всяких мелочей.

Бэйквелл сидит на корточках у входа со стороны кормы.

— Не похоже на каюту люкс, о которой мы мечтали, а?

Сейчас, когда переделка закончена, «Джеймс Кэрд» принадлежит нам двоим. Мы используем то короткое время, когда мы только вдвоем, чтобы освежить старое. И теперь, когда Бэйквелл пришел, чтобы прикинуть, сколько можно взять балласта, он спрашивает меня о рыбке Эннид и о том, собираюсь ли я взять ее с собой.

Я еще не задумывался об этом, но говорю:

— Да, конечно. А почему ты спрашиваешь?

— Просто так. Мне кажется, что два года — это довольно долгий срок.

— Была война. Многие отсутствовали подолгу.

Он озадачен:

— Так ты серьезно думаешь, что она тебя ждет?

Я пожимаю плечами, качаю головой:

— Не знаю. Слушай, мне надоели твои расспросы.

— Ну извини, извини, — говорит он. Но он уже снова предельно серьезен. — А если с тобой случится то же самое, что с твоим Джаггинсом? Если ты ей сделал ребенка? Ты об этом подумал?

— Тысячу раз.

— Будем надеяться. — Он откладывает рулетку. Нам обоим понятно, что будет лучше сменить тему.

Мне еще не приходило в голову, что я мог уже стать отцом.

Я начинаю составлять список вещей, которые понадобятся нам во время плавания, — сажусь на корточки в пятне света у переднего лаза, где меня не достает дождь, и пишу. Бэйквелл подползает ко мне через полоску полусвета и укладывает камни, которые Хусси, Керр и Читхэм складывают на крышу нашей импровизированной каюты. Когда ковер из камней уложен, Бэйквелл рассчитывает, что вес балласта составляет полтонны. Между дном и банками осталось еще место, чтобы едва протиснуться. А большинство камней имеют острые края, поэтому мы должны их накрыть. Мне непонятно, как мы сможем лежать на камнях во время шторма или спать на них.

Шеклтон и Уорсли перепроверяют балансировку и дают добро. Бэйки идет спать, не забывая при этом сильно толкнуть меня в грудь.

Удар по рыбке отдается болью, но Бэйквелл по-прежнему серьезен.

— Оставь ее здесь! — говорит он и спрыгивает на гальку. Он улыбается мне снизу. — Всего лишь совет мужчины мужчине, Мерс.

— Так вы готовы? Прекрасно, — говорит Уорсли.

— Дасэр!

Мой список на очереди. Шеклтон зачитывает каждый пункт вслух и ждет одобрения Уорсли, после чего переходит к следующему. Мы стоим втроем у лаза. Уорсли все время наклоняется, чтобы представить себе, как будет выглядеть на месте каждый предмет снаряжения из списка — необходимая, но нескончаемая процедура, когда уже небо стало совсем темным, поэтому приходится прибегнуть к помощи штормового фонаря, чтобы разобрать мои записи: