— Обо мне не беспокойтесь! Берегите себя! Вы мне очень нужны…
— Вы в безопасности, отвечайте, отвечайте! — твердила девушка, будто не слыша Станека.
Страх за Яну потянул его назад. Бежать на помощь к пункту связи? Мы слишком далеко, а у «Андромеды» нет никого, кроме нас двоих. Он заговорил с Яной на «ты»:
— Вызывай оперативный отдел. Пусть вам срочно пошлют штабной взвод. — Его голос зазвучал твердо: — Немедленно вызывай подкрепление! Слышишь? Я приказываю! Отключаюсь.
Станек направился к командирскому танку. В открытом люке стоял капитан Федоров. Ефимыч уже доложил ему о случившемся. Дмитрию была дорога сейчас любая помощь его роте, но его не очень обрадовало то, что она исходила от Станека. Поэтому он поблагодарил свободовца вежливо, но сухо.
Из второго люка выглядывала Варвара в черном шлеме с выпирающими лепешками запрятанных в нем наушников. Она кричала, стараясь, чтобы ее услышали:
— Вот видите! Это чехи!
Станек помахал ей рукой и стал расспрашивать о том, как им двигаться дальше. Шоссе и прилегающее к нему пространство уже должны быть очищены от противника.
— Да. Конечно. Так должно было быть, — хмуро подтвердил капитан и обрисовал возникшую ситуацию. Фашистов, закрепившихся на косогоре, с этой стороны не выбить. Но если бригада, занимающая более выгодную позицию, зашла бы им в тыл, то танковая рота ударила бы с фронта. Тогда советские и чехословацкие части смогли бы опять бок о бок развивать наступление на центр города.
— Покажите, как нам пробираться дальше. Я только что потерял солдата, который знал эту местность.
Дмитрий вытащил карту и показал те места, где ротная разведка обнаружила замаскированные огневые точки противника.
Станек и Калаш двинулись дальше. Станек всеми мыслями был на пункте связи. Его мучил страх за всех, но больше всего — за Яну. Достаточно бросить в подвал ручную гранату и…
Надо было наверстывать потерянное время, и Станек, ускорив шаг, подгонял Калаша:
— Быстрее, дорога каждая минута!
Позади опасность: линия в любой момент может быть повреждена, основной пункт связи уничтожен. Впереди опасность: стоит опять нарваться на группу немцев, и все усилия восстановить связь пойдут насмарку.
— Быстрее, Калаш, быстрее, — задыхаясь, хрипел Станек.
И вдруг совсем неожиданно они выскочили прямо к домику, где помещался командный пункт Рабаса.
— Штык! — крикнул Станек часовому.
— Шомпол, — словно эхо, отозвался автоматчик, пропуская их внутрь.
КП помещался внизу, в погребе. Однако Рабас устроился на чердаке, где был наблюдательный пункт. На лестнице, ведущей наверх, Станек присел, чтобы еще раз проверить связь и передать Рабасу уже исправную линию. Он вызвал «Липу». В трубке что-то затрещало, но никто не отзывался. Стекла в домике были выбиты, и звуки сражения проходили сквозь него, как через решето.
— «Липа»! «Липа»! — кричал Станек все сильнее. — «Липа»!
Он слышал гул битвы, близкую и отдаленную стрельбу. Провод был мертв. Надпоручик повернул к Калашу искаженное мукой лицо:
— Ни звука… не отзываются…
Калаш опустился рядом с ним, наклонил голову почти вплотную к трубке и словно принял на свои плечи часть его страданий.
Тихо, мертво…
Станек еще глубже засунул иглу под изоляцию. И вдруг послышался голос Яны:
— Я — «Липа»…
— Что с вами? — хрипел Станек.
— Уже все в порядке… немцы ушли.
— С тобой ничего не случилось?
— Нет… ничего… все целы.
— Слава богу…
— А как вы?
— Мы на месте.
Батальонный радист Ковачук с наушниками на голове казался окаменевшим… Рабас поднял на него усталые глаза, окаймленные черными кругами.
— Ну что? Прорвался ты наконец туда?
Ковачук, с опущенными плечами, согнутой спиной, не шелохнулся.
— Учти, растяпа. Если ты сейчас же не установишь связь со штабом, я сорву с тебя все нашивки. Твой сержантский паек испарится, жалованье тоже, я тебя проучу, недотепа!
Ковачук лишь крепче зажмурил глаза, словно попал в вихрь пыли. Обиды он не чувствовал. Он не спал уже пять ночей, и угрозы капитана не давали по крайней мере задремать.
Впрочем, возмущение капитана не относилось лично к радисту. Рабас питал отвращение к радиосвязи вообще. Переговоры по радио шли ужасно медленно. Радист должен был либо слушать, не имея возможности вставить слово, либо говорить, ничего уже не слыша. Донесения и приказы передавались только при помощи головоломных шифров, разгадать которые не могли порой сами шифровальщики. Слышимость нарушалась гулом сражения, к тому же противник специально создавал помехи. И поэтому даже лучшие шифровальщики допускали в донесениях и приказах ошибки. Возникали недоразумения, и всю процедуру передачи данных приходилось не раз повторять. Кроме того, существовали особые коды. Фраза «пришлите мне коробки, конфеты, чай» переводилась с радиоязыка так: «пришлите мне танки, боеприпасы, бензин». А на следующий день это были уже ирисы, сигареты, мед…
Шифром и кодом в таких условиях можно было с грехом пополам пользоваться для передачи коротких и простых донесений. Но сложные донесения сообщить было почти невозможно. Рабас обращался к вышестоящим командирам главным образом в трудных боевых ситуациях, суть которых не укладывалась в два-три слова. И всегда, когда это больше всего было нужно, слышимость оставляла желать лучшего. Поэтому капитан любил телефон. Но сегодня телефонная связь вышла из строя. И Рабас посылал проклятья на головы связистов, которые никак не могли исправить повреждений. И что этот Ирка делает? Всегда такой оперативный, добросовестный…
У Рабаса до сих пор левый фланг был открыт, и он опасался за судьбу своих солдат. Он завидовал первому батальону, который продвинулся значительно дальше, чем планировалось полковником. «Еще бы, — ругался Рабас, — первый батальон поддерживают танки, а я предоставлен сам себе».
Он с жадностью выслушивал все сообщения из разведроты, о которых ему докладывал поручик Пиха, многое узнавал от радиста, принимавшего донесения прямо с передовой, и перед ним вырисовывалась общая картина боя: несмотря на то что на его направлении встретился сильно укрепленный пункт в предместье Киева — Сырце и неприкрытый фланг обстреливали тяжелые пулеметы, батальон мужественно сражается и на некоторых участках даже продвинулся немного вперед.
Пулеметный взвод ротмистра Каменицкого не отставал от пехоты, порой даже вырывался вперед, увлекая ее за собой. Отделение тяжелых пулеметов, дойдя до проволочных заграждений, не стало дожидаться пехоты, а проделало ходы саперными лопатками, протащило пулеметы и продолжало вести огонь. Вражеский дзот своим огнем задержал вторую роту. Командир отделения Беднарж подорвался на мине. Поручика Штанцла ранило в ногу.
Рабасу было ясно, что, несмотря на самоотверженность и мужество, батальон не в состоянии выполнить поставленную перед ним задачу. В создавшемся положении им грозит полное уничтожение. Необходимо подкрепление. Но связи нет.
Сквозняк рванул из рук Рабаса карту.
— Закрывайте! — зло крикнул он двум вбежавшим солдатам, опаленным дыханием боя, который тут, на КП, казался еще далеким. У одного, высокого, на шее болтался телефон. Разведчик Пиха бросился к нему.
Тучный Рабас с неожиданным проворством вскочил и опередил разведчика:
— Где вы шляетесь, болваны? — Он не узнавал Станека, но заметил кровь на шинели. — Разве надпоручик не приказывал вам не ввязываться в драку, а галопом ко мне, чертовы дети? Ну, слава богу, наконец-то вы здесь. — Он потянулся к телефонной трубке.
— Стоп, — остановил его Станек.
Рабас от неожиданности даже отпрянул. Черт побери, как разболталась солдатня! Эти новички, видно, считают, что это и есть новый дух в армии.
— Что вы себе позволяете, дружище? — Рабас вгляделся внимательнее. У высокого пария три золотые звездочки и глаза… — Как? Это ты, Ирка? Радость моя, скорее сюда.
Разведчик Пиха стоял рядом с Рабасом, с трудом сдерживая желание схватить телефон. Он лучше, чем кто бы то ни было, знал, что сведения о противнике, скопившиеся здесь, в батальоне, до сих пор не могут попасть туда, где они должны быть в первую очередь, — в разведотдел.
